– Одно дело руководить отделом в институте и совсем другое – вламывать на дежурствах, – резонно заметил Кирилл. – У отца карьера так сложилась, по неотложной линии, но лично я хочу для себя другого.
– Чего же?
– О, на этот вопрос так сразу и не ответишь, – усмехнулся Кирилл. – Опять же, собрание уже заканчивается. Вот если ты все же решишься составить мне компанию, то за кружкой пива я выложу тебе все, что лежит у меня на душе. А заодно познакомлю тебя с самыми достойными людьми современности, которым выпала нелегкая планида проходить ординатуру в нашем университете. Решайтесь, сударь! Сегодня ничего интересного не будет, только нудная лекция и распределение рабов по плантациям. Я тебе сразу скажу, что все ординаторы-кардиологи отправляются в кардиологическое отделение, которым заведует доцент Максим Семенович Цаплин. Вон он сидит в президиуме рядом со Страшилой. Максимка даст каждому по палате и прочтет в своем кабинете лекцию на тему «Наша служба и опасна, и трудна». Затем он поведет ординаторов первого года в кардиореанимацию, которой заведует другой доцент Мукул Пракашевич Рам по прозвищу Маленький Мук. Его здесь нет, он не любит собраний и всегда находит отговорку, чтобы на них не присутствовать…
– Мукул Пракашевич? – переспросил Пряников. – Он индус?
– Самый натуральный, – подтвердил Кирилл. – Приехал учиться, женился на москвичке, сменил гражданство. У индусов, чтоб ты знал, все зависит от касты. Брамины и кшатрии возвращаются домой, а представители низших каст норовят остаться на чужбине, где им никто не будет колоть глаза их низким статусом. Мукул из какой-то самой низшей касты, чуть ли не из неприкасаемых, на которых браминам даже смотреть западло, не говоря о большем. Здесь ему куда лучше, чем дома – доцент, завотделением, уважаемый человек, жена в мэрии работает. Он вообще-то хороший мужик, но очень вспыльчивый. Впрочем, достается от него преимущественно сотрудникам, к студентам и ординаторам Мукул относится по-человечески.
– А все остальные – не по-человечески? – уточнил Пряников.
– Поживешь – увидишь, – ушел от прямого ответа Кирилл. – Не стану окончательно разбивать твои иллюзии, а то ты меня, чего доброго, возненавидишь. Да и бесполезно все это. Человек ничего не понимает, пока его жизнь носом в лужу не ткнет… Ну так что, сваливаем на посиделки? Какую палату тебе дали узнаешь завтра утром, во время обхода заведующего. А вводную лекцию я тебе в баре прочту. Кстати, весьма вероятно, что к нам присоединится Нарендра Кумар Чопра, ординатор второго года. В общении с ним ты невероятно подтянешь свой инглиш, а заодно и русиш. Лично я такого знатока матерщины больше не встречал…
– Я бы с огромной радостью, но не могу, – Пряников по-восточному прижал к груди обе ладони. – Может в другой раз? Или, хотя бы, вечером? Мне в четыре часа надо по поводу общежития переговорить, а потом я буду свободен. Скажи мне свой номер, я позвоню, как освобожусь.
Вместо ответа Кирилл протянул Пряникову визитную карточку. На плотной шершавой бумаге золотыми завитушечными буквами было написано «Жужель Кирилл Викторович, эсквайр». Далее шли два телефонных номера, мобильный и домашний, адрес электронной почты и скайповский логин.
– Ты что – англичанин? – спросил Пряников, всматриваясь в лицо собеседника.
Кирилл был скорее похож на скандинава, чем на англичанина. Узкое лицо, прямой нос, который чуточку не дорос до того, чтобы называться длинным, пронзительно голубые глаза, высокие скулы, твердый, немного тяжеловатый подбородок.
– Чистокровный русак, – улыбнулся Кирилл, – Рязань косопузая. «Эсквайр» – это дразнилка для папаши. Когда я напечатал себе визитки только с именем и координатами, папаша сказал, что одно лишь имя – это слишком мало для визитной карточки. Намекнул мне, что я пока еще никто. Старик у меня вообще-то ничего, немного отсталый, правда, но иногда его пробивает на поучения и назидания. Я психанул, выбросил старые визитки и напечатал новые, с эсквайром. Когда меня спрашивают, что это такое, я делаю умное лицо и отвечаю: «Ну, это пониже президента, но гораздо выше премьер-министра». Дураки впечатляются, а мне весело. Я вообще весельчак, если ты успел заметить.
Пряникову пришлось написать свой телефонный номер на листочке, вырванном из блокнота. «Завтра же закажу визитки», мысленно пообещал себе он и практически сразу же забыл об этом обещании.
Взяв листочек, Кирилл сразу же вбил номер Пряникова в свой телефон.
– Это чтобы ответить на звонок, – пояснил он. – Не знаю, как у вас, а у нас в Москве незнакомым абонентам отвечать не принято. Рекламщики и аферисты всех конкретно задолбали. Ладно, звони, Пряник, не пропадай. И постарайся уже сегодня избавиться от всех своих иллюзий. Так будет лучше, поверь мне. Чем короче кризис, тем меньше последствий.
– Я сам разберусь от чего мне избавляться, а от чего – нет, ладно? – сказал Пряников, вежливо и, одновременно, твердо. – Такой уж у меня недостаток – привык своим умом жить.
– Я думал, что ты чудик, а ты, оказывается, Железный Пряник! – хмыкнул Кирилл. – Молодец, уважаю.
– Тульские пряники – они такие, – в тон ему ответил Пряников. – Хочешь зубы об них ломай, хочешь – гвозди ими заколачивай.
Далеко не всегда фамилия подходит человеку, но Пряникову в этом смысле повезло. Его лицо походило на пряник, только не на прямоугольный тульский, а на классический круглый. Пухлые щеки, глазки-пуговки, курносый нос, ямочки на щеках, пухлые губы то и дело растягиваются в улыбке. И вообще весь он был какой-то уютный, словно сытый кот.
«На вид – котик няшный, а на деле – тиранозавр саблезубый» скажет о Пряникове доцент Сторошкевич.
Но до этого еще далеко. Почти девять месяцев – целая вечность. И вообще саблезубых тиранозавров никогда не существовало. Это всего лишь порождение болезненной фантазии одинокой женщины, до предела измученной своей женской невостребованностью.
Глава вторая. Страдания юного Пряникова
«There's too many women and not enough wine
Too many poets and not enough rhyme
Too many glasses and not enough time
Draw your own conclusions»[3 - «Слишком много женщин и мало вина.Слишком много поэтов и мало рифм.Слишком много посуды и мало времени.Выводы делай сам» (англ.).]
Procol Harum, «Твой собственный выбор»
Отец напирал на разум, а мать – на чувства. Как и положено.
– Если хочешь покорять столицу, так покоряй ее после ординатуры, а еще лучше – после аспирантуры! – талдычил отец. – Перед кандидатом наук открыты все двери! Ну, или, почти все. Но ординатуру лучше пройти дома, где тебя все знают, и ты знаешь всех. Если ты хочешь самостоятельной жизни, так мы не против. У тебя есть бабушкина квартира. Переезжай – и живи себе на свободе, хотя мы с матерью твою свободу и так никогда не ограничивали…
Это была правда. В девятом классе родители поставили сыну одно условие – мы должны знать, когда ты собираешься прийти домой. Все остальное несущественно. Хоть неделю зависай у друзей на даче, только предупреди, что будешь в такой-то час такого-то дня. И еще было одно предложение (не условие): если тебе нужны деньги, то скажи нам, а не занимай на стороне и, Боже упаси, не пытайся заработать каким-то нечестным путем.
– Ну как же ты будешь жить там без нас? – с надрывом спрашивала мать. – А как мы будем без тебя? И главное – зачем все это? Дался тебе твой РУДС, будь он трижды неладен! Все равно же придется возвращаться в Тулу, ординатура-то целевая!
– И я пальцем о палец не ударю для того, чтобы освободить тебя от отработки! – добавлял отец. – Три года отдашь, как положено по договору!
– И зачем тебе вообще нужна эта московская ординатура? – повторяла мать. – Ты будешь там мучиться, мы здесь будем по тебе скучать… А об Алене ты подумал? Мне казалось, что у вас все серьезно.
Алена была единственным человеком, который понимал Сашу. И это при том, что к медицине она не имела никакого отношения. Впрочем, нет. Журналисты ко всему имеют отношение, такая уж разносторонняя у них специальность. Сегодня пишешь о летчиках, завтра – о серийном убийце, послезавтра – о врачах…
– Если уж учиться, то с толком, а не для галочки! – говорила Алена. – Ты поступаешь правильно! Дерзай! Борись! Я тебя понимаю!
В своем самопожертвенном порыве она была готова отказаться от должности штатного корреспондента «Тульских новостей» и ехать за любимым мужчиной в Москву, на авось. Если не будет работы по специальности, так найдется что-то другое. Да хоть кассиром в супермаркете, лишь бы быть вместе.
Саша такой жертвы принять не мог. Да и зачем? Он же не в Австралию уезжает, а в Москву. Всего расстояния – на два с половиной часа по железной дороге. Можно встречаться на выходных, хоть в Москве, хоть в Туле, а еще у Алены бывают командировки в столицу… И вообще, «вместе» – это внутреннее понятие, а не внешнее. Можно жить в одной квартире и при этом быть невероятно далекими друг от друга, а можно сохранять близость на расстоянии.
– Конфуций сказал, что мужчина без женщины все равно что сокровище без присмотра, – вздыхала Алена.
С одной стороны Саше было приятно, что любимая женщина считает его сокровищем и боится потерять. С другой немного коробило то, что ему не доверяют настолько, чтобы спокойно отпустить в Москву. Неужели Алена думает, что он станет там бегать за каждой юбкой, как сорвавшийся с цепи кобель? Неужели она ему ни капельки не доверяет? Нет, конечно же доверяет, но боится потерять, потому что любит по-настоящему. Милая, милая Алена!
Сашу Пряникова манил не только Российский университет демократического сотрудничества, но и семьдесят четвертая московская больница, в которой ему предстояло проходить ординатуру. Многопрофильная столичная клиническая больница с шестидесятилетней историей – это вам не хухры-мухры. Причем, расположена она в «академическом» районе, а район ведь тоже имеет значение. Врач, разумеется, должен лечить всех больных, невзирая на лица и прочие обстоятельства, но с культурным контингентом дело иметь приятнее, чем с некультурным. Саша с содроганием вспоминал скоропомощную практику в Пролетарском районе родной Тулы. Пришел на подстанцию весь такой восторженный («ромашечный», как выражалась Алена) и уже на первом вызове получил в зубы от пациента, недовольного тем, что «скорая» ехала до него «невероятно долго», аж целых двенадцать минут. «Доброе начало» наложило отпечаток на всю двухнедельную практику, во время которой… Ох, лучше не продолжать. До тех пор Саша жил в какой-то другой Туле, а тут вдруг открылась дверь в ужасающе ужасную параллельную реальность. Бр-р-р! Вспомнишь – и вздрогнешь.
– Ну чем обычная московская больничка отличается от нашей? – саркастически вопрошал отец. – Если уж на то пошло, то наша областная здравница гораздо круче. Это же лучшая больница целой области, а не одна из сотни себе подобных!
– И вообще лучше быть первым парнем на деревне, чем последним в городе! – вставляла мать.
– А кто вам сказал, что я буду последним? – вяло огрызался Саша. – Может быть у меня наполеоновские планы.
– Так это же замечательно! – отец изображал лицом радость, но глаза у него оставались грустными. – Дозрей дома до кандидата наук, а затем покоряй Москву! Степень открывает много дверей!
От слова «дозрей» Сашу плющило не по-детски. Что он – яблочко на дереве? Ему уже, между прочим, двадцать четыре года. Наполеон в этом возрасте стал генералом, а Лермонтов своего «Героя» писать начал, имея за плечами такие шедевры, как «Бородино» и «Парус». А тут – «дозрей дома»!
Опять же, в родных пенатах никто не скажет тебе в глаза, чего ты стоишь как врач. Кругом свои люди. Одни помнят тебя зеленым студентом, а другие и того хуже – маленьким шпинделем, который на бис декламировал перед гостями «Бармалея» и «Мойдодыра». И вообще, как можно сказать Сашеньке что-нибудь этакое, ведь Михаил Александрович и Елена Константиновна смертельно обидятся… Разумеется, в тепличных условиях есть определенные преимущества, в них уютно и комфортно, но цену себе ты в теплице никогда не узнаешь. И никаких высот не достигнешь, потому что очень скоро упрешься головой в стеклянный тепличный потолок.
Когда любящим родителям начинало казаться, что они своими разумными доводами приперли непутевого сынульку к стенке, Саша прибегал к ultima ratio regum.[4 - Последний довод королей (лат.).]
– Могу я поступать так, как считаю нужным? – патетически вопрошал он.
Родители отвечали, что конечно же может. Но это отступление было временным и использовалось для перегруппировки сил и поиска новых доводов. За три дня до отъезда Саши в Москву мама прибегла к запрещенному приему.
– Ты нас совсем не любишь, – сказала она, утирая ладонью слезы. – Эта… ординатура для тебя дороже, чем мы.
Саша впервые в жизни услышал от мамы нецензурное слово, причем очень грубое. И впервые в жизни мама ударила его под дых. Как можно ставить на одну доску любовь к родителям и прохождение ординатуры в другом городе? Разве может ординатура быть дороже, чем мама и папа? Что за бред?!
– Это вы меня совсем не любите, – парировал Саша. – Раздули из мухи слона и накручиваете себя почем зря. Я, например, спокойно отношусь к тому, что мне придется жить в общежитии…
Во время учебы в тульском медицинском институте Саше доводилось бывать в студенческих общежитиях. Ничего страшного там он не увидел. Разумеется, общежитие – это не дом родной, но жить в общежитии можно спокойно.
В той комнате, которую показал ему мордатый комендант, жить можно было только после смерти, когда перестаешь обращать внимание на детали окружающего мира. Если в длинном коридоре, протянувшемся вдоль всего этажа, стены и пол были чистыми, а потолок – белым, то в комнате все было серо-бурым от грязи, обои свисали причудливыми лохмотьями, с потолка при малейшем колебании воздуха сыпалась штукатурка, но хуже всего был запах – невероятно убийственная смесь ароматов немытого тела, затхлого белья и каких-то едких пряностей.
– Все так живут, – прокомментировал комендант, явно наслаждаясь произведенным впечатлением. – И ничего, довольны. В квартирных общагах малость получше, но там мест по жизни нет. А здесь просто рай. И всего один сосед, причем приличный человек. Реджиналд Тамбо, пятикурсник из Нигерии.
– Сосед? – удивился Саша, только сейчас заметивший, что в комнате две кровати – застеленная и голая. – Но мне говорили, что ординаторов селят по одному.
– А мне говорили, что Земля круглая! – хмыкнул комендант. – А недавно по телевизору сказали, что она плоская. По одному – это роскошь, которую надо заслужить.
Хитрый прищур досказал остальное.
– Сколько? – обреченно спросил Саша.
– Мне две тысячи за совет, а дальше по обстоятельствам.
За две тысячи Саша узнал, что в этом корпусе он ничего хорошего не найдет, а в «квартирниках», то есть – в общежитиях квартирного типа, ему надеяться не на что. Но можно получить комнату на двоих в общежитии блочного типа и договориться, чтобы к нему никого не подселяли. В седьмом корпусе есть свободные комнаты, а комендант Олег Остапович никогда не откажет хорошему человеку.
– Это самый лучший корпус, – нахваливал комендант. – Рядом отделение полиции, так что жить будете как у Христа за пазухой, в тишине и покое. В блоке у вас будет своя кухонная зона и свой санузел. Не то, что у нас, где все удобства на этаже. Вам комната не понравилась, но это вы еще нашу кухню не видели…
Кухню Саша так и не увидел. Быстрее лани он бежал из этого кошмара в хваленый седьмой корпус. Знакомство с Олегом Остаповичем, таким же солидно-мордатым (клонируют они их, что ли?), обошлось Саше в пять тысяч рублей. Койка в двухместной комнате, слегка обшарпанной, но в целом годной для жилья, официально стоила семь с половиной тысяч в месяц. Еще четыре тысячи ежемесячно комендант запросил за возможность жить одному.
– Вы можете ответить, что за десять косарей в Москве сдаются комнаты, – сказал Олег Остапович, будто прочитав Сашины мысли. – Но что то будет за комната? И какие там будут соседи? А у нас, как вы сами видите, порядок и режим. И соседи у вас хорошие – семейная пара аспирантов из Непала. Траву не курят, растворы не варят, вечеринок не устраивают, мимо унитаза нужду не справляют, голыми по коридорам не бегают…
– А что, кто-то бегает? – поинтересовался Саша.
– Да мало ли у кого какие причуды, – усмехнулся комендант, но тут же придал лицу преувеличенно серьезное выражение и заверил, что на вверенной ему территории никаких безобразий не бывает, ну разве кто-то из жильцов иногда немного пошумит.
Саша колебался. Ему и хотелось, и кололось. Одиннадцать с половиной тысяч за комнату в общежитии – это явно перебор. С другой стороны, жить он будет недалеко от больницы, в относительно приличных условиях и в молодежной среде. Опять же – отделение полиции рядом, оба окна комнаты на него выходят. И этаж хороший – пятый. Уличный шум не будет так докучать, как на втором или третьем, а с другой стороны не будешь зависеть от лифта, как на высоких этажах.
– Я вам холодильник дам, почти новый, – сказал комендант, которому очень хотелось увеличить свои ежемесячные доходы на четыре тысячи рублей. – И телевизор бы дал, потому что для хороших людей ничего не жалко, только нет у меня телевизоров, разобрали все. Мебель почти новая, от прежних жильцов два кресла остались…
Кресла не были приватизированы комендантом по причине своей великой обшарпанности. «Но если купить какую-нибудь плотную материю и задрапировать кресла ею, то выйдет неплохо», подумал Саша.
– Ну что, договорились? – испытующе прищурился комендант. – Ничего лучшего я вам предложить не смогу.
– Договорились! – решился Саша.
Если бы он сразу же пришел сюда, то, скорее всего, отказался бы от предложенной ему комнаты или бы взял паузу на обдумывание. Но, в сравнении с предыдущим корпусом, здесь был филиал рая.
Родители еще в Туле попросили прислать им фотографии апартаментов, в которых будет жить блудный сын. Саша благоразумно сделал несколько фотографий в номере гостиницы, где он остановился на первых порах, когда приехал туда за своими вещами. Фотографии общежития предков явно не порадовали бы. А вот фотографию корпуса отправил настоящую, причем ракурс взял такой, чтобы в кадр попало отделение полиции. Еще и написал, что в студенческом городке есть свое собственное полицейское отделение. Подумал, что родителям такое соседство понравится порядок, спокойствие. Но вышло наоборот. Сразу же после отправки фоток позвонила мама.
– Сашенька, мы с отцом просто в шоке! – судя по голосу, шок был всамделишным. – Неужели у вас там столько криминала, что понадобилось свое отделение полиции? Завтра же сними квартиру в приличном районе! Мы с отцом это потянем! В конце концов ты у нас один! Я не смогу спать спокойно, пока ты будешь жить в этой клоаке!
Никто не умеет так хорошо выкручиваться из сложных ситуаций и трудных положений, как дети чересчур заботливых родителей (да, представьте, что родительская забота, многократно воспетая в поэзии и прозе, может быть чрезмерной).
– Вы с папой совсем не так все поняли, – сказал Саша. – Свое отделение полиции у нас не из-за криминала, а потому что здесь много иностранцев. Далеко не все владеют русским языком на должном уровне и вообще с иностранцами нужно обращаться дипломатично. Поэтому и создали особое отделение, где все сотрудники владеют как минимум двумя иностранными языками и прошли специальную подготовку.
Соврал так гладко и вдохновенно, что мама успокоилась. Взяла с сына в сто пятидесятый раз обещание не ходить поздно по улицам, не связываться с хулиганами и не напиваться, после чего попрощалась. Согласно закону зеркального отражения, Саше сразу же захотелось напиться в хулиганской компании и долго гулять по ночному городу в поисках приключений.
Отец деликатно выждал паузу, длиной в неделю, чтобы дать сыну возможность немного освоиться, а затем поинтересовался впечатлениями о московской ординатуре. Саша бодро доложил, что все нормально и он всем доволен. Не то, чтобы соврал, но и всей правды не сказал, а если уж начистоту, то он сам пока еще не понял, нормально все или нет.
На словах все было настолько замечательно, что просто дух захватывало. Преподаватели говорили о новых инновационных технологиях обучения, соблазняли возможностью учиться у выдающихся деятели науки, то и дело напоминали о том, что дипломы РУДС признаются в ста восьмидесяти странах мира, а о возможности учебы за границей в рамках обмена опытом говорили, как о чем-то само собой разумеющемся. Темы для научных работ поражали не только своей серьезностью, но и перспективностью. Профессор-членкор Манасеин умел отбирать для своей кафедры все самое «вкусное». Невероятно, но здесь на зарубежную конференцию могли отправлять ординаторов! Не в одиночку, конечно, а с кем-то из сотрудников кафедры, то есть в составе делегации. Неплохо же прокатиться на казенный счет в Мадрид или Париж, да еще и в качестве участника какого-нибудь престижного научного мероприятия! А что если удастся поехать на стажировку в берлинскую клинику Шарите или в Университетский госпиталь Вены? От таких перспектив у ординатора Пряникова захватывало дух и кружилась голова. Он чувствовал себя маленьким мальчиком, которому посчастливилось поймать сказочную Жар-птицу, и радовался, что сумел настоять на своем вопреки родительским уговорам.
Но при этом в голове занозой засело цветаевское предостережение:
«Оставь полет снежинкам с мотыльками
И не губи медузу на песках!
Нельзя мечту свою хватать руками,
Нельзя мечту свою держать в руках!».[5 - Марина Цветаева, «Ошибка».]
Но у Саши имелось хорошее средство против боязливых пораженческих мыслей – песни любимой группы «Прокол Харум». Приятели удивлялись – ну как можно слушать такое унылое старье? Саша отвечал, что это не старье, а классика. Что же касается унылого и веселого, то на вкус и цвет, как известно, товарищей нет. Лучше всего поднимал настроение «Ящик Пандоры». Вроде бы ничего бодрого и духоподъемного, «лирическая меланхолия», как выражался отец, а послушаешь и такое чувство, словно в тебе батарейки заменили. «Пока всадники едут по зеленой траве и Белоснежка, по-прежнему, остается невидимой, Крылатый Пегас передает свои сообщения азбукой Морзе…». Чистой воды психоделия, но что-то в ней есть такое, цепляющее за сокровенные струны души.
Вообще-то заноза в голове засела не просто так. Была причина и довольно веская. Дело в том, что если кафедра полностью оправдывала радужные Сашины надежды, то кафедральная база, мягко говоря, оставляла желать лучшего. Нет, в плане ремонта и оснащения в семьдесят четвертой московской больнице все было в порядке, вплоть до двух томографов – компьютерного и магнитно-резонансного. Среди прочих отделений были отделения сердечно-сосудистой и пластической хирургии, а также рентгенохирургическое. Большинство из заведующих отделений имели кандидатскую, а то и докторскую степень. Если сравнивать с родной областной больницей, то семьдесят четвертая выходила лучше по всем статьям. Но если присмотреться получше, то картина начинала выглядеть не такой уж и замечательной…
Облом номер один. Юному доктору Пряникову казалось, что в передовой столичной больнице, которая является клинической базой передового российского университета, непременно должен присутствовать индивидуальный подход к каждому пациенту. Это же ведь самое главное в медицине – не стричь всех под одну гребенку, а вдумчиво разбираться с каждым конкретным человеком. Недаром же отец медицины Гиппократ учил, что лечить нужно не болезнь, а больного. Получив от заведующего кардиологическим отделением четырехместную мужскую палату, Саша предвкушал интеллектуальное пиршество, готовился читать истории болезни своих пациентов словно увлекательный детектив, в котором хитросплетения симптомов постепенно укладываются в чеканную формулировку диагноза… Ага, разбежался! Впечатление было такое, будто он читает методические рекомендации по лечению инфаркта миокарда. Возраст у пациентов был разный – от сорока семи до семидесяти двух лет, у кого-то инфаркт был первым, у кого-то повторным, но все получали одно и то же лечение, назначенное словно под копирку.
– Знаете, как с одного взгляда отличить хорошего врача от плохого? – спрашивал студентов на первой лекции профессор Борисоглебский, заведующий кафедрой внутренних болезней Тульского медицинского института. – Плохой врач назначает всем пациентам с одинаковым диагнозом одно и то же лечение. Он не вникает в суть, а действует по единожды и навсегда усвоенному шаблону.
Обломом номер два стало общение с врачами отделения на профессиональные темы. Разумеется, Саше хотелось сразу же произвести на коллег хорошее впечатление. Известно же, что шанс произвести первое впечатление дается только один раз, никакого рестарта тут быть не может. Разумеется, Саша готовился к своему первому «показательному выступлению» в ординаторской. До четырех часов утра блуждал по сетевым просторам, изучая самые свежие научные статьи. По двум, которые показались наиболее интересными, составил краткие конспекты и просмотрел все публикации на аналогичные темы за последние годы. Время выбрал самое подходящее – первое утреннее чаепитие, которое совершалось перед обходами. Пока голова свежа и не забита реалиями текущего дня самое время поговорить об интересном. И что же? Коллеги отмахнулись от Саши, как от назойливой мухи – да ну их, эти научные новости, вот когда Минздрав их в свои рекомендации включит, тогда и будем посмотреть. Саша понял, что чувствовал Икар, когда жаркие солнечные лучи прервали его полет. Сидел красный, словно рак и слушал, как тетки («коллеги» мгновенно превратились в «теток») обсуждают новый костюм доцента Сторошкевич. По примеру многих прочих Сторошкевич пыталась компенсировать изъяны внешности при помощи одежды и потому каждый новый ее наряд на два-три дня становился темой для обсуждения.
– Сашенька, что с тобой? – участливо поинтересовалась доктор Феткулина, которая по возрасту и стажу работы в отделении считалась первой среди равных. – У тебя давление подскочило? Давай-ка я измерю.
– Все в порядке, Полина Романовна, просто здесь жарко, – ответил Саша и поспешил уйти из ординаторской.
Обломом номер три стал первый совместный обход с заведующим отделением Максимом Семеновичем Цаплиным. В Сашином представлении совместный обход предполагал обмен мнениями. Врачи вместе осматривают пациентов и сообща принимают решения – выставляют или уточняют диагноз, назначают или изменяют лечение. Но у Максима Семеновича было по этому поводу иное мнение. От своих врачей он требовал двух вещей – четкого доклада о пациенте и столь же четкой записи своих ценнейших указаний.
– Здесь все без изменений, идем дальше!
– Замените эгалоприн на гирдалин. По ноль пять два раза!
– Сделайте повторное «эхо»!
– Готовьте к выписке на пятницу!
Когда же доктор Пряников попытался вставить «я считаю, что…», то услышал в ответ:
– Делайте то, что говорит вам заведующий отделением! Право на собственное мнение нужно заслужить!
По сути и правде то было откровенное хамство. Ладно бы еще, если Саша был бы студентом. Но дипломированный врач, имеет право на выражение собственного мнения в кругу других врачей, вне зависимости от стажа, заслуг и регалий. А уж лечащий врач просто обязан иметь собственное мнение по поводу своих пациентов и высказывать его заведующему отделением. Саша не мог даже представить, чтобы его родной отец, заведующий отделением областной больницы и один их лучших невропатологов Тульской области, сказал кому-то из своих врачей, что право на собственное мнение нужно заслужить. Напротив, отец всегда побуждал подчиненных думать самостоятельно и высказывать собственное мнение. И все другие заведующие отделениями, с которыми Сашу сталкивала жизнь, поступали точно так же. Некоторые, правда, могли надавить своим авторитетом, но ртов сотрудникам никогда не затыкали. А тут: «Делайте то, что говорит вам заведующий отделением!». Проще говоря: «Заткнись, парнишша!». Не комильфо, совсем и отнюдь.
«Это вроде курса молодого бойца в армии! – убеждал себя Саша. – Сначала тебе указывают на твое место, чтобы помнил про свое место и уважал старших, а потом… А потом все будет нормально».
Потом – это потом, а пока было неприятно.
