Рунные витражи
Владимир Венгловский
Марина Леонидовна Ясинская
Зеркало (Рипол) #9
Новая книга серии «Зеркало» – это витраж, где каждый рассказ – как яркий осколок, отличающийся своим цветом и жанром. А собранные вместе, они складываются в одну большую картину иной реальности.
В узорах рунных витражей встречаются со смертью, теряют счастье, ищут любовь и вопреки всему верят в чудо. И порой это чудо случается.
Иллюстрации Екатерины Елисеевой.
Владимир Венгловский, Марина Ясинская
Рунные витражи
© Владимир Венгловский, Марина Ясинская, 2018
© Екатерина Елисеева, иллюстрации, 2018
© Издание, оформление. ООО Группа Компаний «РИПОЛ классик», 2018
* * *
Зеркало может хранить отражение целой вселенной, целый звездный небосвод вмещается в кусочке маленького посеребренного стекла. Если все знаешь о зеркалах, считай, что знаешь – почти все.
Терри Пратчетт. Ведьмы за границей
Бывают дни, похожие на витражные окна, когда сотни маленьких кусочков, различающихся по цвету и настроению, содранные вместе, складываются в завершенную – картину.
Мэгги Стивотер. Дрожь
Когда верховный правитель северных богов Один обрёл Руны и передал их смертным, мужчина и женщина воспользовались ими по-разному.
Мужчина считал две дюжины Рун источниками власти и орудием потусторонних сил. Он наносил Тейваз на меч, чтобы привлечь победу, и накладывал Феху на плуг для хорошего урожая.
Женщина считала Руны источником знаний и орудием любви. Она нашивала Бекрану на пояс для плодородия и рисовала Вуньо над входом в дом – приманивала благополучие.
Как-то раз мужчина собрался в дальний поход. Опасаясь надолго оставлять дом и семью, над входом он начертил Эйваз, Руну охраны. А женщина тем временем тайком нанесла на его меч Руну защиты и отражения всякого зла – Альгиз.
Когда мужчина, один из немногих выживших в походе, вернулся домой, в округе царили голод и разруха. Однако его семья и дом были в целости и невредимости.
– Спасибо, Эйваз, что уберегла моих близких! – с облегчением пробормотал он. – И тебе, Тейваз, спасибо, – погладил он рукоять меча с давно нанесённой на неё руной, – ты хранила меня в бою.
– Хранила тебя моя Альгиз, – покачала головой женщина. – А наш дом уже давно защищает Вуньо…
Мужчина и женщина переглянулись.
– Руны становятся сильнее, когда стоят рядом, – медленно, словно делая открытие, произнесла женщина.
– И вдвоём они достигают того, чего не могут достичь по отдельности, – подхватил мужчина.
– Совсем как мы с тобой, – улыбнулась ему женщина, и мужчина обнял её в ответ.
? – Владимир Венгловский,
? – Марина Ясинская
1
Ансуз – Соулу
Катастрофа мирового уровня. Победа, обретение, разрешение ситуации.
? Надежд разбитых груз
В душе моей, как в океане,
Надежд разбитых груз лежит.
Кто может, океан угрюмый,
Твои изведать тайны? Кто
Толпе мои расскажет думы?
Я – или Бог – или никто!
М. Ю. Лермонтов. «Нет, я не Байрон, я другой…»
Божественные звуки Пятой сонаты наполняют комнату и, вырываясь в открытое окно, плывут над безбрежной темной водой. Кресло-качалка поскрипывает, внося слабый диссонанс в музыку Бетховена. Но это не страшно. Я уже привык и менять ничего не собираюсь. Ни Бетховена, ни кресло, ни холод от Бенелли двенадцатого калибра в правой руке. Охотничье ружье, заряженное патронами с картечью, удобно лежит на подлокотнике и качается вместе со мной.
Вверх-вниз.
Вверх-вниз.
Прокравшийся в комнату ветер теребит занавески, и они шевелятся в такт музыке, словно паруса. И мне кажется, что старая девятиэтажка – это корабль, плывущий по вечному морю, чьи волны поднимают и опускают крепкую палубу.
Вверх-вниз.
Вверх-вниз.
Я закрываю глаза, прислушиваясь к посторонним звукам, прорывающимся сквозь музыку. Я их не слышу – скорее, чувствую. Или представляю.
«Топ-топ-топ», – это шлёпает широкими вечно мокрыми лапами, спускаясь по лестнице, Пингвин. И как только его Бледная Пакость пропускает? Сожрёт ведь когда-нибудь.
«Шур-шур-шур», – скребётся, поднимаясь из воды по старой кирпичной кладке, длинное щупальце. Я – на седьмом. Уровень воды – между пятым и шестым этажами. Щупальцу ползти совсем недалеко, оно справляется со своей задачей и заглядывает в окно. Присоски на утолщении прислушиваются к дыханию тёплой добычи. Ко мне, то есть. Тварь, сидящая под водой на другом конце щупальца, ещё не знает, что такое патроны с картечью. Спасибо за Бенелли хозяину квартиры на девятом. Жаль, что не могу лично поблагодарить.
Давай-давай, подползай, хватит уже осторожно подкрадываться. Время поджимает.
Пингвин открывает дверь и появляется на пороге.
– И-и-и-и! – кричит он. – И-и-и-и!
Щупальце замирает в секундном замешательстве – «кто это?», «что делать?», – а затем, выпустив электрический разряд куда-то вверх, как натянутая резина, щёлкает обратно к окну – бежать, спасаться. Я стреляю вслед. Часть картечи уходит в изрешечённую стену, часть – в окно. Но основной заряд попадает в щупальце, разрывая студенистую плоть. Мне кажется, что где-то глубоко-глубоко под домом кричит от боли неизвестный мне водяной зверь. Утолщение с присосками падает на пол, заливая покорёженный паркет голубой кровью.
– И-и-и-и! – радуется Пингвин, в предчувствии сытного обеда хлопая себя по лоснящимся бокам руками и переминаясь с ноги на ногу.
– Ну что ты наделал? – спрашиваю я, разглядывая чёрное пятно на потолке. – Чуть добычу не упустили. Ай-ай-ай.
Пристыженный Пингвин опускает голову, но я вижу по его хитрым глазам – нет, не раскаивается, в следующий раз опять без спросу притопает. Это он за меня переживает. Ему почему-то кажется, что я обязательно промахнусь и стану обедом для одного из тех. Из глубины которые.
Какой же из меня обед? Правильно – невкусный. Жилистый. Но Пингвина не разубедишь.
Я аккуратно вырезаю из остатков щупальца электрическую железу. Стоит только неосторожно её сжать, как из кольчатой трубки на конце ударит молния. Бережно опускаю железу в трёхлитровую банку с соляным раствором – пойду теперь наверх заряжать аккумуляторы. Хочется же ещё Бетховена слушать. Да и новости узнать не помешает. Вот и охочусь. На некоторых.
– Ешь, – кидаю я Пингвину всё, что осталось.
Пингвин хватает мясо прямо на лету и тут же проглатывает, громко чавкая зубастым клювом.
– Эх ты, плод моего воображения, – говорю я Пингвину, дружески хлопая его по плечу, – вкусно, небось? Да, это тебе не бычки в томате. Ладно, пошли радио слушать.
– И-и-и! – соглашается Пингвин, осматривая пол – вдруг где-то затерялся вкусный кусочек.
Я закидываю Бенелли за спину, беру под мышку старый магнитофон, сую в руки Пингвина банку, и мы выходим на лестничную площадку. Пингвин, переваливаясь с ноги на ногу, впереди. Я – сзади.
Стены покрыты потоками сырости. Плесень расползлась по штукатурке витиеватыми узорами – радостью психоаналитика. Был у нас такой тип при лаборатории. Вызовет тебя в кабинет, откроет журнал и спрашивает: «На что, Серёжа Павлович, это похоже? А это? Вот сюда посмотрите». А там – кляксы разные, которые обязательно что-то напоминать должны. Ну да, напоминали, прямо как эти разводы на стенах. Вон тот, например, на зубастую пасть похож…
– Стой, Пингвин! – кричу я. – Я ж про Бледную Пакость из-за тебя забыл!
Возвращаюсь обратно в квартиру и сердито ищу, что бы такого отдать на этот раз. Взгляд падает на подписку старых литературных журналов за две тысячи двенадцатый год. С одной стороны – жалко. А с другой – что делать?
– Посторонись, – говорю, – Сусанин ты лапчатый, а не Пингвин.
Пингвин тяжело вздыхает.
Размахиваюсь и запускаю журналы в сторону лестницы. Связывающая их тонкая бечёвка рвётся, и журналы, шелестя листами, опускаются на лестницу шестого, сползают по ступенькам, шлёпаются в воду пятого.
Туда, где обитает Бледная Пакость.
Никогда не могу заметить момента атаки – лишь в воздухе зависает водяная взвесь, да перед глазами – бледная размытая пелена. Пакость передвигается так быстро, что увидеть её никак не получается. На лестнице не остаётся ни одного журнала – всё схватила, до каждого листочка. Сидит сейчас, разбирается – съедобно или нет.
– Пошли, – говорю Пингвину, – наверх побыстрее.
Хотя знаю, что можно и не торопиться. Пока Пакость поймёт, что схватила что-то несъедобное, минут пять проходит. После чего снова подстерегать начинает. Тугодум какой-то.
Мы поднимаемся выше. Пингвин, чувствуя за собой вину, грустно шлёпает позади.
– Пойдём сегодня к Старушке? И радио сюда принесём? – спрашиваю я, кивая на потрескавшуюся деревянную дверь на восьмом.
Дверь разбухла от сырости и, если на неё надавить, откроется с неприятным скребущим звуком. Квартира пропахла старыми газетами, керосином и ветошью. Все стены, начиная с короткого тёмного коридора, обклеены чёрно-белыми фотографиями. Портреты, портреты… Улыбающиеся мальчики и девочки в нарядных костюмах, взрослые, так же дарящие ослепительные улыбки. Вся история многочисленного рода перед глазами. А Старушка жила одна. Одинокая узкая кровать у стены. Пропахшая сыростью деревянная грузная мебель. Запасы крупы, сахара и соли. Керосиновая лампа на столе. Вот за запасливость – огромное Старушке спасибо. Это тебе не бычки в томате с девятого.
– Нет, – говорю я Пингвину, закрывая дверь. – К Старушке не пойдём. Пойдём к Охотнику. Там слушать будем.
Пингвин радостно кивает, приоткрывая длинный клюв.
– И-и-и-и, – шлепает он руками по лоснящимся бокам. – И-и-и-и.
