4. Читали старинные протоколы, песни и проч. бумаги, хранящиеся в архиве лицейском у старосты Яковлева.
5. Поминали лицейскую старину.
6. Пели национальные песни.
7. Пушкин начинал читать стихи на 25-летие Лицея, но всех стихов не припомнил <…>
Примечание. Собрались все к половине пятого часа, разошлись в половине десятого».
Была пора: наш праздник молодой
Сиял, шумел и розами венчался,
И с песнями бокалов звон мешался,
И тесною сидели мы толпой.
Тогда, душой беспечные невежды,
Мы жили все и легче и смелей,
Мы пили все за здравие надежды
И юности и всех ее затей…
«Пушкин начинал читать стихи… но всех стихов не припомнил…» – Яковлев, вероятно, не захотел, не смог тогда сказать всю правду. Но умолчание его целомудренно. Позже лицейский староста засвидетельствовал: «Только что он начал, при всеобщей тишине, как слезы покатились из глаз его. Он положил бумагу на стол и отошел в угол комнаты, на диван…» Другой товарищ продолжил чтение…
Теперь не то: разгульный праздник наш
С приходом лет, как мы, перебесился,
Он присмирел, утих, остепенился,
Стал глуше звон его заздравных чаш;
Меж нами речь не так игриво льется,
Просторнее, грустнее мы сидим,
И реже смех средь песен раздается,
И чаще мы вздыхаем и молчим…
Глава первая
Зорю бьют…
Канун открытия Лицея. Из дневника Куницына, профессора нравственных наук. «Спрашивал Малиновского (первого директора Лицея. – Ю. К.). У него большие планы. Создание общего духа, воспитание без лести, раболепства, короче, воспитание достоинства» (Ю. Тынянов, «Пушкин»).
«В одну ночь написал свою речь. Не знаю, как примут. Писал при свете ночника, со слезами».
19 октября 1811-го. День открытия Лицея. Из речи Куницына. «Какая польза гордиться титлами, приобретенными не по достоянию, когда во взорах каждого видны укоризна или презрение, хула или нарекание, ненависть или проклятие? Для того ли должно искать отличий, чтобы, достигнув оных, страшиться бесславия?»
…Куницыну дань сердца и вина!
Он создал нас, он воспитал наш пламень,
Поставлен им краеугольный камень,
Им чистая лампада возжена…
Из «Записок о Пушкине» И. Пущина. После торжественного обеда, «сбросив парадную одежду, мы играли перед Лицеем в снежки… и тем заключили свой праздник… Тот год рано стала зима…»
«Над дверью была черная дощечка с надписью: № 13. Иван Пущин; я заглянул налево и увидел: № 14. Александр Пушкин. Очень был рад такому соседу…»
Скоро все лицеисты объявили себя «скотобратцами» и, как водится, наделили друг друга прозвищами. Вильгельм Кюхельбекер – Виля, Кюхля. Антон Дельвиг – Тося. Михаил Яковлев – Буффон, Паяс двести нумеров (изображал в лицах чуть ли не двести человек). Иван Малиновский (сын директора) – Казак, за молодечество и верность дружбе. Александр Горчаков – Князь, Франт. Константин Данзас – Медведь (одновременно отчаянный и какой-то флегматичный). Федор Матюшкин – Матюшко. Павел Мясоедов – Мясожоров. Николай Корсаков – Трубадур (лучше всех пел, аккомпанируя себе на гитаре). Модест Корф – Дьячок-мордан (дьячок – потому, что любил читать церковные книги, а мордан по-французски то же самое, что по-русски – ехида). Иван Пущин – Большой Жанно. Александр Пушкин – Француз (французский знал тогда не хуже русского), Егоза, Тигр, Обезьана, а еще – Смесь обезьаны с тигром…
Большой Жанно
Мильон бонмо
Без умыслу говорит,
А наш Француз
Свой хвалит вкус
И матерщину порет…
Это и были так называемые национальные песни.
Название это «всего вероятнее объяснить тем, что у воспитанников Лицея было в большом ходу изображать свой Лицей в виде как бы государства (республики), подразделяя обитателей на нации… Национальные песни импровизировались у нас обыкновенно изустно, целой толпой» (К. Грот, «Пушкинский Лицей»).
Рядом с Лицеем были расположены гвардейские части.
«Зорю бьют.
Первый звук трубы, унылый, живой, и сразу потом – тонкий, точный, чистый, голосистый звук сигнального барабана.
Зорю бьют…» (Ю. Тынянов, «Пушкин»).
Когда до Царского Села дошла весть о сдаче Москвы войскам Наполеона, весть о том, что Москва горит и сады обуглились, лицеисты не спали ночами, многие плакали…
Вы помните: текла за ратью рать,
Со старшими мы братьями прощались
И в сень наук с досадой возвращались,
Завидуя тому, кто умирать
Шел мимо нас…
Однажды Илья Пилецкий, гувернер, брат самого Мартина Пилецкого (иезуита, инспектора-надзирателя), попытался отобрать у Дельвига какое-то сочинение и вдруг «получил прямой отказ и даже ощутил толчок со стороны. Мартинов брат уверял, что пнул его Пушкин, который тут же с блестящими глазами, раздутыми ноздрями, задыхаясь и с бешеным видом наскакивал на него, крича: “Как вы смеете брать наши бумаги?.. Значит, и письма наши из ящика будете брать?..”» Илья сбежал. Но, опомнившись, лицеисты увидели вдруг Мартина Пилецкого. «Они его ненавидели и были готовы на все… Пушкин исподлобья, волчонком смотрел на него. Глаза его блестели, он видимо побледнел. Длинные руки воспитанника Кюхельбекера болтались».
Вдруг Дельвиг, самый спокойный из всех, объявил, что если… если будут читать их бумаги… то… то они все тотчас же покинут лицей… И тут что-то смутилось, сломалось в душе иезуита. Сдался Мартин! Да как! Он покинул лицей. В тот же самый час! Они увидели его отъезд в окно… «Пушкин вдруг засмеялся, как смеялись Ганнибалы: зубами. Это была его первая победа». После этого случая Пушкин и получил прозвище Тигр или Смесь обезьаны с тигром…
Лицеистам дали задание – сочинить стихотворение о восходе солнца. Мясоедов (Мясожоров) написал одну строчку:
Блеснул на западе румяный царь природы…
Дальше ничего не мог придумать. Кто-то (точно неизвестно, возможно и Пушкин) закончил:
Блеснул на западе румяный царь природы.
И изумленные народы
Не знают, что начать:
Ложиться спать или вставать?..
Из записок Пущина. «Я, Малиновский и Пушкин затеяли выпить гогель-могелю. Я достал рому, добыли яиц, натолкли сахару, и началась работа у кипящего самовара. Разумеется, кроме нас, были и другие участники… Дежурный гувернер заметил какое-то необыкновенное оживление, шумливость, беготню. Сказал инспектору… Тут же начались спросы, розыски. Мы трое явились и объявили, что это наше дело и что мы одни виноваты».
В наказание их сместили на последние места за столом, но по истечении некоторого срока постепенно подвигали опять вверх. При этом Пушкин сказал:
Блажен муж, иже
Сидит к каше ближе;
Как лексикон,
Растолстеет он…
Пушкин, Малиновский и Пущин влюблены были в Катеньку Бакунину, фрейлину императрицы, таились друг от друга, открывались и снова затаивались.
Пушкин. Из лицейского дневника. 29 ноября 1815-го. «Поутру я мучился ожиданьем, с неописанным волнением стоя под окошком, смотрел на снежную дорогу – ее не видно было! Наконец я потерял надежду, вдруг нечаянно встречаюсь с нею на лестнице, – сладкая минута! <…> Как она мила была! как черное платье пристало к милой Бакуниной! Но я не видел ее 18 часов – ах! какое положение, какая мука! Но я был счастлив 5 минут…»
В Лицее были свои первые ученики, «первые нации» (Горчаков, Кюхельбекер) и последние (Мясоедов, Пушкин – четвертый с конца).
…Этот список сущи бредни,
Кто тут первый, кто последний,
Все нули, все нули,
Ай люли, люли, люли!
Пусть об нас заводят споры
С Энгельгардтом профессоры.
И они ведь нули,
Ай люли, люли, люли!..
(Из национальных песен)
Первый директор Лицея Малиновский, умирая, сказал Куницыну, спутав его с кем-то в бреду: «Ваше превосходительство! Во вверенном мне воспитательном учреждении есть главное – нет духа раболепства» (Ю. Тынянов, «Пушкин»).
Новый директор, Егор Антонович Энгельгардт, в день окончания Лицея 7 июня 1817-го подарил всем лицеистам первого выпуска чугунные кольца – знак крепости дружбы. И будут называться они «чугунники». Потом решат в день 19 октября 1827-го отметить «серебряную» дружбу (десять лет окончания Лицея), а в 1837-м «золотую» (двадцатилетие окончания).
Не пугай нас, милый друг,
Гроба близким новосельем:
Право, нам таким бездельем
Заниматься недосуг.
Пусть остылой жизни чашу
Тянет медленно другой;
Мы ж утратим юность нашу
Вместе с жизнью дорогой;
Каждый у своей гробницы
Мы присядем на порог;
У пафосския царицы
Свежий выпросим венок,
Лишний миг у верной лени,
Круговой нальем сосуд —
И толпою наши тени
К тихой Лете убегут.
Смертный миг наш будет светел:
И подруги шалунов
Соберут их легкий пепел
В урны праздные пиров.
«О, это голова важная! Вы человек не простой! Вы проживете долго, если не случится с вами беды от белой лошади, белой головы или белого человека» (немецкая прорицательница Кирхгофф – Пушкину. По воспоминаниям современников).
Из записок современников. Около 1818-го. «Кюхельбекер хаживал к Жуковскому и отчасти надоедал ему своими стихами. Однажды Жуковский куда-то был зван на вечер и не явился. Когда его после спросили, отчего он не был, Жуковский отвечал: “Я еще накануне расстроил себе желудок; к тому же пришел Кюхельбекер, и я остался дома”. Пушкин написал на это стихи:
За ужином объелся я,
А Яков запер дверь оплошно —
Так было мне, мои друзья,
И кюхельбекерно и тошно!..
Кюхельбекер взбесился и потребовал дуэли… Секундантами были Пущин и Дельвиг. Кюхельбекер стрелял первый и дал промах (секунданты зарядили пистолеты клюквой; по другой версии, вообще не зарядили. – Ю. К.). Пушкин кинул пистолет и хотел обнять своего товарища; но тот неистово закричал: “Стреляй, стреляй!”» «“Полно дурачиться, милый, пойдем чай пить“», – сказал Пушкин (по другой версии, вино пить. – Ю. К.). «Они тотчас же помирились…»
Из записок современника. Около 1819-го. Пушкин и барон Корф жили в одном и том же доме. Корф избил пушкинского камердинера. Побитый пожаловался Пушкину. «Александр Сергеевич вспылил в свою очередь и, заступаясь за слугу, немедленно вызвал Корфа на дуэль. На письменный вызов Модест Андреевич отвечал также письменно: “Не принимаю вашего вызова из-за такой безделицы не потому, что вы Пушкин, а потому, что я не Кюхельбекер”».
Из воспоминаний Корфа. «Пушкин ни на школьной скамье, ни после, в свете, не имел ничего любезного и привлекательного в своем обращении. Беседы, ровной, систематической, сколько-нибудь связной, у него совсем не было, как не было и дара слова…»
Любви, надежды, тихой славы
Недолго нежил нас обман,
Исчезли юные забавы,
Как сон, как утренний туман;
Но в нас горит еще желанье,
Под гнетом власти роковой
Нетерпеливою душой
Отчизны внемлем призыванье.
Мы ждем с томленьем упованья
Минуты вольности святой.
Как ждет любовник молодой
Минуты верного свиданья…
«…Снарядить Пушкина в дорогу, выдать ему прогоны и с соответствующим чином и с соблюдением возможной благовидности отправить его на службу на юг!» «Он наводнил Россию возмутительными стихами; вся молодежь наизусть их читает» (Александр I).
Я люблю вечерний пир,
Где веселье председатель,
А свобода, мой кумир,
За столом законодатель,
Где до утра слово пей!
Заглушает крики песен,
Где просторен круг гостей.
А кружок бутылок тесен.
6 мая 1820-го Пушкин выезжает из Петербурга в ссылку. Провожают его Дельвиг и Яковлев, провожают до Царского Села, до Лицея.
Зорю бьют… из рук моих
