Глиняные буквы, плывущие яблоки
Сухбат Афлатуни
Большой роман. Современное чтение
Миры узбекского писателя Сухбата Афлатуни причудливы, как миражи в пустыне. Они искусно мимикрируют под реальность, но как только читателю кажется, что он приблизился и готов погрузиться в обычный, конкретный жанр, автор развеивает марево, и оказывается, что стереотипы здесь не работают. Представленные в сборнике повести тому яркое подтверждение. В «Глиняных буквах, плывущих яблоках» новый Учитель приезжает в далекий поселок, чтобы научить детей древнему загадочному алфавиту и с его помощью вернуть людям воду, которую отобрал алчный Председатель. В повести «Пенуэль» патриарх, глава некогда большой семьи Яков – это, конечно, библейский Иаков. С одной стороны, он пережил весь противоречивый и кровавый ХХ век и умер в сто шесть лет. С другой стороны, его мытарства и жизненные устремления не уникальны, все повторяется и имеет аналогии вплоть до ветхозаветной истории, и главным для человека всегда было продление рода. В «Годе Барана» рассказ о «новых временах» превращается в притчу о том, что каждому воздастся по грехам его.
Сухбат Афлатуни
Глиняные буквы, плывущие яблоки
© Афлатуни С., текст, 2020
© Оформление. ООО «Издательство «Эксмо», 2020
Глиняные буквы, плывущие яблоки
Часть первая
Алейг. Яхиль.
Сардош. Марафлион. Вараам.
Уже почти всё забыл, скребу затылок и не вспоминаю. Зачем ему нужны были эти буквы? Какую роль сыграла в этом женщина в желтой маске?
Кто-то из ангелов на небе это знает. А может, даже он не знает.
Юрудж, Шафхор, Барфаид. Осс, Кижжир, Юприхам, Форфур…
Каждый вечер перед сном я повторяю эти звуки. Иногда я зову семью, мы пьем воду и читаем эти записки. Дети зевают. Жена водит сухим платком по лицу. Где-то поют птицы, летучие мыши, сверчки.
Хукут, Ёриол, Катахтам.
1
Он пришел к нам вместе с дождем. Мы все удивились, когда он пришел.
Но шел дождь, и мы решили, что приход этого человека – тоже добрый знак.
У нас ведь жизнь какая? От дождя – до дождя. Не нравится такая жизнь – до свиданья, за руку не хватаем.
Или, как русские говорили: «Пусть на твоей дороге скатерть валяется».
Хорошо говорили, мастера слова. Только потом все состарились и стали друг друга хоронить. Нам не доверяли, вера у них другая, хотя зря – Бог один, они тоже так считают.
Если честно, у нас один бог, это – вода. Другого нам природа пока еще не придумала.
Теперь – попрошу: закройте глаза.
Закройте, не бойтесь, ничего плохого не сделаю. Для рассказа нужно. Закрыли?
Дерево!
Дерево, яблоня: серая, как камень, можете все ветки ощупать – ни листика. Может, вы еще какое-нибудь яблоко от него захотели? Забудьте. Я уже вспотел одно и то же всем повторять: нет, нет, нет у нас воды. От этого и яблок нет. И если у вас в кармане еще и стакан спрятан, выбросите лучше. У нас не любят тех, кто со стаканами ходит. По-нашему это называется: «умничать».
Устали представлять себе дерево? Это только начало.
Дерево стоит, сухое и беспомощное.
У него четыре главные ветки и несколько подчиненных. На одной главной ветке сидит Золото и смотрит на небо через бинокль, в котором нет ни одного стеклышка. Стеклышки давно отправились в отцовские очки, их туда кузнец из соседнего села вместо треснутых приделал. Но без этих стеклышек бинокль тоже работает. Он теперь, как замочная скважина в двери у Председателя, только еще лучше. В двери одна скважина, и на небо сквозь нее не посмотришь, а тут – вот тебе небо, подсматривай на здоровье.
Золото разглядывает небо, пытаясь найти на нем что-нибудь интересное. Дождь, например. Вы знаете, такие облака есть: на вид ничего особенного. А подплывают – такой дождь начинается, что вся школа бежит чайники и ведра набирать. В суматохе можно даже подраться от радости, в мокрой глине поваляться.
Веткой выше висит клетка с беданой[1 - Перепелка.]. Клетка замотана платком, чтобы бедана не хотела из нее уйти, не портила себе о прутья крылья, а сидела внутри и распевала задумчивые, лиричные песни. У нас в селе эту птицу очень уважают.
Пропускаем две пустые, ничем не знаменитые ветки и попадаем на последнюю.
На ней висит радио, похожее на клетку с беданой. Когда-то радио умело петь и передавать новости. Теперь оно только шуршит – как осенний виноградник, после того как с него срежут все недоклеванные птичьей жадностью гроздья.
И наконец наверху, к тому месту, где обрезанный ствол трется о шершавое небо, прибита вертушка. Ей, конечно, кроме ветра, ни до чего другого дела нет. Ну, этого богатства у нас просто горы: постоянно что-нибудь дует.
Пока я буду рассказывать, вертушка будет крутиться. В один момент, конечно, перестанет, но я об этом тут же вам громко скажу: смотрите, вертушка! И вы посмотрите.
А пока – тыр-тыр одно от нее, и никаких других впечатлений.
Золото поет какую-то взрослую песню и болтает ногами, как спортсмен.
«Тип, тип-тип», – подпевает ему из-под платка бедана. Всем хочется пить.
К этому дереву он вначале и подошел.
Лил дождь. Дерево, наглотавшись воды, стало черным. Клетку с беданой чьи-то шустрые руки успели унести, а радио еще продолжало качаться и передразнивать своим шипеньем дождь.
Он посмотрел наверх, где под ливнем гордо крутилась вертушка.
Потом сделал несколько шагов, удивленно обходя чайники, ведра и кастрюли, которыми было заставлено всё пространство. Люди ловили в них дождь.
У него не было зонта, и ливень делал с ним всё, что хотел.
Брюки, в которых он приехал, уже давно намокли; то же самое сделали и трусы. У человека с мокрыми трусами, даже если они намокли не по его вине, лицо виноватое.
На лице у него тоже было много воды. Она текла по лбу, просачивалась сквозь брови и бежала вниз, используя нос в качестве желобка.
Нос у него был прямой. С такими носами, по правде сказать, в дождь неудобно.
И тут его, чужака, увидел Золото. Испугавшись, бросился домой. Его крик просачивался сквозь глиняные стены: «Отец, отец, там чужой пришел!»
Дом затих, заглатывая и переваривая эту новость.
Зачавкали калоши.
Отец Золота, Сабир, вышел, осторожно улыбаясь.
Потом они о чем-то поговорили и вместе исчезли за мокрым забором.
2
Слух о приезде нового учителя щекотал всё село. Люди выходили на улицу, вглядываясь в ослабевший дождь.
Хотя все и так уже знали, что он сидит в гостях у Сабира, его мокрую одежду сушат женщины, а Сабир дал гостю халат. Учитель не имеет права быть голым.
Мы вышли на улицу; над селом стояла музыка из ведер и кастрюль, люди наполняли свои колодцы. Потом мы подошли к бывшему арыку, посмотрели, как в нем мусор плавает. Всем не терпелось поговорить об учителе.
Разговор как-то не начинался. Выходила только тишина и хлюпанье по грязи. Вообще, я заметил – после дождя разговаривать бывает трудно.
Наконец шурин Председателя сказал:
– Говорят, у него светлые волосы.
Мы все посмотрели на шурина. Эх… И двор у него двенадцать соток, и три коровы, одна недавно отелилась, а как начнет говорить – просто смеяться и убегать хочется. Какая, скажите, разница, какие у учителя волосы? Это разговор парикмахера, а ты всё-таки шурин Председателя, понимай свое положение.
Но кто-то вдруг сказал:
– М-да, к светловолосому учителю я своих детей не отдам…
И кто это сказал? Бездетный Муса.
Любит он над своим горем шутить. Мы тоже рассмеялись, нехорошо было после шутки молчать. Я похлопал его по плечу:
– Муса, тебе надо в город поехать, там наука чудеса делает. Говорят, из плевка ребенка могут сделать или даже из волоса. Главное – чтобы пробирка была. В газетах это «генная инженерия» называется. Надо только помолиться, чтобы через эту инженерию тебе чего-нибудь чужое не подсунули. Молитва большие дела делает.
– Да! – кивнул Муса, глядя себе под ноги с таким упорством, будто хотел до центра Земли доглядеться.
Помолчал. Потом еще раз согласился:
– Да. Еще бы таким богатым стать, чтобы в город спокойно ездить.
– А ты у учителя спроси, – посоветовал кто-то. – Он только что из города, может, об этих детях слышал или даже видел, как они из пробирки вылезают. Учителя с врачами часто общаются.
– Да, профессии похожие, – согласились все. – А всё-таки учителя со светлыми волосами тяжело себе представить.
В такой приятной научно-популярной беседе мы дошли до яблоневого сада.
Сад был бывшим.
