Мршавко Штапич "Плейлист волонтера"

Плейлист волонтера
Мршавко Штапич

Loft. Современный роман
Роман-true story от участника поисковых миссий известного отряда “ЛизаАлерт”.

Принято много и подробно говорить о потерянных людях и жертвах, которых находят поисковые отряды. Но мало кто писал и пишет о людях, которые в эти поисковые отряды входит.

Штапич четыре года занимался поисками пропавших людеи?. В этой книге он рассказывает о том, как ищут, где ищут, и, самое главное – кто они, эти добрые благородные поисковики.

Но именно эти несовершенные люди спасают чужие жизни. Каждый день.

Книга содержит ненормативную лексику.

Мршавко Штапич

Плейлист волонтера

Художественное оформление издания Юлии Девятовой

Издательство благодарит Banke, Goumen & Smirnova Literary Agency за содействие в приобретении прав

© Mr?avko ?tapic, текст, 2020

© Оформление. ООО «Издательство «Эксмо», 2020

* * *

1. «Ленинград»: «Про любовь»

В поиски пропавших меня привели блядство и беспечность одного вице-премьера. В определенный момент своей жизни он решил присунуть восемнадцатилетней Гале – победительнице какого-то деревенского конкурса красоты: то ли мисс Смоленск, то ли мисс Брянск. Трахался он без гандона – за что и поплатился ребенком, зарегистрированным как безотцовщина на отличную от папиной фамилию, и вынужден был теперь втайне от жены обеспечивать жизнь «мисски» (гелик, квартира на Динамо, шмотки и другая труха).

Трахать Галю после родов, очевидно, было уже не так интересно – и, чтобы отвлечь ее от себя, он загрузил Галю работой. Так она стала председателем какого-то молодежного правительства, которое занималось непонятно чем, и владелицей пары бутиков, которые торговали всяким эксклюзивным, но никому не нужным тряпьем. Но недотраханной и – в сложившейся ситуации – несвободной девочке этого было мало. Тогда вице-премьер нашел продюсера, который пообещал замутить с ней программу на одном из федеральных телеканалов. Собственно, тут и понадобился редактор и сценарист в одном лице. В этот момент – хоть и ненадолго – в жизни экс-«мисски» появился я.

Продюсер был изрядным мудаком и был приведен вице-премьеру «по знакомству». Эта цепочка в целом логична: мудаки знакомы с мудаками, подсовывают друг другу мудаков и работают по мудацким принципам; логично также и то, что я как бы замкнул собою эту вереницу. Продюсер сделал всё, чтобы просрать все 80к баксов, которые ему дали на «пилот»: взяв себе 60, на остальные 20 он попытался максимально ярко оправдать трату денег – но прокололся. Во-первых, он предложил снять социальное ток-шоу с репортажами самой ведущей, то есть Гали. Нужно ли объяснять, что героиня всего-то и умела, что крутить своими худыми, но привлекательными бедрами, а этого умения для репортажа маловато? В принципе, я бы оценил, если бы Галя виляла своей крепкой задницей перед старшаками-детдомовцами. Это была бы истинная благотворительность, в духе благородных девиц, отдававшихся целым ротам солдат перед последним боем. Во-вторых, чувак явно не понимал, какой я сценарист и редактор. Хуевый – по всем показателям.

Я любил выпить, любил митинги, и хорошо сек в «социалке». Первый свой год в «ящике» я провел корреспондентом на программе про инвалидов. Героями моих репортажей были бравые летчики – прошедшие испанскую, финскую и Великую Отечественную войны два убойных деда из совета ветеранов, со своей фишкой: чтобы их никто не понимал, они переходили на испанский; «афганец», которому оторвало ноги, но он справился и стал депутатом Госдумы; ссущийся под себя алкоголик, «партизан»-чернобылец со страшным псориазом по всему телу; слепая от рождения девушка, которая обладала невероятным либидо, не ебалась только с мертвыми и при всяком удобном случае хватала мужиков за причиндалы, которые она как будто видела; глухие, которые мне подарили страшно крутые сюжеты – драки в полной тишине, разбавляемой легким хрустом челюстей и звуками тупых ударов. После я работал редактором на музыкальном шоу, так что Киркоров мог позвонить в час ночи и петь песню «Зайка моя», и я должен был это слушать, а я, в свою очередь, орал песню «Спасибо, родная», и это уже слушал Боярский, который сам того не желал, просто незаметно встал у двери первой студии «Останкино». Целый телесезон я писал шутки для самой несмешной программы с четырьмя ведущими женского пола. Каждый божий день я писал шутки, ни одну из которых в эфире они так и не произнесли нормально. Кроме того, я сделал еще 5–6 разных развлекательных проектов и еще десяток мероприятий, на которых в основном жрал фрукты и пил коньяк в гримерках.

В общем, я уже видел жизнь с разных ракурсов, поэтому фантазия у меня работала, но исключительно цинично. К тому же я понимал кое-что в телике, и сразу определил смерть грядущего проекта. Потому я, наверное, был последним, кому туповатый и жадный до усрачки мудак мог довериться. Тем не менее он доверился мне.

Я не сильно заморачивался с поиском темы. Тогда все СМИ стояли на ушах после образования волонтерского отряда по поиску пропавших. Прекрасное время империи, когда выяснилось, что в стране теряются люди и их вообще никто не ищет.

Подходящий для съемок сюжета случай подвернулся быстро, и в одно прекрасное ноябрьское утро мы сели в тачку продюсера, чтобы отправиться за 300 км от Москвы на поиски пропавшего вертолета. Вертушка пропала за неделю до, и шансов найти пилота живым не было; даже если бы он и выжил после падения, то замерз бы: в тверском лесу в ноябре довольно холодно.

«Легенда» была не очень интересной: пилот с малым налетом в одиночку решил метнуться на охотничью заимку; естественно, по старой русской традиции он не сообщил о вылете диспетчеру, поэтому отслеживали его уже после падения, и только по аварийному маячку, который, как показал поиск, почти бесполезен.

На опушке и вдоль дороги на протяжении метров трехсот стояли десятки машин волонтеров. Выделялся Hummer, который явно занимал лучшее место – у выезда с опушки, в самом центре, на небольшом бугре. Рядом толпились люди. Там, в середине столпотворения, мы нашли руководителей поиска: журналистку Риту Соловьеву и председателя отряда добровольцев Георгия Петрова. Риту я часто слушал в забавной программе на либеральном радио, где она была ведущей. Веселая обычно Рита резко контрастировала с мокрой Ритой на унылой опушке того, что в Твери называют лесом, а в остальном мире – болотом, поросшим деревьями. Где-то на этих ста квадратных километрах выработанного по большей части торфяника и лежал разбитый Robinson.

«Че, опять говорить надо будет?» – спросил Петров у Соловьевой, глядя на расчехлявшего камеру оператора. Поняв, что интервью давать не надо, Петров потерял интерес к нашей группе и вернулся к карте, на которой рисовал задачи для групп, то есть «координировал» поиск. «Для “России” снимаете? – спросила Соловьева. – Идите в поисковой группе. Большая просьба – на выходе покажите, что снимете. Ок?»

Нас быстренько затолкали в группу поисковиков, и уже через полчаса я, оператор и Галя в дорогом горнолыжном костюме ехали в «Ниве» по торфянику в компании какого-то кренделя, который считал себя экстрасенсом, и заебанного третьими сутками поисков, старшего в нашей группе, профессора физики Гущина.

Гущина напрягали рассуждения экстрасенса, и у них завязался спор. Гущин долго и популярно рассказывал об авиации, действии аварийных маячков и визуальном обнаружении на местности. Экстрасенс порол про дольмены, духов и прочую лабуду. С телевизионной точки зрения это было похоже на обычное российское ток-шоу, посвященное чему угодно, кроме реальности. А реальность была такой, что у меня хватало сил только покрепче сжимать очко во время бесконечных скачков «Нивы» на колдобинах, и я не понимал, как Гущин и экстрасенс могут вести более-менее связный диалог.

Битый час отечественная комбинация гроба и полного привода тряслась по дороге среди пустоши с чахлым березняком. Казалось, что в таком прозрачном месте невозможно не обнаружить вертушку с воздуха. Но пропавший Robinson R44 был белым, а пространство местами слегка припорошило снегом…

Когда «Нива» остановилась, местность оглушила невероятной, непроницаемой тишиной, и страшно стало покидать этот неопрятный аппарат.

Торфяник при каждом шаге гудел под ногами. Профессор Гущин повел нас строем типа «гурьба» в наш квадрат – в километре от дороги. Я глотал сопли и жалел, что не надел шапку. Галя шла, наступая с носочка, чтобы под ней меньше гудела земля. «Не провалитесь, не переживайте», – твердил Гущин и подавал Гале руку при малейшем препятствии. Оператор, почему-то оставивший чехол на опушке, нес камеру, укрывая ее курткой. Экстрасенс сосредоточенно всматривался в кусты. «Хочу поссать», – внезапно и грубо объявил он. Группа по указанию Гущина остановилась. Ноябрьский снег падал мне в волосы и тут же таял. «Он тут», – проорал из мелколесья экстрасенс.

Позже авиационный комитет даст в отчете такую формулировку: «ВС было случайно обнаружено волонтерами, а не специальными службами, в районе, отработанном воздушными и радиотехническими средствами поиска». С одной стороны, желание экстрасенса поссать именно в этой точке – это действительно случайность. С другой стороны – ну не совсем же случайно он оказался в Тверской области, в середине торфяника, с полным мочевым пузырем.

За лужицей мочи в снегу, под березками, лежал Robinson R44, сложившийся в ровный белый металлический шар диаметром в метр. Рядом валялся хвост. Экстрасенс, оправляясь, развернулся к нам: «Как его, а… укатало».

Срубленные вершины берез четко указывали на то, что судно падало под небольшим углом, а не в пике. Вокруг были видны замерзшие куски мяса и костей, разбросанные в хаотичном порядке. Картинка страшная, но очень кинематографичная.

Галя впечатлилась и начала плакать. «Да это он с собой вез! – прокомментировал экстрасенс, глядя поочередно на мясо и Галю. – Труп-то вон!» И правда, труп ничком лежал метрах в десяти. Мужик лет 50 был на вид цел, но на самом деле труп, да еще лежалый. А мясо принадлежало лосю, которого покойный застрелил, разделал и вез с собой со своей далекой заимки.

«Галь, давай тут», – поставил я героиню на фоне разбитой машины. Галя, готовая на всё, немножко заплаканная, накрашенная как на тусовку, уставилась в камеру. «Говори, как нашли» – команда подействовала мгновенно, и Галя без подготовки бросилась бормотать всякую чушь, искренне боясь оглянуться. Ей хотелось как можно скорее отделаться от своих впечатлений.

Так у нас получился репортаж про экстрасенса, который угадал, где лежит труп. Такой отчет здорово бы смотрелся вместе с выводами авиационного комитета. Меня это забавляло, потому что я не думал противиться краху этого странного «пилота». Хотя… проект был бы охуенным, если б наш «ящик» готов был к такому откровенному черному юмору, постмодернизму, столкновению любовницы вице-премьера и реальной жизни в ее экстремальных проявлениях. Честное слово, это можно было бы довести до уровня фантастических диалогов Невзорова и каннибала о заготовке человечины впрок, на зиму.

Волонтеры, продрогшие в осеннем лесу, были несказанно рады находке. Все порядочно устали бродить по торфяникам: поиск продолжался больше 7 дней. Этот факт, кстати, заставил меня изумиться: люди неделю торчали в лесу, чтобы найти нечто неживое, что полиция и спасатели уже перестали искать (а потом снова начали, но только из-за волонтеров, которые постоянно приезжали, днем и ночью).

Мы показали отснятое Рите Соловьевой. Рита смотрела на упавший вертолет без особого интереса. Потом развернулась: «Ты вообще единственный из телевизионщиков за всю мою практику, кто показал картинку. Всё нормально». Тут же подскочила какая-то девка на каблуках, представилась пресс-атташе МЧС по региону и попросила видео. «А почему труп не сняли?» – «Ну, мы… как бы его не будем показывать», – пробормотал я, не сразу отыскав причину не снимать труп. Девка злобно буркнула: «А мне теперь туда ехать».

Через пару дней мы сняли студийный «пилот», который начинался словами любовницы вице-премьера: «Если государство не решает проблему, люди сами попытаются это сделать. И сделают это лучше государства».

Продюсер-мудак не заплатил мне ни копейки. А «пилот» так и не вышел – нигде и никогда. Впрочем, потом я видел Галю на канале, предназначенном для сомнительного пространства «СНГ». Она некоторое время скучно бубнила что-то с узбеками и белорусами об общем пути в социальном развитии. Настолько неинтересно было даже пытаться представить, куда же приведет этот путь Галю, белорусов и узбеков, что я не выдержал и выключил «ящик» уже через минуту.

Но – о главном. Мне понравились поиски. Это было гораздо лучше, чем получать по ебалу на митингах. И, кроме того, эффективнее. Ведь на митингах, кроме разбитого ебала, ты не мог получить ничего (ну, после 2012 года мог получить еще и статью), а поиски позволяли найти человека или его останки.

Мне было 23. За полгода до описываемых событий в день моего рождения Ленинград презентовал новый альбом – «Хна». На концерт мы пошли с – тогда еще – моей женой и парой друзей. Меня порадовало, что 2000 человек, 3/4 из которых гетеросексуальные мужики, подпевают длинноногой рыжей красавице «я так люблю / когда большой и толстый хуй во мне». Юля Коган, та самая красавица, была настоящей дивой, чудесной феей, примой, которая творила нечто невероятное своим вокалом. Через неделю после концерта я расстался с женой. Поэтому вся «Хна» приобрела некий траурный, депрессивный окрас.

И вот – поиски. Мне 23, 23 с половинкой мальчику. До того я успел жениться, сделать двух детей, приобрести кучу вредных привычек, пройти пару ступенек по карьерной лестнице, а потом всё, кроме привычек, просрать. Впереди меня ждала любопытная эпоха. Эпоха поиска, в которую я входил с отчаянной песней «Про любовь», лучшим лирическим треком от Шнура, вышедшей прямо перед моим первым поиском.

2. Eminem: «Lose yourself»

В течение месяца я несколько раз выезжал на поиски и познакомился с костяком отряда. На тот момент – человек 40, которые ездили постоянно. После поисков – удачных и не очень, а также просто в свободное время отряд в разных составах собирался в бургерной на Маяковской. Думаю, что часов 7–10 в неделю тогда у всех уходило на эти посиделки, которые приобрели какой-то кулуарный, нутряной характер. Благодаря общению в бургерной ты мог получить некие неформальные права: звонить людям посреди ночи с просьбой отвезти на поиск/забрать с поиска/присоединиться к поисковой группе; также ты мог получить приглашение на «закрытые» поиски – то есть на те, официальную информацию о которых могли не размещать вообще нигде: ни на форуме отряда, ни в Twitter (который быстро стал одним из основных способов связи).

Особое состояние жизни в волонтерской среде всегда подчеркивали позывные. Если в обычной жизни ты был, скажем, Васей, то тут мог стать «Белым магом» или кем еще. Некоторые, впрочем, оставляли свои фамилии; так поступил и я. Штапич. ?tapic. Не очень удобно для позывного – есть «ч» и «ш», так что в рации такое сочетание букв шипит и может слиться с помехами в эфире. Но по мне, имена, прозвища, кликухи и позывные имеют ключевое значение. И вообще – скажите спасибо, что я не взял имя и фамилию целиком – Mr?avko ?tapic, Мршавко Штапич. Редкий русский произнесет это правильно с первого раза. А в рации это бы сбивало с толку: «Мшааа Штааачччч».

Ляля… Так ее называл только я. Наверное, потому что эта кличка подходит к ее истории. Ляля росла без матери. Отец пил, но в общем был нормальным мужиком. Ляля жила вместе с ним и явно заебывалась его алкоголизмом, но до «белочки» он не доходил, потому Ляля просто постоянно и безо всякого эффекта капала ему на мозги. Кажется, до поисков у Ляли было много времени на ссоры с отцом и другие бессмысленные переживания: из-за рыхлого сложения и детских травм Ляля не гонялась за мужиками, они, соответственно, тоже за ней не бегали. Полагаю, что с приходом в отряд ее либидо окончательно сублимировалось в поисках. Мне, неофиту, Ляля тогда казалась настоящей валькирией – координировала много, часто ездила и на «чужие» поиски (то есть поиски других координаторов) и круглосуточно отвечала по любому каналу связи. При этом она успевала работать в графике 5 на 2, да еще находила время на удовольствия жизни вроде выпивки, что, учитывая ее наследственность, не удивляет. Со стороны могло показаться, что человек вообще не спал. Чуть позже я понял, что так оно и было, причем практически со всем костяком, особенно на первых порах формирования движухи. Некоторые достигали фантастических состояний сознания и могли идти в лес после трех бессонных суток без потери осмысленности действий.

Ляля в теме была год, поэтому уже поднабралась опыта. Именно ее я подробно расспрашивал о поисках на своей первой «посиделке» в бургерной. Когда опрос закончился, Ляля изрекла: «Короче, пропасть может каждый. Наверное, поэтому у нас и девиз такой – “помочь может каждый”. И если бы пропала я, наверное… не знаю… суицид, судя по своему портрету я бы так сказала».

Думаю, ей особенно нравились поиски «суицидников», потому что ее саму этот вариант привлекал как некий умозрительный исход. Однажды ночью она позвонила:

– Штапич, мне нужны четыре мужика.

– Сразу или по очереди?

– Поиск, суицид, лес.

– Ладно, машина-то есть?

– Тебя Волк заберет.

Через полчаса я сижу в машине с угрюмыми типами – Волком, Бобом и Хрупким.

Волк, суровый мужик лет сорока в синем спасательном комбезе с разгрузкой, специализируется на поиске криминальных трупов. Этой ночью он должен возглавить группу, а сама Ляля остается за «штаб» на опушке.

Боб, одетый в дорогую натовскую форму и кожанку, молодой и крепкий, рассказывает о каких-то мотопоходах; его никто не слушает.

Хрупкий, парень лет тридцати, широколобый, лысый и потрепанный, в кроссовках и легкой куртке, включил музыку в плеере и задумчиво смотрит в окно. Из дешевых наушников слышен Eminem. «Ford Excursion» несется по трассе в снегопад.

«Пропала девушка. 16 лет. Уже была попытка самоубийства, неудачная. Здесь же», – делится подробностями Ляля, стоя по колено в снегу. Мы – напротив заброшенного советского объекта радиосвязи, четырех металлических вышек высотой в пару сотен метров каждая. Летом на натянутых между верхушек канатах прыгали роуп-джамперы, а зимой пробраться к самим вышкам через лес и метровый слой снега было непросто.

Почему девочка решила сигануть с вышек? Наверняка причина, как у всех истинных самоубийц, была достойной. Например, неспособность расстаться с девственностью, буллинг в школе или еще что-то такое, что запрещает очень простую вещь – быть как все, или чуть менее обычную вещь – быть собой, что в принципе то же самое, что и «как все» для подростков.

После короткой рекогносцировки на местности мы понимаем, что если прыжок состоялся, то тело точно ушло в сугроб и, больше того, уже присыпано как следует свежим снегопадом – и его можно попросту не заметить при осмотре.

Но у потенциально мертвой девушки работал телефон (собственно, через благоразумно установленное после первой попытки суицида приложение слежки ее и обнаружили, хотя девайс указывал очень неточно). Оттого метод поиска выбран неординарный. Вместо того чтобы собрать пару десятков людей и прощупать весь снег под вышками (чего требует элементарная логика), Ляля дает команду каждому встать под своей вышкой. Когда все займут позиции, Ляля наберет ее номер телефона, кто-нибудь услышит звонок, и мы – вуаля – получим свежий девичий труп в свои руки. Стоит отметить, что между вышками метров 300–400, поэтому товарищей почти не видно и не слышно: переговоры только по рации.

Через час мы, по уши в снегу, бредем – каждый к своей вышке. Ближайшую к дороге занимает Хрупкий. Я встаю у следующей и жду, когда Боб и Волк дойдут до своих позиций.

Громадина из стали, невесть для чего установленная вояками, вызывает трепет. Ванты, уходящие наверх, куда-то во тьму, потрескивают – то ли от морозца, то ли от того, что их долго никто не подтягивал. Какое-то время вдали мелькает фонарь Хрупкого, но вскоре исчезает совсем. Я тоже гашу свой фонарь – чтобы сэкономить заряд аккумулятора.

«А что, если телефон зазвонит под моей вышкой? Надо же пойти посмотреть, там она или нет… А если она еще живая?..» Прихожу к выводу, что лучше бы ничего не звонило, а если бы и зазвонило, то уж лучше труп, чем живая, переломанная девочка.

«Внимание! Тишина в эфире, через минуту будет звонок. Слушайте», – предупреждает Волк по рации.

Секунды текут медленно. Очень медленно. Мне надоело ждать – и я иду вытаптывать снег под вышкой, надеясь найти ее хоть так. В моем случае действие – некая победа над страхом. Волк снова выходит на связь, опрашивает всех – слышали что-нибудь или нет, и, убедившись, что никто ничего не слышал, назначает второй звонок. Потом третий. Я вытоптал уже радиус метров в 5, но с такой высоты, как мне представляется, можно было улететь гораздо дальше, поэтому я продолжаю топтать. В эфире снова появляется Волк:

– Волк Штапичу.

– Штапич в канале.

– Там Хрупкий не откликается ни в рации, ни на телефон, сходи проверь его.

Я иду к Хрупкому, но… у его вышки никого нет. Просто никого вокруг. Тут мне становится по-настоящему страшно. Врубаю фонарь на полную, на все 750 люмен, и осматриваюсь. «Эй», – откуда-то сверху слышу голос. Хрупкий сидит на дереве метрах в четырех от земли.

– Ты че там делаешь?