Облака из кетчупа
Аннабель Питчер
Любовь, звезды и все-все-все
На первый взгляд, пятнадцатилетняя Зои – обычная девчонка с обычными проблемами. У нее есть: А) вечно ругающиеся родители, которые запрещают ходить на вечеринки; Б) младшие сестры, за которыми нужно присматривать; В) лучшая подруга Лорен, с которой можно обсудить все на свете.
Но вот уже несколько месяцев Зои скрывает необычную тайну. Наконец она решает открыться, хотя бы в письме, тому, кто поймет ее как никто, – мистеру Харрису, убийце в камере смертников в Техасе. Ведь он тоже знает, каково это – убить любимого человека…
Вооружившись ручкой и бутербродом с джемом, Зои строчка за строчкой открывает свою страшную правду – о неоднозначной любви, мучительном чувстве вины и дне, который навсегда изменил ее жизнь.
Аннабель Питчер
Облака из кетчупа
Annabel Pitcher
KETCHUP CLOUDS
Печатается с разрешения литературных агентств Felicity Bryan Associates и Andrew Nurnberg.
© Annabel Pitcher, 2012
© Перевод. Г. Тумаркина, 2018
© Издание на русском языке AST Publishers, 2020
* * *
Моему мужу и лучшему другу, С. П., с любовью и искренней благодарностью
Грешно, смешно, сплошная ерунда,
Но как прекрасно было!
Роберт Браунинг, «Исповедь»[1 - Перевод Э. Ю. Ермакова. – Здесь и далее примеч. переводчика.]
* * *
Сказочная ул., 1
Бат
1 августа
Уважаемый мистер С. Харрис!
Не обращайте внимания на красную кляксу в левом верхнем углу. Это варенье, а не кровь. Хотя, думаю, вам не нужно объяснять разницу. Не варенье же полиция обнаружила на вашем башмаке.
Варенье в углу – из моего сэндвича. Домашнее, малиновое. Бабушка варила. Уже семь лет, как она умерла, а это варенье последнее, что она сделала. Ну, типа того. Если не считать время, которое она провела в больнице, подключенная к одной из этих штуковин, которые делают «бип-бип», если вам повезло, и «бииииип-бииииип», если – нет. Вот такой звук и кружил по больничной палате семь лет назад. Биииииииииииииип. А полгода спустя родилась моя младшая сестра, и папа назвал ее в честь бабушки. Дороти Констанция. Когда папа перестал горевать, он решил подсократить имя. Сестренка у меня маленькая, кругленькая, поэтому мы и стали звать ее Дот[2 - Dot (англ.) – точка.].
Другой моей сестре, Софи, десять. У них у обеих длинные светлые волосы, зеленые глаза и острые носики. Только Софи высокая, худенькая и более смуглая, будто ее покатали, как колбаску, а потом минут десять подсушивали в духовке. Я другая. Каштановые волосы. Карие глаза. Средний рост. Ничего особенного, по-моему. Посмотришь на меня – нипочем не догадаешься про мою тайну.
Я все-таки доела сэндвич. Варенье нормальное, не прокисло, потому что в стерилизованных банках может храниться целую вечность. По крайней мере, так говорит папа, а мама воротит нос. Он у нее тоже остренький. А волосы того же цвета, что у моих сестер, но короче и вьются. У папы волосы почти как у меня, только над ушами седые прядки. У него еще такая штука – гетерохромия называется. Это когда один глаз карий, а другой светлый. Голубой – если на улице ясно, серый – если пасмурно. Глазок как небо, сказала я однажды, и у папы появились такие ямочки на щеках, как раз посередке. Вообще, не знаю, имеет ли все это какое-то значение, но, наверное, будет правильно описать мою семью, прежде чем говорить, зачем я сюда пришла и что хочу вам сказать.
Потому что я собираюсь сказать это. Я не просто так сижу в этом сарае. Здесь чертовски холодно, и мама меня убьет, если узнает, что я встала с постели, но это самое подходящее место, чтобы написать письмо. Вокруг такие деревья… Не спрашивайте меня – какие, но у них большие листья и они шуршат на ветру. Ш-ш-ш-ш. Другого такого голоса ни у кого нет.
У меня пальцы липкие от варенья. Держу пари, усы у котов – тоже. Ллойд и Веббер так мяукали, словно поверить не могли своему счастью. Ну еще бы – с неба сыплются сэндвичи! А это я зашвырнула свой за живую изгородь. Наелась. Вообще-то мне есть нисколечко не хотелось. Если на то пошло, я взялась за сэндвич, только чтоб не браться за письмо. Не обижайтесь, мистер Харрис! Просто мне трудно. И я устала. Почти не сплю с 1 мая.
Но здесь я не засну точно, не бойтесь. Черепица в ящике, на котором я сижу, жутко колется; из-под двери сарая тянет сквозняком. Надо поторапливаться, потому что мне по обыкновению везет как утопленнику: батарейка в фонарике садится. Я было попробовала зажать его в зубах, да челюсть заболела. Теперь он качается на подоконнике по соседству с паутиной. Обыкновенно я не сижу в сарае, тем более в два часа ночи, но сегодня голос у меня в голове просто оглушительный, образы – более живые. И сердце колотится, колотится. Как сумасшедшее. Если бы его сейчас подключить к той больничной штуковине, держу пари, она бы не выдержала, перегорела.
Когда я вылезла из-под одеяла, пижамная кофта прилипла у меня к спине, а во рту было суше, чем в пустыне. Я сунула в карман халата бумажку с вашим именем и адресом и на цыпочках выбралась наружу. Теперь я здесь, один на один с чистым листом бумаги, полная решимости поведать вам свою тайну, хотя не представляю, как это сделать.
Когда пишешь, не бывает косноязычия, а если б было (типа, моя рука вовсе не рука, а здоровенный язык), честное слово, она, рука, завязалась бы в такой мудреный узел, какой умеют завязывать только скауты. Скауты и один мужик на BBC Two, тот лохматый, который ведет программы про выживание, вечно лопает змей и спит на деревьях посреди джунглей. Мне сейчас пришло в голову, что вы, вероятно, понятия не имеете, о чем я болтаю. У вас в камере смертников есть телик? Если есть, вы смотрите британские программы или только американские?
Конечно, глупо задавать вопросы. Даже если бы вам захотелось ответить, адрес в начале этого письма ненастоящий. Никакой Сказочной улицы в Англии нет. Поэтому, мистер Харрис, даже не мечтайте сбежать из тюрьмы, поймать в Техасе машину и, как гром среди ясного неба, объявиться у меня на пороге, у девочки по имени – ну, скажем, Зои.
Ваш адрес я нашла на сайте «Камера смертников», а сайт нашла с подачи одной монахини. Вот уж не думала, что напишу такое предложение, но, похоже, вся моя жизнь катится совсем не в ту сторону. Там, на сайте, была ваша фотка. Для бритого наголо человека в оранжевом комбинезоне, в толстых очках и со шрамом через всю щеку вы выглядите даже дружелюбно. Я кликала не только на ваш профиль. Сотни преступников ищут друзей по переписке. Сотни. Но вы особенный. Вся эта история про то, как ваша семья отреклась от вас и вы не получали ни строчки целых одиннадцать лет. Вся эта история про ваше чувство вины. Не то чтобы я верила в Бога, но на исповедь ходила – хотела избавиться от своего чувства вины. Сначала, правда, трижды проверила в Википедии, что священник не сможет донести на меня в полицию. Но когда села в кабинку и сквозь решетку увидела его силуэт, не смогла заговорить. Как признаться человеку, который ни разу в жизни не согрешил, разве что отхлебнул лишний глоток вина для Причастия в тяжелый для себя день? Если, конечно, он не из тех священников, которые дурно ведут себя с детьми. В этом случае ему про грех все ведомо. Уверенности у меня не было, и я не стала рисковать.
С вами гораздо безопасней. А еще, если честно, вы немного напоминаете мне Гарри Поттера. Не помню, когда вышла первая книга – до вашего обвинения в убийстве или после? На всякий случай, если вы не в курсе – у Гарри Поттера был шрам и очки (и у вас шрам и очки), и он тоже не получал писем. А потом ни с того ни с сего он вдруг получил загадочное письмо, в котором было сказано, что он волшебник, и его жизнь чудесным образом преобразилась.
Сейчас вы, наверное, читаете это в своей камере и думаете: «А вдруг и мне сейчас объявят, что я обладаю магическими силами?» И, если сайту можно верить, держу пари, воображаете, как исцеляете все до единой колотые раны вашей жены. К сожалению, должна вас разочаровать и все такое… Я самая обыкновенная девочка-подросток, вовсе не директор Школы Чародейства и Волшебства. Однако, поверьте, если бы эта шариковая ручка была волшебной палочкой, я наделила бы вас магической силой, чтобы оживить вашу жену, потому что в этом мы с вами похожи.
Я знаю, каково это.
У меня была не женщина. У меня был мальчик. И я его убила. Ровно три месяца назад.
И знаете, что хуже всего? Мне это сошло с рук. Никто не докопался, что это на моей совести. Ни одна живая душа. Я гуляю, где хочу, говорю правильные слова, совершаю правильные поступки, но внутри у меня все кричит. У меня духу не хватает признаться маме, или папе, или сестрам, потому что не хочу, чтобы от меня отреклись. И в тюрьму не хочу, хотя мне там самое место. Вот видите, мистер Харрис, я не такая храбрая, как вы. А из-за смертельной инъекции вы особо не тревожьтесь. Я бы вообще из-за этого не переживала – когда усыпили мою собаку, она, клянусь, выглядела так безмятежно. На сайте говорится, что вы себя никогда не простите, но теперь вы хотя бы знаете, что есть на свете люди куда хуже вас. У вас хватило мужества сознаться, а я ужасная трусиха – открыть свое настоящее имя и то боюсь, даже в письме.
Так что зовите меня Зои. И представим, что живу я на западе Англии, где-нибудь, ну не знаю, неподалеку от Бата, старинного города с древними зданиями и толпами туристов по выходным, фотографирующих мост. Все остальное, что я напишу, будет чистой правдой.
Зои
Сказочная ул., 1
Бат
12 августа
Уважаемый мистер Харрис!
Если вы читаете эти строки, значит, как я понимаю, вам интересно, что я собираюсь рассказать. Здорово, конечно, но на свой счет я это не принимаю, потому что, честно говоря, вам должно быть ужасно скучно в этой вашей камере – делать-то особо нечего, кроме как стихи писать. Они у вас, к слову сказать, хорошо получаются, особенно тот сонет про смертельную инъекцию. Я их читала в вашем профиле на сайте, а после того стихотворения про театр мне стало грустно. Держу пари, когда Дороти[3 - Дороти – героиня книги Л. Ф. Баума «Удивительный волшебник из Страны Оз».] пошла по дороге из желтого кирпича, вы понятия не имели, что через сорок восемь часов совершите убийство.
Чудно, я могу написать такое, практически не моргнув глазом. Не соверши я подобное, было бы иначе. Раньше я бы с вами и словом не обмолвилась, а теперь мы с вами одного поля ягоды. Совершенно одного и того же поля. Вы убили человека, которого, как все считали, любите, и я убила человека, которого, как все считали, люблю. Мы оба понимаем, что это за боль, и страх, и горе, и вина, и сотни других чувств, которым и названия-то нет во всем английском языке.
Все думают, я горюю, и особо не донимают расспросами, когда я заявляюсь бледная, похудевшая, с мешками под глазами, и волосы висят сальными клоками. На днях мама заставила подстричься. В салоне я пялилась на посетительниц и гадала: у кого из них грех за душой? Монахиня говорила, идеальных людей не бывает, в каждом есть и хорошее, и дурное. В каждом. Даже в людях, про которых и не подумаешь, что в них может быть что-то скверное. Например, такие как Барак Обама или ведущие «Блу Питера»[4 - «Blue Peter» – детское телешоу, выходящее в Великобритании с 1958 года.]. Я стараюсь думать об этом, когда чувство вины мучает особенно сильно и не дает заснуть. Сегодня это не помогло, и вот я опять здесь. И опять такая же холодрыга, только на этот раз я заткнула щель под дверью сарая старой папиной курткой.
Не помню, как звали ту монахиню. У нее было морщинистое лицо, как изюмина, но такая изюмина, которую еще можно представить виноградиной – кое-где под морщинами проглядывала былая красота. Она пришла к нам в школу за неделю до летних каникул, чтобы поговорить о смертной казни. Она говорила тихим, дрожащим голосом, но все слушали ее затаив дыхание. Даже Адам. Обычно он откидывается на спинку стула и расстреливает девчонок колпачками от ручек, причем метит прямо в голову. А в тот день нам можно было снять капюшоны, потому что никто ничего такого не вытворял, и все, раскрыв рты, слушали про то, как эта старая дама борется за отмену смертной казни.
Она много чего делала. Прошения, протесты, статьи в газетах, письма осужденным, а они ей отвечали и в чем только не признавались. «Типа, в своих преступлениях и все такое?» – спросил кто-то из нас. Монахиня кивнула: «Иногда. Каждый желает быть услышанным». Она еще кучу всего рассказывала, я уж не помню, что именно, потому что как раз тогда меня и осенило, прямо в кабинете религиоведения! Я примчалась домой и сразу бросилась наверх в кабинет, даже не разулась, хотя мама только-только купила бежевые ковры. Включила комп и нашла сайт «Камера смертников», поставив сначала галочку напротив слов «Да, мне восемнадцать лет». Компьютер от моего вранья не вырубился, и сирена не заорала. Я с ходу попала на страницу с информацией о преступниках, желающих завести друзей по переписке, а там вы, мистер Харрис, второй слева в третьем ряду на четвертой странице. Будто только и ждете услышать мою историю.
Часть первая
Не самое оригинальное название, но это живая жизнь, не вымысел. Так, небольшое отступление. Вообще-то я пишу в стиле фэнтези. Если вам интересно, лучший мой рассказ – «Биззл Бэззлбог» – про такого синего мохнатого зверька не зверька, словом, существо, которое живет в жестянке с тушеной фасолью, задвинутой в самый конец буфета в доме одной семьи. Живет там уже много лет, но в один прекрасный день мальчику по имени Мод (настоящее имя Дом, тут дело в зеркальном отображении) захотелось тостов с фасолью. Он открывает жестянку, переворачивает ее вверх дном, и Биззл шлепается на блюдо для микроволновки.
Не знаю, мистер Харрис, давно ли вы пишете стихи. Лично я хочу стать писателем с тех пор, как прочитала «Великолепную пятерку»[5 - «Великолепная пятерка» – серия детских детективных книг английской писательницы Энид Блайтон.], на которую делала свой первый отзыв в начальной школе. 4,5 звезды из 5 возможных дала я ей, потому что приключение было классное и сокровище они в конце нашли, а ползвезды скинула из-за персонажа по имени Джордж – трансвестит какая-то, ну или почти, и вечно она разговаривает со своей собакой. За отход от реалистичности и скинула.
Сейчас за окном сияет целая куча звезд, и все до единой целенькие, яркие. Может, это инопланетяне ставят Земле наивысший балл, что говорит о том, как мало они о нас знают. Все тихо вокруг, словно мир затаил дыхание в ожидании моего рассказа. И вы небось тоже. Что ж, приступим!
Все началось год назад с неожиданного телефонного звонка. В августе. Целую неделю я собиралась с духом спросить маму, можно ли мне пойти в субботу на домашнюю вечеринку. Не на какую-нибудь там вечеринку, а на вечеринку к Максу Моргану! Приглашены были все. Собирались отметить окончание лета – через пару дней мы возвращались в школу. Как на грех, шансы на то, что мама меня отпустит, практически равнялись нулю. В то время она вообще ничего мне не разрешала, даже пройтись по магазинам с Лорен не пускала – боялась, вдруг меня похитят. И за домашние задания жутко переживала. Посачковать в нашем доме нет никакой возможности, потому что мама бросила свою адвокатскую работу, когда Дот была еще маленькой. Она была болезненным ребенком, вечно то в одной больнице, то в другой. Мама возилась с ней с утра до ночи. И про меня не забывала. Стоило продрать глаза поутру – мама тут как тут: «Какие сегодня уроки?» Вернусь из школы – мама опять тут как тут: «Что задано?» В остальное время она занималась домашними делами. Дом у нас большой, и очень непросто держать его в чистоте, не говоря уж о порядке. Однако маме это удавалось при помощи составленного ей самой графика, которого она неукоснительно придерживалась. Слушая новости по телику, она складывала чистое белье и разбирала носки. И даже лежа в ванной, не расслаблялась, а до блеска начищала краны. Готовила мама всегда много и всегда из лучших продуктов. Яйца от куриц, которые гуляют на свободе, овощи – экологически чистые, мясо от коровы, которая проживает в Эдемском саду или где-нибудь неподалеку. Чтоб никакого загрязнения окружающей среды и никаких химикатов, ничего такого, что может нам навредить.
Вы только не обижайтесь, мистер Харрис, но я пыталась найти в интернете что-нибудь про вашу маму (безуспешно). Хотела узнать: была ли она строгой, заставляла ли вас хорошо учиться в школе, быть вежливыми со старшими, ладить с законом и доедать овощи. Надеюсь, что нет. Обидно было бы думать, что вы провели подростковые годы, уплетая брокколи, а теперь заперты в камере и никакой свободы. Надеюсь, вы побезумствовали в свое время. Например, на спор пробежали голышом через соседский сад. У Лорен на дне рождения (ей как раз четырнадцать исполнилось) такое было. Уже после того, как я рано ушла домой. Когда Лорен расписывала мне все это в школе, я, само собой, состроила безразличную физиономию – дескать, я уже выросла из подобных шалостей. Но когда историк потребовал, чтобы мы прекратили шушукаться и смотрели в учебник, я видела не иудеев, а сиськи, пляшущие под луной.
Пропустить такое! Меня аж мутило от обиды. И от их россказней взахлеб. И от зависти, настоящей черной зависти – мне-то самой нечем было поделиться. Вот почему, когда меня позвали к Максу, я решила попросить маму так, чтобы она не смогла отказать.
В субботу утром я валялась в постели и ломала голову, как бы похитрее сформулировать вопрос. Задать его надо было до моего ухода в библиотеку, где я раскладывала книги по полкам за 3,5 фунта в час. Вот тут-то и зазвонил телефон. По папиному голосу я поняла, что это что-то серьезное, вылезла из постели и в халате спустилась вниз. Между прочим, на мне и сейчас как раз этот самый халат – в красно-черных цветочках и с кружевами на манжетах (если вам интересно). Спустя мгновение папа уже запрыгивал в свой BMW, даже не позавтракав, а мама бежала за ним по дороге прямо в фартуке и желтых резиновых перчатках.
– К чему пороть горячку? – кричала она.
Знаете, мистер Харрис, теперь, когда у нас с вами разговор пошел честь по чести, надо бы мне излагать все потолковее, чтобы вам было легче читать. Понятное дело, я не помню дословно, кто и что говорил, поэтому кое-что буду пересказывать своими словами, а кое-что буду пропускать – всякую скукотищу. Про погоду, например.
– Что случилось? – спросила я, стоя на крыльце, вероятно, с встревоженным лицом.
– Ну съешь хотя бы тост, Саймон.
Папа покачал головой:
– Некогда, нам надо ехать. Неизвестно, сколько ему осталось.
– Нам? – удивилась мама.
– Ты разве не собираешься?
– Давай задумаемся на минутку…
– А вдруг у него нет этой самой минутки! Надо торопиться.
– Если ты так считаешь, пожалуйста, не буду тебе мешать. Но я остаюсь здесь. Тебе известно, как я отношусь…
– Что случилось? – снова спросила я. На этот раз громче и, вероятно, с еще более встревоженным лицом. Родители – ноль внимания.
Папа потер виски, взъерошив седые прядки:
– Что я скажу ему? Столько времени прошло…
Мама поджала губы:
– Понятия не имею.
– О ком вы говорите? – настаивала я.
– Он меня, чего доброго, и к себе в комнату не пустит, – продолжал папа.
– Судя по всему, он в своем теперешнем состоянии даже не поймет, что это ты, – заявила мама.
– Кто не поймет? – Я шагнула на дорожку.
– Тапочки! – прикрикнула мама.
Я вернулась на крыльцо и вытерла ноги о коврик:
– Кто-нибудь скажет мне наконец, что случилось?
