Ованес Азнаурян "В ожидании весны"

– Да, – согласился он.

– Тогда лежи спокойно, – сказала она.

И он бросил подальше окурок.

– Я сейчас покажу, в чем была ошибка божьей коровки, – сказал он.

Она ответила:

– Покажи. Покажи…

А потом они услышали свои имена. Их звали.

– Что там могло случиться? – Он был недоволен.

Она, не открывая глаз:

– Какая-нибудь чепуха.

Когда они вернулись в лагерь, все уже бегали туда-сюда и был настоящий переполох.

– Что нам теперь делать? – Аэлита плакала.

– Не надо было упускать яхту!

– Тигран, мне страшно!

– Слушай, ты не знаешь, куда остальные идиоты подевались? Нам машина нужна! Где же этот апуш[3 - Идиот (арм.).] Гарик?

– Нет же, нет!

– Продолжай звать их… Громче! Зови Гарика! Зови Маргариту!

Тигран вылил две кружки севанской воды на того, кто лежал на прибрежном песке. Солнце уже заходило за холмами. Оно было там, где и должно было быть.

Не было только яхты.

Севан – высокогорное озеро, находящееся на высоте около 1900 метров над уровнем моря, и простой радиоприемник VEF 202 ловил «Монте-Карло» и даже «Радио Свобода». Благодаря этому радиоприемнику они тем летом и узнали, что умер Джо Дассен (Гарик: «Помните ту песню, «Salut»? Вот этот певец умер…»), а за месяц до того – «В Москве умер муж Марины Влади Владимир Высоцкий». И они потом долго обсуждали:

– Высоцкий умер! Высоцкий умер!

Лежащего же тем летом 1980 года в бессознательном состоянии на берегу озера Севан звали Ваге Саакян. Ему, как и остальным, в том числе и Тиграну, который спас его в итоге и с которым Ваге познакомился накануне, шел двадцать третий год. Он писал рассказы и мечтал вступить в ряды Союза писателей Армянской ССР и печататься в легендарном журнале «Гарун»[4 - «Гарун» – «Весна» (арм.) – литературно-художественный, независимый общественно-политический журнал. Печатается в Ереване с 1967 года. Публикует прозу и поэзию армянских известных и молодых писателей, а также эссе, статьи и интервью по социальным, экономическим, этическим, научным, образовательным вопросам. До 1991 года был изданием Союза писателей Армении, Центрального комитета ЦК Компартии Армении, а затем стал независимым периодическим изданием.]. Тогда главным редактором еще была Анжик Акобян…

Накануне Ваге Саакян познакомился еще с одним человеком из компании Тиграна Гаспаряна. Это была рыжеволосая, такая же голубоглазая, как и сам Ваге, Тагуи (Тигран называл ее «ареви ктор» – «кусочком солнца»). Тагуи тоже спасла его, и они поженились через полтора года. Раньше всех друзей. Они стали жить у родителей Тагуи. Потому что у Ваге не было родителей. А у Ваге с Тагуи не было детей. Долгое, еще очень долгое время.

2

Долгое время прошло с тех пор, и вот двадцать первого марта 1982 года пошел последний снег. С утра. И шел весь день. И было воскресенье. У Мануш с утра не было настроения, потому что после разговора с дочерью накануне вечером она плохо спала. Мануш просто не понимала, почему дочь ее Тагуи упрямится и не соглашается пойти к хекиму[5 - Знахарь (разг. арм., вероятно, пришедшее с арабского).] Чалику из деревни Мардашат.

– Ты пойми, – говорила она. – Ты не молодеешь, а ребенка рожать надо в молодости.

– Мам, ты же образованный человек, как ты можешь посылать меня… к хекиму? Мы с Ваге сдавали анализы. Никаких проблем нет. Когда будет, тогда и будет. Отстань от меня уже с этим вопросом, вай!

– Ты не понимаешь, – грустно продолжала Мануш. – В течение тридцати девяти лет занимающийся врачеванием хеким Чалик Мартиросян даже не помнит, сколько людей он вылечил. И тебе нечего стесняться. Он – семидесятилетний старик, у которого нет образования, нет каких-либо документов, кстати сказать. Но по иронии судьбы к нему обращались в течение десятилетий тысяча людей, включая должностных лиц. Его домик в деревне Мардашат, говорят, всегда переполнен, к нему приходят за помощью как из разных уголков Армении и всего Советского Союза, так и – скажу тебе по секрету – иностранцы, которые слышали о легендарном хекиме. Сходите к нему. Я хочу внуков!

– Иностранцы? – весело и ехидно переспросила Тагуи. – Откуда же у тебя такие сведения, мамуля, ты что, гэбэшница?

– Мне Араксик рассказывала из третьего подъезда.

– Мама! Ты же кандидат наук все-таки! Коммунист! Партия не одобрит твоего мракобесия! – И Тагуи, расхохотавшись, ушла в свою комнату.

На следующий день, в воскресенье, когда пошел последний снег, Мануш весь день хмурила брови и была немногословна.

– Как вам налить, густой или жидкий? – спросила она, разливая суп с макаронами и чечевицей.

– Мне жидкий, – ответила дочка, пианистка.

– Как вам будет угодно, – промямлил муж дочки.

– Мне все равно, – отозвался отец дочки, отправляя черный хлеб с луком себе в рот.

– Сразу же начинайте есть, пока горячий. А то тарелки холодные, суп быстро остынет.

За окном шел снег, и было двадцать первое марта. По календарю уже давно весна…

– Суп очень вкусный, – пробурчал тесть. – Это означает, что без пятидесяти граммов не обойтись. А?

– Не надо, я тебя прошу просто! – сказала теща.

– Надо, надо. Как не надо? В такую погоду как раз и надо выпить. – Тесть полез в шкаф за бутылкой и рюмками.

– Он пить не будет, – сказала дочка о своем муже, начинающем писателе Ваге Саакяне. – Он не хочет.

– Ты тоже не пей. Ведь один пить не будешь, правда? – У тещи появилась слабая надежда.

– Ты будешь? – спросил тесть своего зятя, оставив без внимания причитания женщин.

– Охотно, – отозвался Ваге. – Погода отвратительная.

– Вот и правильно. – Тесть разлил дешевую водку по рюмкам. – А почему, дорогой, твоя жена говорит за тебя, а?

– Не знаю. – Ваге пожал плечами и улыбнулся. – Ей кажется, что она умеет читать мои мысли, но она ошибается.

Огненно-рыжая Тагуи ничего не сказала.

– Поссорились, да? – Тесть усмехнулся. – Бывает. Без этого в жизни никак. Ну… Будь здоров.

Тесть с зятем чокнулись.

– Хорррроший!.. – охрипшим голосом сказал тесть. – Хоррррроший… – Потом поправился: – Очень хорошая водка! Ну, что сегодня нового случилось?

– Ничего особенного, – ответил Ваге Саакян, думая, что тесть спрашивает о его ссоре с женой.

– У нас на работе случилось ЧП, – сказала Тагуи. – Пожар. Маленький, правда. В одном кабинете нашего Конса…[6 - Консерватории.] В бухгалтерии. Сгорело несколько документов.

– Выпьем за то, что ты работаешь не в бухгалтерии!

Тесть с зятем опять чокнулись.

– Хоррроший черт! – сказал тесть о водке.

– Хотите добавки? – спросила теща.

– Нет, – сразу ответил Ваге Саакян.

– А я бы съел еще, – сказал отец семейства.

Ваге вздохнул. Если б он знал, что тесть попросит добавки, он бы попросил тоже.

– А вы не дуйтесь друг на друга, – сказал тесть. – Всякое бывает. Как же без ссор? Без них нельзя.

Ваге посмотрел в окно. Там все еще шел снег.

– Выпьешь еще? – спросил тесть.

– Нет! – ответила за мужа Тагуи.

– Да, – ответил Ваге и придвинул к тестю поближе свою рюмку.

Тесть и зять чокнулись.

– Хоррроший, ес дра меры[7 - Мать его… (арм.).]… – прохрипел тесть.

– Папа!

Тесть и зять закусили. Потом тесть расправился со своей второй тарелкой супа с макаронами и чечевицей. Когда теща стала убирать со стола, Тагуи встала, чтоб пойти в комнату и порепетировать, но Ваге остановил ее:

– Приготовь кофе, пожалуйста.

Тагуи уставилась на него. Ваге впервые о чем-то ее попросил, да еще в таком тоне!

– Ты что, не слышишь? Приготовь кофе. Я хочу кофе! Я буду пить кофе и писать рассказ! А потом пойду гулять с Гариком! Вот!

3

Чах[8 - Толстый (арм.).] Гарик с Мэри гуляли по улице Абовяна в Ереване вверх и вниз. Было воскресенье. Был октябрь 1984 года. Мэри почти все время молчала, и не столько потому, что так принято вести себя скромной даме, сколько потому, что она еще почти не умела говорить – ей совсем недавно исполнилось два года. Только иногда она показывала на что-то пальцем и, привлекая внимание отца к интересному объекту, произносила один слог. Приблизительно это происходило так:

– Папа, Ба! – Это означало «соБАка» или «Бабочка».

Или:

– Папа, Ко (КОшка); пти (ПТИчка).

Надо заметить, что Мэрико было глубоко плевать на всяких «прямоходящих» и, может быть, «разумных».

День был солнечный, светлый. Молодой инженер Гарик Маркосян старался полностью отдать себя этому воскресному дню и постараться отключить мозги, что означало постараться отдохнуть перед новой рабочей неделей. Гуляя так по улице Абовяна, Гарик с Мэрико свернули в узкий перешеек маленькой улочки Агаяна и направились к церквушке.

Построенная еще в XIII веке, церковь-часовня приютилась между двумя высотными зданиями. Церквушку эту со стороны улицы скрывало тогда здание Института языков, и ее нельзя было увидеть, однако в 2007 году здание Института языков (а еще раньше в этом здании находилась Академия наук) снесут, и после семидесятилетнего «плена» церковь вновь предстанет глазам ереванцев, и в ней будут проходить службы… Крестово-купольная церковь очень маленькая, крохотная, и поэтому молящиеся в основном будут стоять у входа, во дворе. Там же люди будут ставить свечки на длинном столе под тенью большого дерева. Но все это будет потом. А пока был октябрь 1984 года, и Гарик с двухлетней Мэрико просто прошли по узкой улочке Агаяна вверх мимо церквушки св. Богородицы, или, как все ее называли, Катогике, и Гарик не знал, перекреститься ли ему или нет, хоть он и был крещен. Гарик помнил эти крестины. Ему шел шестой год. Дед Гарика, который решил, что мальчика нужно крестить, был директором крупного комбината, человеком партийным и участником ВОВ. И поэтому тер-тера[9 - Священник (арм.).] пригласили домой за определенную плату, чтоб не было каких-либо разговоров. На квартире и был совершен обряд. Маленький Гарик мало что понимал в нем, конечно. Он знал, что должен просто стоять и держать в руке свечку и терпеть боль от капающего раскаленного воска, да еще время от времени целовать неприятно холодный крест. Гарик вспомнил теперь еще, что мама спросила тер-айра[10 - Святой отец (арм.).], можно ли освященную воду вылить в раковину или в унитаз, на что священник посоветовал вылить воду эту самую освященную во дворе или на улице, под каким-нибудь деревом.

Выйдя на улицу Терьяна, Гарик и Мэрико потом пошли в сторону Лебединого озера, где плавали два лебедя – белый и черный, – а оттуда через площадь Оперы вышли на Проспект. Ереванцы так и не научились называть главный проспект города «проспектом имени Ленина», как и впоследствии «проспектом имени Маштоца». Для ереванцев он был просто Проспект. Как и площадь Ленина (впоследствии площадь Республики) – просто Площадь, а Арарат – просто Гора. Прочитав вместе с Мэрико афиши Театра оперы и балета, они перешли к зданию Консерватории.

В парке перед Консерваторией было кафе под открытым небом. Они сели неподалеку от него на скамейке, и дочка Гарика стала разглядывать птиц.

– Папа, Пти!

– Да, птичка… видишь, она клюет семечки, которые кто-то рассыпал.

Мэрико кивнула и улыбнулась. А потом она указала пальцем на большие зонты над столиками кафе и сказала:

– Фе…

– Да, это кафе, – подтвердил Гарик и запнулся…

За одним из столиков сидела очень красивая женщина с крашеными волосами. Одна. И курила. Тогда в Ереване такого почти невозможно было увидеть, чтоб женщина сидела в кафе и курила, да еще и одна…

Гарик не почувствовал удара током, сердце не застучало, дыхание не остановилось… Он просто почувствовал страшную, неимоверную, нестерпимую тоску… Это было похоже на тоску по дому, который сгорел дотла во время пожара. И еще было ощущение того, что дом этот уже не вернуть. Это было похоже на какое-то предупреждение, что ли, или предсказание, что-то, что будет потом…

Гарик позвал Мэрико, которая погналась за голубем с криком: «Папа, Го!», взял ее за руку, и они вышли из парка перед Консерваторией. Продолжая идти вверх по Проспекту, Гарик и Мэрико увидели на безоблачном небе сразу два самолета, и Гарик подумал, что «надо загадать желание», но почему-то испугался. Он ведь уже давно решил ничего не загадывать. Он знал, что за это можно получить по носу и будет очень больно…

Ведь однажды он загадал… загадал перед самым Новым годом. И тогда Маргарита, дочка живого классика армянской литературы Ара Манояна, с разбега, сразу, без оглядки прыгнула к нему в сердце и натворила там черт знает что. Это было чудо, которое было уготовлено ему на новогодние праздники, думал он. Просто ни он, ни она тогда не знали: это подарок или проклятие. Загадал, и вот – сбылось. И они поженились. И родилась Мэрико. А потом… Потом сразу куда-то все ушло, растворилось, рассыпалось сквозь пальцы, потекло. Но это тоже будет потом.

А пока…

Пока наступил октябрь. И на город опустился вечер. Мэрико спала в спальне, в своей кроватке, и за окном заморосил дождь. Гарик и Маргарита сидели за кухонным столом, ужинали. Монотонно гудел холодильник, на электрической плите – чайник, который ни за что не хотел закипать.

Стены кухни были покрашены в голубой цвет, и кухонная мебель тоже была голубого цвета. Но из-за желтой люстры все казалось желтым, грязным, мутным.

Сидя за кухонным столом, Гарик видел, что в прихожей горит свет. Нужно пойти и выключить, подумал он, но продолжал сидеть. Он нервничал от того, что чайник так долго не закипает.

Маргарита ела и одновременно думала, помыть ли после ужина посуду, накопившуюся за день, или постирать белье, накопившееся за неделю. Маргарита размышляла над этим минут пять, потом в конечном итоге решила оставить и то и другое на завтра. Решив, она успокоилась и покосилась на чайник.