Максим Шраер "Исчезновение Залмана". Читать онлайн бесплатно.

Читать Максим Шраер "Исчезновение Залмана
Отзывы на книгу Максим Шраер "Исчезновение Залмана

Исчезновение Залмана
Максим Д. Шраер

Проза еврейской жизни
«Исчезновение Залмана» – сборник рассказов русско-американского двуязычного писателя Максима Д. Шраера. Вступая в диалог с творческим наследием И. Бабеля, В. Набокова, И. Б. Зингера и Б. Маламуда, художественная проза Шраера развивает традиции русской и еврейской литературы в США. Это книга о жизни выходцев из СССР в современной Америке: эмоционально накаленные взаимоотношения, проблемы смешанных браков и сложность выбора между любовью и принадлежностью к религии…

Максим Шраер

Исчезновение Залмана

* * *

Автор благодарен Давиду Шраеру-Петрову и Эмилии Шраер за прекрасные переводы, Екатерине Царапкиной и Максиму Мусселю за ценные замечания по рукописи. Автор выражает свою признательность редакторам журналов, альманахов и порталов, антологий и издательств, в которых публиковались эти рассказы – в оригинале и в переводах. Список изданий, в которых ранее печатались вошедшие в книгу рассказы, приводится в конце. Автор благодарит Боруха Горина, Андрея Бондаренко, Елену Калло, Александра Карина, Светлану Львову, Якова Ратнера, Викторию Рябцеву, Ольгу Степанову, Фаину Чернышеву за внимание к рукописи и работу над книгой.

Рассказы, опубликованные здесь, – художественные произведения. Имена, герои, места, обстоятельства и события, описываемые в них, являются продуктами творческого вымысла автора или же используются им в художественных целях. Все совпадения с реальными лицами и событиями случайны.

Переводы эпиграфов с английского на русский выполнены автором.

Кэрен, Мируше и Танюше – моим путеводным звездам

От автора

Я уехал из России в начале июня 1987 года и с тех пор вот уже тридцать лет живу в США, в Новой Англии, за что и благодарен судьбе, мудрости моих родителей и пароксизмам советской истории.

Из десяти рассказов, собранных в этой книге, восемь вошли в мой сборник рассказов «Yom Kippur in Amsterdam» (2007). Рассказы «На острове Сааремаа» и «Ахлабустин, или Русские в Пунта-Кане» были написаны и опубликованы уже после выхода этой книги – в 2014–2015 годах.

Семь рассказов из десяти, вошедших в эту книгу, изначально написаны по-английски и опубликованы в американских и британских журналах и антологиях. Из них три рассказа печатаются здесь в моих собственных переводах-переложениях, а четыре – в авторизованных переводах моих родителей, Эмилии Шраер и Давида Шраера-Петрова.

Пожалуй, в большей мере, чем семь рассказов, сочиненных на английском и переведенных на русский, остальные три – «Прошлым летом в Биаррице…», «Лошадиные угодья» и «Посмертная любовь» – отражают историю моего сегодняшнего, пусть несовершенного, двуязычия. Ранние варианты этих трех рассказов были написаны по-русски в те годы, которые последовали за эмиграцией из России. В них запечатлен процесс постепенного перехода к сочинению прозы преимущественно на английском. Рассказы эти были сначала опубликованы в русскоязычных эмигрантских журналах в 1990-е годы. Вернувшись к этим текстам в конце 1990-х – начале 2000-х и решив перевести их на английский, я обнаружил, что, обретая свои новые, англоязычные обличья, рассказы на глазах преображаются. Происходила не только словесная и стилистическая перекалибровка, но и нечто большее. Это нечто большее, ставшее для меня источником недоумения и радости, означало не просто самоперевод, но и самокоррекцию, самопереосмысление. Получались не переводы, а, по сути, другие тексты с иными названиями и иной внутренней динамикой. В середину рассказа «The Afterlove» («Посмертная любовь»), опубликованного по-английски в «Kenyon Review», был внедрен кусок в полторы тысячи слов, по-иному раскрывающий целый пласт прошлого главных героев, – тот пласт, на который в русском пратексте только намекается.

Уже обретя второе русскоязычное дыхание в 2013 – 2014 годах, после публикации моих книг «В ожидании Америки» и «Бунин и Набоков. История соперничества» в России, я в третий раз обратился к текстам рассказов, включенных в эту книгу. В это же время были переведены рассказы «Воскресная прогулка», «Ахлабустин, или Русские в Пунта-Кане», «На острове Сааремаа», «Исчезновение Залмана» и «Ловля форели в Вирджинии», первые три – мною самим, а последние два – моими родителями при моем участии. И, конечно же, готовя к публикации и реанимируя рассказы, которые были изначально написаны на русском языке, я не мог не дополнить их, ориентируясь на более поздние, более совершенные англоязычные варианты.

Быть может, такого рода двойные (или тройные) метаморфозы вернее называть не двуязычным, а именно трансъязычным, межъязычным (или же междуязычным) бытием сочинителя-иммигранта.

    М.Д.Ш.
    Май 2015 – июль 2017
    Брукайн – Саут Чэттем, штат Массачусетс, США; Эрисейра, Португалия

Судный день в Амстердаме

In America he worked as a craftsman in glass and loved men and women.

Bernard Malamud

В Америке он работал мастером по стеклу и любил женщин и мужчин.

Бернард Маламуд

Сентябрьским туманным днем Джейкоб Глаз вышел из самолета, прилетевшего в Скипхол из Ниццы, и решил перекусить, прежде чем отправиться электричкой в Амстердам. Хотя было только два часа пополудни, Джейк заранее беспокоился, что не успеет плотно поужинать до наступления заката. Был канун Судного дня. Единственной причиной для его остановки в Амстердаме было желание избежать покаяния на борту самолета, летящего над бездонным океаном. Джейкоб (Джейк) Глаз, которого прежде, в России, звали Яша Глазман, был не в восторге от того, что ему предстоит на два дня позже вернуться домой в Балтимор, где он возглавлял филиал международной туристической компании. Но что было делать! Йом Кипур, Судный день, был, пожалуй, единственным еврейским праздником, который он соблюдал с религиозным рвением.

Поглощая второй бутерброд с голландской селедкой, вкус которой ностальгически напоминал семгу из его советского детства, и запивая бутерброд пивом «Гролш», Джейк снова и снова прокручивал в голове весь свой отпуск в Ницце: по утрам пляж и прогулка по набережной, а по вечерам – рулетка в Монте-Карло. Как-то раз, во время одной из поездок на выходные в Аннаполис, они с Эрин задумали провести часть сентября на Ривьере. Трепещущие флаги над гаванью, устрицы и голубые крабы, курсанты в небесно-голубой форме, яхты на горизонте… Атрибуты лета на побережье возбуждали в Джейке желание отдохнуть в бархатный сезон на Ривьере, когда средиземноморская жара спадает, а французские отпускники возвращаются домой после традиционной августовской передышки.

– Джейки, милый, – сказала ему Эрин своим игривым голосом, которому была неведома ирония. – Ты, кажется, читал недавно что-то про Ниццу? Рассказ господина Чехова? Или это был господин Набоков?

Их роман продолжался почти два года, и Джейк любил Эрин, не переставая поражаться ее беспредельной непринужденности. Она казалась ему классической американкой – улыбчивая и легкая в общении, с веснушчатым точеным лицом, выдававшим союз немецких и ирландских кровей, вся сотканная из длинных ног и маленькой груди, из кроссовок, джинсов и свитеров крупной вязки. Он поражался ее способности жить одним лишь практическим опытом. Джейк так никогда и не понял до конца эту естественность и уверенность, с которой Эрин сочетала глубокое знание всего, что ее непосредственно окружает – будь то родной город, модные журналы или государственная служба, – с безмятежным безразличием к остальной вселенной. Это вовсе не означало, что Эрин отгораживала себя от всего нового. Она с легкостью запоминала всякие разрозненные события из еврейской истории, о которых Джейк рассказывал ей в машине, во время поездок, или когда они валялись в постели, насытившись любовью. Но при этом Эрин умела радоваться тому кусочку жизни, который судьба подносила ей на зеленой бумажной тарелке.

Эрин прежде не бывала на Ривьере, и Джейк делал все, чтобы их путешествие получилось по-настоящему захватывающим. Профессионал в сфере туризма, он никогда прежде не планировал собственные поездки так тщательно, как в этот раз. Каждый день должен был открыться какой-нибудь новизной: лимонные рощи в Ментоне, бомонд в Монте-Карло, Пикассо в Кап д’Антиб и Ренуар в Кань-сюр-Мер, синема в Каннах, парфюмерные чудеса в Грассе, рыбалка в Сен-Тропе. После некоторых раздумий Джейк забронировал номер в тихой четырехзвездочной гостинице по соседству с бывшей резиденцией консула Российской империи, всего в пяти минутах ходьбы от Английской набережной.

К исходу апреля каждая деталь их двухнедельного путешествия по Ривьере была тщательно продумана; билеты и бронь на гостиницы давно лежали в верхнем ящике рабочего стола Джейка. А потом наступило балтиморское лето, жаркое и болотное, и чем ближе становился сентябрьский день, на который был назначен отъезд, тем мучительнее Джейк ощущал запутанность в силках собственных сомнений. В конце концов, подобно несложному географическому ребусу на экране его компьютера, все опасения сошлись воедино после поездки на уик-энд в центральную Пенсильванию, в городок, где родилась Эрин. Ее дядя докучал Джейку идиотски-сочувственными вопросами о фильме «Список Шиндлера». Ее старшая сестра называла ермолки хасидов, которых она видела в Питтсбурге, камилавками. И, в довершение всего, в воскресенье он провел все утро один в родительском доме Эрин, развлекая себя игрой с таксой по имени Скарлет, пока вся семья была в церкви.

Впрочем, Эрин никогда не лезла к нему в душу со своим католичеством, понимая, что он может задохнуться. Джейк тоже старался не прозелитствовать, поскольку считал это занятие интеллектуально оскорбительным и абсолютно чуждым сущности иудейства. Существовал личный опыт его друзей, которые женились на нееврейках. Была, наконец, всякого рода статистика по смешанным бракам. Все это давало основания предполагать, что Эрин перейдет в иудаизм, если он этого захочет. И вот теперь в машине, на обратном пути в Балтимор, он впервые столкнулся с ее непреклонной преданностью католичеству. Огромные детские слезы стояли в ее глазах. Через вырез бейсбольной кепки с надписью «Navy» был пропущен хвост ее рыжих ирландских волос. Эрин гладила его руку, лежавшую на переключателе скоростей, и повторяла снова и снова:

– Джейк, у нас будут дети, мы их вырастим по еврейским законам, я выучу ваши обычаи, но сама я не могу изменить своей вере. Ну, как ты не понимаешь?..

Джейк молча вел машину, раздираемый злобой. В мечущемся воображении он видел то Папу Римского, благословляющего воскресную толпу на площади Святого Петра, то черно-зеленые клетчатые юбки девочек из католических школ в вашингтонском метро, то полдюжины католических свадеб, на которых побывал. До сих пор он жил, полагая, что в христианском мире еврей должен уважать нравственные правила большинства, но при этом не терять своего достоинства. Теперь же оказалось, что он так взбешен, так враждебно настроен против церкви, как будто сама церковь повергла в руины его безмятежное будущее.

– Почему ты не можешь любить меня такой, какая я есть? – спросила Эрин по телефону через несколько дней после этой поездки.

– В том-то и дело, что я люблю тебя, Эрин. Но, пойми, я не могу жениться на тебе. Мы – маленький народ. Мать моих детей должна быть еврейкой, как ни крути, – ответил Джейк, задохнувшись от своих слов. – Иначе нельзя, – добавил он после паузы.

А через неделю долговязая тетка из «United Parcel Service» доставила ему коробку из-под 20-дюймового телевизора. Внутри Джейк обнаружил коллекцию всего, что он дарил Эрин за эти два года. Она возвратила все подарки в их первоначальных упаковках. «Это какое-то безумие!» – думал Джейк, срывая упаковку с начатого флакона французских духов, подаренных Эрин к Дню благодарения, и вытаскивая из подарочной коробки темно-зеленую шерстяную накидку, которую он привез ей из Лондона. Потом его пальцы нащупали толстую пачку писем на дне коробки. Все его любовные письма к ней, в том числе посланные по электронной почте и распечатанные, все факсы, которые он любил отправлять с работы или иногда даже с борта самолета, и не меньше двадцати открыток, отправленных из Сингапура, Катманду, Москвы, Сан-Пауло… Каждое послание было аккуратно разорвано пополам. Вся толстая пачка была перевязана голубой шелковой лентой. К ней была приложена записка: «Джейк, я любила тебя больше всего на свете, но не больше Христа. Когда-нибудь ты поймешь. Пожалуйста, не пытайся меня разыскивать. Я поменяла номер телефона. Прощай! Твоя Эр». Он сидел на полу среди всех этих подарков, теперь дважды открытых и развернутых, сидел, уставившись в потолок невидящими глазами человека, измученного бессонницей.

К счастью для Джейка, его близкий московский друг Миша Мартов, теперь уже человек семейный, отец двоих детей, оставался таким же любителем приключений, как и во времена, когда у них с Джейком Глазом (тогда еще Яшей Глазманом) была общая юность и беспечная студенческая жизнь. Миша и его жена Надя, тоже давнишняя приятельница Джейка еще по школьной московской компании, быстро обзавелись дешевыми авиабилетами, сняли недорогой отельчик в Ницце, оставили детей на попечение Надиных родителей-дачников и состыковались с Джейком на Ривьере, чтобы провести вместе целую неделю. (Джейк поменял обратный билет, чтобы вернуться в Балтимор на пять дней раньше.) Вот так и получилось, что в канун Судного дня он оказался в Амстердаме.

Джейку много раз до этого приходилось делать пересадки в Скипхоле, но в самом Амстердаме он ни разу не бывал. Неподалеку от амстердамского центрального вокзала, на площади, переполненной оборванными молодыми британцами и австралийцами, воздух был насыщен туманом. Все цвета казались приглушенными. Северное лимонное солнце пыталось пробиться через целлофановые облака. На улицах было больше велосипедистов, чем пешеходов. Чайки кружили над мусорными ящиками. И все же что-то в самой атмосфере этого города сразу же подкупило Джейка ощущением живой жизни и свободы духа. Пока он медленно шел к своей плавучей гостинице, пришвартованной к берегу Амстела, он все время подмечал приметы, присущие старинной городской культуре. Жители Амстердама выглядели хотя и буржуазно, но не по-мещански. Джейк с удовольствием отметил, а потом даже записал в дневнике, что молодые голландки, на которых он обращал внимание по дороге в гостиницу, ловили его взгляд с чувственной готовностью, в которой не было страха перед незнакомцем. «Лучшего места для покаяния еврею не найти!» – подумал Джейк и усмехнулся.

Получив номер в плавучей гостинице, он пошел пообедать в уютный застекленный ресторанчик на Дамраке. Он проглотил там совершенно недиетическую, вкуснейшую телячью отбивную с жареной картошкой. Было четыре часа, а он решил начать поститься с половины седьмого. Так что у него оставалось чуть больше двух часов, чтобы обдумать вопросы бытия в ожидании ежегодного Судного дня.

«Вот и Йом Кипур, – обратился Джейк к себе самому, допивая второе пиво. – Грешил ли я? Был ли разрыв с Эрин грехом? Или, напротив, это была мицва? В чем же мне каяться, если я не грешил? Еврей ли я только потому, что не смог, не захотел жениться на Эрин?» Джейк понимал, что мысли его устремлялись совершенно не в том направлении после бессонной загульной ночи, которую он провел, прощаясь с друзьями накануне раннего вылета из Ниццы, и пива, которое беспрерывно пил с тех пор, как оказался в Амстердаме. Джейк знал, что не в силах рассуждать логически, но ничего не мог с этим поделать. Он так хотел, чтобы этот Судный день разрешил его сомнения! Джейк начал корить себя за то, что порвал с Эрин столь безоглядно: «Я не должен был спешить, надо было дать ей побольше времени, чтобы взвесить мои доводы…» Цвет туманного неба за окнами ресторана переменился с бледно-голубого на известковый. Джейк спросил чашку кофе. Может, ему надо было просто-напросто жениться на ней и наплевать на все эти еврейские дела?! Он вспомнил первый ужин, на который пригласил Эрин. Это был итальянский рыбный ресторан в Балтиморской гавани. Она не соглашалась на полную близость целый месяц, а он не настаивал, довольствуясь продолжительными любовными прелюдами. Внезапно от всех этих мыслей Джейк почувствовал себя страшно одиноким и ощутил потребность в женском обществе. Он подозвал толстого, раздутого, как луковица, официанта и спросил, притворяясь, что он пьянее, чем был на самом деле:

– Где тут у вас этот ужасный квартал красных фонарей? Надо бы сходить посмотреть!

Ничуть не удивившись, официант немедленно принес карманную карту центра Амстердама, похожую на страницу анатомического атласа: голубые вены каналов, черные нервы главных улиц, красные мышцы мостов.

– Пересечете Дамрак, потом все время прямо. Невозможно пропустить, – официант объяснил и кивнул, приняв от Джейка деньги за обед и чаевые.

Какой-то необъяснимый магнетизм влек Джейка сквозь предвечернюю толпу, сначала по главным улицам, а потом по длинному пустынному проулку, выложенному булыжниками. Еще через несколько минут он вышел на узкий замусоренный канал, вдоль которого прогуливались другие мужчины – в одиночку или по двое-трое. Иногда сюда забредали парочки. Джейк заметил даже целое семейство туристов с двумя детьми, мальчиком и девочкой, одетыми в желтые куртки с капюшонами. Кое-кто даже фотографировал. Вспышки тонули на дне канала, по обеим сторонам которого стояли готического вида здания, мрачные и узкие. В каждом было по нескольку стеклянных дверей. Джейк вначале был так смущен всем этим, что не решался подходить близко, лишь издали присматриваясь к этим дверям, от которых вели наверх ступени. Он прошелся вдоль канала, наблюдая за тем, что было ежевечерней жизнью этого необычайного квартала. Он читал и слышал об амстердамском районе красных фонарей, но не мог вообразить, что это место окажется столь мирным, столь чуждым мерзости и преступности, присущим подобным районам в Америке. Некоторые стеклянные двери были зашторены или занавешены. Темно-красные фонари горели за стеклами дверей. Это было условным знаком, что хозяйка занята с гостем. Было знобко и сыро, и только изредка Джейк замечал открытую дверь и женщину в кружевном белье, стоявшую у входа. Чаще всего женщины стояли позади затворенных стеклянных дверей, улыбаясь и жестами зазывая клиентов. Уличные фонари вдоль канала отбрасывали желтый восковой свет, и обрамленные стеклянными дверями фигуры женщин напоминали выцветшие старинные портреты. Джейк разгадал здешний деловой код: сначала клиент легонько стучится; дверь после этого приоткрывается; начинаются переговоры, если таковые необходимы; затем занавеска опускается, и, наконец, зажигается красный волшебный фонарь, мерцая сквозь жалюзи.

Он различил свое отражение на зыбкой поверхности канала: большой мясистый подбородок, рыжеватая щетина, крупный нос с горбинкой, лохматые брови, глубоко посаженные темные глаза. В конце концов Джейк решился. Латунная дверная ручка сияла, словно ее только что начистили. Хорошая примета, подумал Джейк. Он прислонился к двери, облизывая сухие губы и вытирая влажный лоб клетчатым носовым платком. За дверью, прильнув к стеклу, стояла блондинка лет двадцати пяти, изучая нового клиента. Затем она поджала тонкие губы и отперла дверь.

– Поднимайся наверх, здесь, внизу, холодно. Я включила отопление.

Проститутка говорила по-английски с едва заметным германским акцентом, приглушая согласные. На ней были белые шелковые трусики и лифчик с темно-вишневыми кружевами. Джейк наблюдал, как она скользит вверх по лестнице, словно сиамская кошка. У нее были узкие бедра и некрупный, мальчишеский зад. Груди были большие для ее роста и фигуры, а волосы, как он определил, крашеные.

– Семьдесят гульденов – бутерброд или в рот. Платить сразу! – сказала она.

Джейк поразился автоматизму, с которым эта белокурая женщина им распоряжалась. Он достал бумажник и расплатился. Проститутка спрятала деньги, стянула с себя трусики, отстегнула лифчик и аккуратно положила белье на деревянный стул. По углам комнаты горели четыре большие красные свечи. На узкую кровать было наброшено восточного стиля покрывало. В комнате стояли стеклянный кофейный столик и два стула. Голые стены были выкрашены в бежевый цвет. К потолку над кроватью было подвешено зеркало. Джейк переминался с ноги на ногу, не зная, что делать дальше.

– Чего ты ждешь? Раздевайся.

Джейк покраснел до корней волос.

– Можно немного воды? Во рту пересохло, – сказал он, запинаясь, как подросток, покупающий сигареты.

– Вообще-то это не в моих правилах. Но я сделаю для тебя исключение. Только не разбей, – проститутка наполнила голубую фаянсовую чашку водой из-под крана. – Это подарок.

Джейк жадно выпил воду.

– Вкусная у вас здесь вода. Спасибо!

Он примостился на краю кровати, она курила, сидя на стуле напротив.

– Послушайте, я не знаю, как вам это объяснить, – нарушил молчание Джейк. – Я вообще-то пришел сюда не ради секса… Мне было очень одиноко. Ничего, если мы просто поболтаем?

– Я сразу поняла по тому, как ты пялился, что ты один из этих. Наблюдатель. Мне все равно, что давать, что болтать, лишь бы платили. Если хочешь остаться на полчаса, это еще сто гульденов.

– Ничего себе. Круто! – Джейк снова достал бумажник и дважды пересчитал иностранные банкноты.

Проститутка натянула фиолетовый свитер и завела будильник.

– Как тебя зовут? – спросил Джейк, наконец почувствовав себя свободнее.

– Аннетте.

– Ты голландка?

– Нет, немка, из Гамбурга.

– А почему переехала в Амстердам? Тьфу, дурацкий вопрос, извини. Можешь не отвечать, – Джейк пожал плечами, показывая, что сожалеет о своем нелепом вопросе.

– А тебя что привело в Амстердам? – резко парировала Аннетте.

Первым желанием Джейка было рассказать ей про Эрин, про Ниццу, про решение провести Судный день в Амстердаме. Но что-то его остановило.

– Я готовлю материалы по туризму в Амстердаме. Я журналист, – Джейк поразился, с какой легкостью он соврал.

– Получается, что половина моих клиентов – журналисты и писатели. Поинтересней ничего не придумать?

– Вообще-то…

– Это не мое дело, – прервала его проститутка. – Ты еврей? – спросила она, глядя на него в упор.

– Как ты узнала?