Джеки Бонати "Французский Трофей 2. После войны"

Французский Трофей 2. После войны
Джеки Бонати

Княжна Воронцова возвращается с войны, но вместо трофеев привозит разбитое сердце и незаживающие раны. Ее любовь осталась на поле битвы, и теперь она должна научиться жить без нее. Далеко во Франции Этьен оплакивает возлюбленную, которую не успел спасти. Их свела война и разделила мирная жизнь, и только чудо может помочь им понять, что они оба ошибаются.

Глава 1.

За всеми делами и заботами, прием в честь их возвращения устроили только через месяц. Саша приехал из Петербурга, щеголяя черной повязкой на глазу и орденами. Дамы были от него в восторге. Женя, несмотря на уговоры матери, обычно ходившая в мужском черном костюме – в трауре по Этьену, в парадном мундире смотрелась странно. Без того похожая на больного ворона, теперь она была белым вороном, бледным и отстраненным, с шрамом через лицо, частично скрытым волосами. Она не вальсировала, стояла у стены, тяжело опираясь на трость и пила коньяк, потому что шампанское ассоциировалось у нее с счастьем и безмятежностью, с любовью, а она не чувствовала ровным счетом ничего из этого. Она не хотела быть Женей, она хотела оставаться Костей, так переживать потерю было куда проще, чем притворяться счастливой девушкой.

Но как бы Саша не наслаждался обществом дам, во внимании которых он просто купался, состояние подруги, к тому же, спасшей ему жизнь, было важнее. Поэтому после очередного тура вальса он галантно извинился перед княжной Демидовой и поспешил к Жене.

– Хандришь, друг мой, – Саша обнял ее за плечи и, подхватив с подноса официанта рюмку с коньяком, чокнулся с ней. – А не махнуть ли нам в Европу, на воды? – предложил он, надеясь так отвлечь Женю.

– Чтобы я мог в них утопиться? – поинтересовалась Женя меланхолично, делая глоток коньяка. – Представь, бювет, дамы на утреннем моционе и мое раздувшееся синее тело, – обрисовала она картинку. – Пожалуй, мне даже нравится.

– Костя, ну что ты? – Саша тут же скис, и отвел ее на балкон. – Нельзя же так… нужно жить дальше. Вон Катенька Голицына с тебя глаз не сводит, – несмотря ни на что он пребывал в священной уверенности, что женщины способны излечить ото всех бед, которые от них же, впрочем, и возникают.

– Катеньке Голициной нужен Константин Воронцов, а я Женя, Саша, – она указала другу на его очевидный промах. – Больно мне. И долго будет больно, и не знаю, что и делать с этим. Каждую ночь его вижу, – призналась она.

– Ох, друг сердечный… – Саша не знал, как ей помочь с этой сердечной болью, и только одно, как и Мише, приходило ему в голову. – Напиши Михайловскому. Тебе нужно вернуться к работе.

– Наверное напишу, – кивнула она согласно. – Только выйдет ли из меня толк – большой вопрос, – вздохнула Женя и обняла друга. – Ты похож на пирата, я говорил?

– Костя, ты был лучшим врачом в нашем лагере, – напомнил ей Саша и хмыкнул. – Ты не говорил, но другие говорили. Дам эта штука очаровывает моментально.

– Никогда не думал, что отсутствие глаза так на тебе скажется, – улыбнулась слабо Женя. – Ты молодец. А я вот похож на огородное пугало.

– Ничего подобного, – Саша покачал головой. – Но тебе не мешало бы поесть по-хорошему. К тому же, если тебя волнует, как ты выглядишь, это хороший признак.

– Я про шрам, – пожала она плечами. – А есть…аппетита что-то нет, – покачала она головой.

– Этот шрам тебя ничуть не портит, поверь мне. Слышал бы ты, как вздыхают по тебе девицы, ведь ты герой. И должен есть, – хмуро добавил Саша.

– Как объяснить девицам, что они меня не интересуют? И что я их разочарую, – спросила Женя, вздыхая. – Я бы сейчас от стряпни Василия не отказался, – призналась она.

– Так съезди в гости к Андрею Ионычу, – предложил Саша, только лишь вздохом ответив на его слова о девицах.

Что-то ему подсказывало, что и мужчины, способного оживить сердце подруги, больше нет.

– Вот так просто заявиться среди ночи, перепугав его почтенное семейство? – хмыкнула Женя. – Я еще не настолько пьян.

– А я и не говорю, что надо сделать это сейчас, – покачал головой Саша. – А вот завтра же мы с Мишелем отвезем тебя к нему. Даже если придется тащить тебя силой.

– Хорошо. Я понял. Надо возвращаться в зал, пока твои дамочки с ума не посходили, оставшись в одиночестве, – сказала Женя. – Идем-идем.

Вообще-то, Саша с легкостью пожертвовал бы дамочками ради подруги, но держать ее затворницей не хотел.

– Все-таки пригласи княжну, – шепнул он.

– Саша, я с тростью, куда мне, – ответила она. – Я отдавлю ей все ноги, споткнусь об платье и повалю еще десяток других пар.

– Ты за свою трость держишься, как за щит, – вздохнул Саша, припоминая ему из рассказов Михайловского, в каком состоянии он рвался работать после атак.

– Ни к чему позориться, Саша. Не последний бал в жизни, – ответила она. Проводив друга в зал, она снова вернулась к отцу, послушать его беседы со старыми друзьями.

Евгений Дмитриевич ободряюще ей улыбнулся, хотя и его мысли были заняты тем, как отвлечь дочь, но идеи у них с Мишей иссякли.

На утро, хоть и разошлись все поздно, Миша и Саша бесцеремонно пришли будить Женю. Они собирались в гости к Андрею Ионычу и возражения не принимались. Жене только осталось сдаться и покорно начать собираться.

Экипаж уже был заложен, так что Жене дали только привести себя в приличный вид и позавтракать перед дорогой, чего настоятельно требовали ее маман и пожилая горничная Дуняша, растившая молодую барышню с младенчества.

Женя, чтобы не расстраивать их, покорно ела, правда без особого аппетита. К тому же она не выспалась, измученная кошмарами и намеревалась поспать в экипаже.

Перед отъездом матушка попыталась было переубедить Женю ехать в мужском платье, но Евгений Дмитриевич перекрыл ее голос своим, надеясь, что эта поездка пойдет дочери на пользу, не важно, в каком она виде, и, благословив их, проводил до экипажа.

Ехать было недалеко, усадьба Михайловских была в пригороде, полчаса езды. Но Женя успела подремать и чувствовала себя лучше.

Встречать их вышел камердинер, а услышав, кто приехал, тут же кинулся к барину докладывать, и Андрей Ионович выбежал сам встречать дорогих гостей.

– Андрей Ионыч, – улыбнулась Женя, выходя из экипажа и расцеловывая врача. – Мы как снег на голову, простите уж.

– Господь с тобой, Костенька! – Михайловский кинулся обнимать ее, по привычке называя старым именем. – Я всегда рад тебя видеть. Проходите, проходите в дом, – позвал он.

– Как вы тут поживаете? – спросила Женя, прихрамывая за ним, и цокая тростью. – А Василий где?

– Сейчас-сейчас, кинулся на кухню, распоряжения отдавать, – рассмеялся врач, провожая их в гостиную. – Присаживайтесь, сейчас с семьей вас познакомлю, – пообещал он и кликнул горничную, чтобы собрала всех.

Женя присела, давая отдых ноге и улыбалась старому другу. Тут ей по-настоящему стало полегче, и она с удовольствием познакомилась с женой и дочерями хирурга. Миша и Саша цвели и пахли, словно они были девицами на выданье, а не дочки Михайловского.

Впрочем, и Варвара с Анастасией были совершенно очарованы гостями, да и Михайловский, чего уж скрывать, с удовольствием породнился с любым из этих юношей.

Супруга врача тоже оказалась дамой исключительно приятной, хотя и из древнего рода, но очень простой в общении.

А вскоре появился и Василий, который чуть ли не со слезами на глазах приветствовал гостей.

Женя крепко обняла Василия, ощутив, что и у нее глаза защипало.

– Боже, как я скучал по вам всем, – вздохнула Женя.

– И мы скучали, барин, – Василий шмыгнул носом и отошел, чтобы не мешать общаться.

– Ну как ты живешь, Костя, как здоровье? – спросил Михайловский.

Женя неопределенно пожала плечами.

– С рукой все хорошо, нога тоже лучше, но еще побаливает. Пробовал верхом проехаться, так потом судорогой свело, что думал с ума сойду. Так что больше пока не рискую.

– Верхом пока рановато, но гулять надо, – ответил Михайловский, покачав головой.

Ему ли не знать, что такая травма должна была уже оставить после себя только дискомфорт, и все упиралось в желание Жени выздороветь.

– Знаю, Андрей Ионыч, знаю, – кивнула он. – Бог даст, все наладится.

– Костя, ты врач! Тут не только на Бога надо уповать, – вздохнул он и посерьезнел. – Ну, а когда к работе-то вернешься? Мне ассистент хорошей нужен, а не желторотики после училища.

– Вернусь, обещаю, – кивнула ему Женя. – Мне уже и самому без работы тошно, – пообещала она.

– Вот и не тяни, – кивнул Михайловский, мельком отмечая, как посматривают друг на друга Миша и Анастасия.

– Тогда может через две недели? – предложила Женя. – Нога будет получше.

– Хорошо. Только не затягивай, – попросил Михайловский. – Работы сейчас много, война кончилась, а раненые остались.

– Обещаю, две недели крайний срок, Андрей Ионыч, – сказала она. – Буду как штык.

– Вот и молодец, – он кивнул, а через пару минут Василий позвал всех в столовую, где под его руководством уже накрыли стол.

Еда была выше всяких похвал. Все с удовольствием кушали, нахваливая Василия, а Миша еще и Анастасии комплименты делать успевал. Женя смотрела и вздыхала, завидуя, что ее обеды с Этьеном уже в прошлом.

Конечно, Василий принес и свою домашнюю наливку, рецепт которой пытались выведать у него кухарки всех соседних поместий, так что за столом скоро потеплело во всех смыслах.

Женя расслабилась, даже нога стала болеть меньше. Саша и Миша развлекали жену доктора с дочерями, а Андрей Ионыч позвал Женю в библиотеку – поговорить о ранах душевных.

Там он помог Жене устроиться в кресле, а сам уселся в соседнее, не обходя стол.

– Ну как ты, Женя? – спросил он, подразумевая, конечно, не видимые глазу ранения.

Женя вздохнула и как-то сгорбилась, обхватив себя руками.

– Места себе найти не могу, – сказала она. – Сердце ноет и ноет, плохо мне без него.

– Ох, Женя-Женя, – у Михайловского аж сердце защемило, ведь молодая княжна уже давно была ему как дочь. – Чем же нам залечить твое сердце?

– Ничем его не залечишь, – вздохнула она, сползла на пол и ткнулась лицом в колени хирурга, расплакавшись. Мужчине было не к лицу плакать, и она по привычке держалась долго, но перед Михайловским было не нужно притворяться.

У врача даже язык не поворачивался сказать, что время лечит. Он ведь видел, как зарождалась эта любовь, какое сильное было чувство, а учитывая, как драматично оно прервалось, надежда на выздоровление от душевных ран была слабая.

Михайловский положил ладонь на голову Жени и стал поглаживать.

– Ничего, Женя, ничего, – вздохнул он негромко.

Проплакавшись, Женя затихла и успокоилась. Заглянул Василий и вернулся уже с бутылкой кедровки – бодрящей и настолько резкой настойки, что Женю после глотка подбросило на месте. Она закашлялась, но мозги прояснились, а вот язык стал заплетаться.

– Поспать бы барину, – заметил Василий.

– Отведи в гостевую спальню в западном крыле, – кивнул Михайловский, отправляя Женю в дальнюю комнату, где его никакие звуки не побеспокоят. Последняя надежда у него была на то, что Женю отвлечет работа.

Женя уснула сразу же, как улеглась в постель и была укрыта заботливым Василием теплым пледом.

Чтобы Саша и Михаил не скучали, дочери Михайловского предложили им конную прогулку по окрестностям, и Василий распорядился, чтобы им запрягли лошадей.

Женя проспала до самого ужина и проснулась уже гораздо более отдохнувшей и спокойной. Она спустилась в гостиную, и болтала с женой Михайловского, пока остальные возвращались с прогулки.

На ужин стол снова ломился от всяческих яств, так что получился самый настоящий праздник по поводу приезда дорогих гостей. Женя старалась больше улыбаться и поддерживать беседу, чтобы никого не расстраивать своим кислым видом, и настраивала себя на работу в госпитале у Михайловского. Этьен всегда будет ее любовью и болью в сердце, но нужно и впрямь жить дальше.

Конечно же, под вечер их никуда не отпустили и оставили ночевать в поместье. Но с тех пор поездки в гости стали регулярными, и всем была очевидна причина – между Мишей и Анастасией зародилось искреннее светлое чувство. Женя был искренне рада за брата, и никто не удивился, когда устроили бал в честь их помолвки. Женя уже приступила к работе в госпитале, и они с Андреем Ионычем разве что чудеса не творили, как все утверждали.

Михайловский только радовался, с каким рвением Женя относится к работе, все-таки хоть немного его надежды по этому поводу оправдались. Иногда, конечно, он видел, как молодая коллега застывала с тоской в глазах, но ему казалось, что это происходит все реже.

Свадьбу назначили на декабрь, и все были по уши в суматохе приготовлений, особенно мать и сестры. Мишель в своей влюбленности казался мальчишкой, а не боевым офицером, прошедшим войну. Вот только его нет-нет, да мучило чувство вины.

– Женя, ты на меня не обижаешься? – как-то вечером он решился поговорить с сестрой.

Ранние снега уже посеребрили землю, и они сидели у камина в отцовском кабинете.

– Господь с тобой, Миша! – обалдела Женя. – С чего мне вдруг на тебя обижаться? – спросила она, потягивая горячий сбитень. Они только-только вернулись домой и ждали ужин.

– Из-за свадьбы… суматохи этой, – Мишель виновато вздохнул.

Из-за того, какое настроение было на душе у сестры, ему казалось, что они организуют пир во время чумы. Да еще и Саша уехал в Европу, так не вовремя.