Собрание сочинений. Том 4. После конца. Вселенские истории. Рассказы
Юрий Витальевич Мамлеев
Собрание сочинений Юрия Мамлеева #4
Юрий Мамлеев – родоначальник жанра метафизического реализма, основатель литературно-философской школы. Сверхзадача метафизика – раскрытие внутренних бездн, которые таятся в душе человека. Самое афористичное определение прозы Мамлеева – Литература конца света.
Жизнь довольно кошмарна: она коротка… Настоящая литература обладает эффектом катарсиса, который безусловен в прозе Юрия Мамлеева, ее исход – таинственное очищение, даже если жизнь описана в ней как грязь. Главная цель писателя – сохранить или разбудить духовное начало в человеке, осознав существование великой метафизической тайны Бытия. В 4-й том Собрания сочинений включены романы «После конца», «Вселенские истории», рассказы ХХI века.
Юрий Витальевич Мамлеев
Собрание сочинений. Том 4. После конца. Вселенские истории. Рассказы
© Мамлеев Ю. В., наследник, 2019
© Оформление. ООО «Издательство «Эксмо», 2019
После конца
Часть I
Глава 1
Валентин Уваров почувствовал, что сошел с ума. Удар в сознание, а дальше – непонятно, наверное, никому на свете, что с ним произошло. Легче принять смерть, чем это. А ведь он был в жизни своей (Валентину исполнилось недавно 30 лет) весьма и весьма глубинен, много читал, общался в самых потаенных московских кружках, которые существовали в начале нашего XXI столетия…
Наконец Валентин огляделся. «Оглядеться никогда не мешает», – подумалось где-то за пределами ума. Но куда смотреть – в себя или вокруг? Валентин взглянул вокруг. Милый лесок с невинными птичками, поляна в цветах – все исчезло, как будто их всех сдунула незримая, но высшая сила…
Оглянувшись, все-таки Валентин понял, что лучше заглянуть в самого себя. Там уже почти прошло ощущение глобального сдвига, и из океана неописуемого вполне проглядывала его полузагадочная, но привычная личность. Да, это был он. Личность осталась.
А вдали и вокруг творилось нечто действительно неописуемое, и не только с точки зрения здравого смысла.
Откуда взялись эти дикие, людоедские, если интуитивно вглядеться, деревья? С их ветвями, обращенными вверх, словно с мольбой о милосердии?
Над головой – черное небо, но почему-то светящееся, словно тьма может излучать свет. Свой свет мрака!
Но была ли ночь?! Вдали на горизонте что-то пылало багровым, по-человечески живым пламенем! Словно люди превратились в огонь.
А земля? По ней и ступать было страшно. Она путалась, шипела под ногами, как змея.
Недобрая это была земля.
«Все ясно, – решил Уваров. – Я на самом деле сошел с ума. Все, что я вижу, – мираж, невиданная самим дьяволом галлюцинация. Что делать?»
Уваров вдруг сам зашипел.
«Если я сошел с ума, то все позволено, – попытался успокоить он сам себя. – Иди, Валя, вперед. Видишь дорожку?! Ну и иди по ней, будь она самой проклятой черной галлюцинацией. Иди по ней».
Дорожка и вправду не путалась, виделась, как на балу. Хоть танцуй, хоть беги.
И Уваров побежал. Скорей, скорей, чтоб мираж исчез. «От бега и на душе легче», – подумал он, ни о чем не думая. А внутри что-то стучало: «Это смерть, Валя, но смерть вторая, самая страшная. – «А за что?» – «Да ни за что. Просто так». – «Такое не бывает». – «На белом свете и правда не бывает, а вот у нас, Валя, это как правило», – прозвучало что-то внутри.
Уваров попробовал унять, усмирить душу и все, что в ней оказалось, словно это была не душа, а вселенский мешок. Но тут кто-то его укусил.
Слава богу, это был человек. Скорее не человек еще, а дитя, маленькое, юркое и не по росту бесшабашное.
На Уварова смотрели детские глаза, но что-то в них было подозрительное и, мягко говоря, совсем не детское.
– Ты чего кусаешься? – тупо спросил Уваров. Дитя в ответ дико заверещало непонятно что и вдруг вцепилось Уварову прямо в брюки, в член. Уваров инстинктивно защитился и увидел на миг глаза ребенка, полные ненависти и, кажется, наслаждения, которому нет конца.
В ужасе Валентин отбросил ребенка и опять побежал. Но куда бежать? На горизонте – пылающий мрак, силуэты причудливых зданий, словно растворяющихся в воздухе. «Мираж» не исчезал, а Уваров все бежал и бежал.
Наконец остановился – не стало сил. Мальчик оставался далеко позади, но упорно приближался, точно заведенный…
Уваров начал молиться, но с ужасом почувствовал, что слова молитвы падают в пустоту, словно это пространство не принимало молитв.
И внезапно – рев машины. На дороге оказалось нечто похожее на автомобиль, точнее, бронированный вездеход дикой формы. Из него выскочили четверо низкорослых, но коренастых мужчин, видимо хорошо вооруженных. Чем – Уваров не понял. Они злобно, резко направились к нему. Подскочил и мальчишка. Один из мужчин ударил его кулаком в голову, и ребенок отлетел в канаву. Другой – подошел и изнасиловал его, мужчины же стояли и поджидали насильника. Валентин тоже стоял. Изнасиловавший быстро вернулся, а мальчишка как ни в чем не бывало выглянул из канавы и все смотрел и смотрел.
Вооруженные люди подошли к Уварову, что-то прошипели на совершенно незнакомом языке, если это вообще был язык.
Они впихнули Уварова, находящегося почти в сомнамбулическом состоянии, в машину и поехали.
…Уваров очнулся, надеясь на конец сновидения. Не тут-то было. Один из вооруженных дал ему по зубам и вывел из машины на свет…
То был город с пугающими своей странностью домами: люди, которых, наверное, можно было бы назвать полицейскими, схватили Уварова за шиворот и ввели в здание. Он опять потерял сознание, память и ум, но вооруженные не обратили на это внимания.
Уваров очнулся, когда был уже на сцене, – сооружение, во всяком случае, напоминало сцену. А вокруг – не зрительный зал, а нечто хаотичное. Стулья стояли не рядами, а где попало, и множество крайне низкорослых людей сидели, лежали на полу, стояли, подпрыгивали тоже где попало. Одежда их, однако, была проста. При всем ее разнообразии – ничего лишнего.
Рядом с Уваровым стоял человек и что-то говорил, по-видимому, в микрофон на том же невообразимом языке и указывал на Уварова. Позади говорящего – охранники, почему-то с цепями.
До Уварова наконец дошло, что никакая это не галлюцинация, не черный мираж, не выжившее из ума сновидение, материализовавшееся каким-то образом, перед ним – так называемая реальность.
Было о чем задуматься. И кровь текла изо рта лишь чуть-чуть реально, видимо, повредил зуб. Тогда Уваров закричал. Кричал он громко, путая русские, английские и французские слова. Все слушали его, не мешая.
Он кричал о том, что можно не верить в Бога, но надо, по крайней мере, уважать любое живое существо, если у него есть глаза, которые смотрят и видят мир.
После его сумбурной, почти безумной речи воцарилось молчание.
Человек рядом опять заговорил, а двое охранников подошли поближе к Уварову. И внезапно люди точно сорвались с места. Уваров только хотел крикнуть, что он не с Луны свалился, но не успел. Кругом завыли, завизжали, но в основном прыгали назад и вперед, некоторые приплясывали, другие просто совокуплялись на глазах у окружающих. Но вокруг стоял хохот. Многие указывали пальцами на Уварова и давились от хохота, но как-то неестественно и пугающе. Некоторые подбегали совсем близко к Уварову, и Валентина шатало от их взглядов, бессмысленно-трупных.
Активность толпы вдруг затихла. Даже совокупляющиеся расцепились и пришипенились. Вошли люди в темно-синей форме, подтянутые, но свирепые от избытка своих полномочий. Они подошли к Уварову и отшвырнули оратора, стоящего рядом с ним. Охранники исчезли. Полномочные вежливо-жестко подхватили Уварова и увели его. Длинными подземными коридорами, темными, как ночь, его провели в огромную полупустую комнату. В центре ее, в кресле, под чучелом невиданной громадной птицы, напоминающим скелет птеродактиля, сидел худой, благообразный на вид старик. Рядом с ним, на стуле, сидел, как изваяние, другой старик, напоминающий большую гадливую кошку. Он раскрыл рот и жестом дал знать Уварову, чтоб он говорил.
Валентин заявил, что он просит доставить его в российское посольство, и повторил свое высказывание несколько раз, то спокойно, то истерично.
Гадливый старичок, видимо, ничего не понял, он лишь внимательно прислушивался к звукам. Потом что-то шепнул на ухо своему отрешенному, как мумия, начальнику. Тот дал указание пальцем.
Старичок подскочил к Уварову и стал его ощупывать и обнюхивать. Прошелся по спине, по заднице, дернул за член, и лицо его выражало полное изумление.
Валентин посмотрел ему в глаза, гадливый старичок улыбнулся, но в его круглых, как луны, глазах проблеснул патологический ужас. Отскочил и, обернувшись к мумиеобразному начальнику, что-то заверещал. Тот наконец ответил – тихо, но грозно. Стражники схватили Уварова, накинули на него ошейник и вывели во двор. Там стояла сигарообразная, серебристого цвета машина, и Уваров, решивший ни о чем не думать, кроме смерти, оказался в ней.
Машина двинулась. Стражники с ничего не выражающими лицами сели рядом. Один из них шумно испустил непристойный звук, никто не пошевелился.
Валентин вглядывался в окружающий мир, надеясь найти в нем что-то знакомое. Ничуть. Этот мир поражал своей агрессивной мертвенностью. Облака, тучи нависали необычно низко, заслоняя собой бездонную голубизну неба.
Лес походил на живое существо, пораженное предсмертной агонией. Пробежал зверек, словно сошедший с ума.
– И непонятно даже, – пробормотал Валентин, – что сейчас, день или ночь. Может быть, здесь день превращен в ночь, а ночь в день.
Он попытался помыслить рационально, прийти в себя. Во-первых, он жив, а следовательно, жива в нем и вера в Бога. Во-вторых, он попал неизвестно куда, но ведь на свете могут происходить вещи, которые не снились не только философам, но и всем людям, вместе взятым, включая так называемых ученых. В-третьих, если его убьют – это не катастрофа, все умирают и продолжают жить иной жизнью, как и сказано во всех Откровениях. Только не надо задавать себе истерических вопросов: Что это за мир? Где он? Что означают эти люди?.. Рано или поздно это выяснится само собой.
Валентин взял себя в руки. Это был весьма приятный светловолосый человек, глаза зеленые, умные… В конце концов, он недаром вживался в эзотерические, пусть даже скорее полуэзотерические московские круги. Писал стихи, которые встречали глубокий отклик, переводил любопытные книги.
«Самое главное сейчас – не сойти с ума, – подумал Валентин. – Как тот зверек, что пробежал под землю мимо…»
Но не сойти с ума оказалось трудным делом. Ум настолько расшатался от всего увиденного, что Валентину казалось – еще немного, и ум полетит в бездну, и что возникнет вместо ума, одному Богу известно. Ум висел над пропастью, из которой нет возврата…
А машина мчалась и мчалась.
Внезапно – стоп, приехали. Уварова вытолкали наружу. Перед ним было нечто вроде крепостной стены, уходящей вдаль, в бесконечность. Но в стене оказались ворота. Они медленно открылись. Валентин ожидал увидеть там нечто чудовищное, вроде спрута, пожирающего самого себя, но за стеной виднелась дорожка, поляна, кустарники, деревья… Охранники ввели Уварова внутрь. У ворот стояла молчаливая стража.
Во время поездки Валентина больше всего угнетало молчание. Молчали не только охранники, молчало все: природа, деревья, небо, весь мир. Автомобиль и тот ехал бесшумно. Мир вокруг молчал так, как будто его уже не существовало. Зловещее это было молчание…
Охранники повели Валентина по дорожке. Шли недолго – минут пятнадцать, если считать по-нашему, и наконец Валентин увидел небольшой одноэтажный домик. Словно дача какая-то. Охранники указали ему на домик, а сами неожиданно повернулись и пошли назад. Валентин оцепенел, но ему ничего не оставалось, как идти к домику.
«Пространство все это, видимо, окружено стеной, – подумал он. – Да и куда идти? Только к домику». Валентин огляделся. Как ни странно, природа здесь оказалась как-то чуть-чуть человечней, немного мягче, что ли. Он побрел к домику, один, в своем легком летнем костюмчике, купленном в Питере… Но опасность сумасшествия не сходила. Окна домика были открыты, и вдруг он услышал такое, отчего холод прошел по спине. Он почувствовал, что сердце вот-вот разорвется.
Слышал он пение: «Не шей ты мне, матушка, красный сарафан, не входи, родимая, попусту в изъян…» Пела женщина, на чистом русском языке. Потом открылась дверь, и на пороге появилась девушка в народном русском одеянии. На ее голове красовался кокошник.
Если можно сойти с ума дважды, сначала один раз, а потом еще один, в глубь безумия, – то именно в таком состоянии застыл Валентин. Но второе безумие было уже блаженным.
Глава 2
– Мама, мама, еще один! – закричала девушка в глубину дома. – Он русский, наш, сразу видно!
На ее зов вышли пожилые люди, женщина и мужчина, лет пятидесяти, может быть, тоже в народной одежде, похожей на ту, которую носили в XIX веке. Они остолбенело смотрели на Валентина. Но девушка решительно и неожиданно подбежала к нему.
– Не боись, – тихо сказала она. – Здесь свои. Никто тебя не обидит. Идем в дом.
– Где я? – спросил Валентин.
– В аду, – ответила девушка. – Но здесь наше пристанище, и тут не ад, а русский дом.
Валентин твердил про себя только одно: «Я не сошел с ума, я не сошел с ума… Господи, помилуй…»
Девушка улыбнулась и вслух произнесла:
– Господи, помилуй… Идем, будешь нам родным.
«Если принимать зло как факт, то и благо надо принимать так же», – мелькнуло в уме Валентина. Улыбка девушки, ее лицо сразу ввело Валентина в очистительный транс. На глазах его появились слезы, он готов был разрыдаться.
«Только бы это не оказалось сном, пусть то, что было раньше, будет сном, но только не это», – молниеносно подумал он. Губы его дрожали. Тем временем подошли пожилые люди. Мужчина сразу представился:
– Потапов Иван Алексеевич. Родился в одна тысяча восемьсот десятом году в Костроме. А ты, сынок, откудова?
Уваров чуть не упал, но возразить не посмел. «Или я ослышался, или он сумасшедший, – подумал он. – А может, шутит…» В ответ он только развел руками.
– А я Полина Васильевна, – добродушно сказала женщина. – Родилась в одна тысяча восемьсот двенадцатом, при пожаре Москвы, при Наполеоне, Антихристе… А это дочка наша, Даша. Ей всего семнадцать лет.
