– Паша Кузин.
П. К.: Мне нужно.
Е. Х.: Тогда ты и представляй, если тебе нужно. Паша Кузин – это музыкант, с которым мы играем уже 30 с лишним лет. Группа «Браво» получилась благодаря Павлу, который всех нас взял на базу, и мы у него репетировали, он выдавал нам барабаны. Так, Саша Степаненко – музыкант, который играет на всех инструментах. Это – золотой состав группы «Браво», три человека. Роберт Ленс – солист группы. Михаил Грачев – музыкант, который с нами относительно недавно. Хотя уже сколько, три года? Пять лет уже. Время летит. Бас-гитара, контрабас, абсолютный слух, человек-тюнер. Когда гитара не строит, или мне нужно проверить, правильно ли настроена гитара, я смотрю на Мишу. Если он вот так делает, значит, гитара не строит. Если все нормально – все, играем дальше. Наша замечательная духовая секция, которая сейчас находится в статусе перкуссии, гитар и что-нить еще, да. Вот такой состав группы «Браво».
– Евгений Хавтан. Гитара, ситара, мандолина, вокал, музыка и прочее-прочее.
(Песня «Этот город».)
Группа «Тайм-Аут»
«Тайм-Аут» – развеселая банда конца 90-х, с безумными песенками и с мотологическими прибамбасами, фасон – абсолютно наш! Мы тоже не совсем нормальные, поэтому неплохо собрать двух психов и забацать что- нибудь специфическое! Как говорится, минус на минус дает неплохой плюс!» – Евгений Маргулис.
– Самый тихий коллектив нашего «Квартирника» – «Тайм-Аут».
Александр Минаев: Спасибо. Надо думать, кого приглашаешь в гости.
– Они прекрасные. Я их знаю очень много лет. И большой кайф вот в чем: хоть мы и настоящая передача – мы не красим морды перед концертом. Вы представляете какой ужас – набриолиненные артисты с уложенными волосами, с гримом поют вот такую песню.
А. М.: А нам нравится. Сейчас будете наблюдать наши малиновые физиономии, как красное солнце.
– Не малиновые.
А. М.: А какие?
– Не малиновые, а зеленые.
А. М.: Зеленые, понятно, с малиновым оттенком. Хорошо, что не синие.
– Саня, пой!
(Песня «Люди как люди».)
– Теперь вернемся тогда к истории твоих первых выступлений как радиоведущего. Это было радио SNC. Сашка мне напомнил, что это был 91-й год.
А. М.: 1990-й.
– 1990-й. Ну, все-таки перестройка, пятое, десятое, появились новые каналы и, конечно же, появились новые радиоведущие. Что они из себя представляли по музыке, вы уже поняли. Дикий, дворовый, наглый, но хороший коллектив.
А. М.: Это у нас акустическая такая программа.
– Да, это акустический квартирник – показать, как они могут играть хорошую мягкую музыку. Но на радио это было что-то невообразимое, потому что было такое ощущение, что пятеро пьяных мужиков гонят совершенно дикую пургу, дичайшую, с какими-то новыми словами, называя друг друга всякими дикарскими кличками.
А. М.: Ну ладно, ладно. Ты уж особо не расходись. Что значит – фамилия, имя, отчество…
– Фамилия – Акакий Назарович Зильберштейн…
А. М.: Это я, между прочим. Мой компаньон – Торвлобнор Петрович Пуздой.
– Пуздой – это Пашка был?
А. М.: Да. Гагей Гагеевич Сикорский – пожалуйста. Архимандрей Кислородин. Ну а что вы хотели? И Терминатор Куклачев – повелитель кошек. Все очень просто, приличные люди.
– По-моему, выходили ночью или нет?
А. М.: Нет. У нас эфир был в 15.00, с 15 до 16. Я знаю, что люди брали перерыв на работе типа обедать, и никто не работал.
– Потому что это было невообразимо. Представьте лица советских обывателей, которые слышат: «А скажи-ка, брат Пуздой…» Дальше неслась такая пурга! «Квачи прилетели» – это…
А. М.: Это мы.
– Я знаю. Какой это тоже год?
А. М.: А это все же так, собственно, и началось, у нас и программа называлась «Здрасьтенафиг! Квачи прилетели!»
– Слушай, а скажи, письма читателей и слушателей приходили?
А. М.: Это отдельная тема для разговора. Я такого количества писем больше никогда в своей жизни не видел. Мы получали в неделю два мешка, и это я не вру. Полиэтиленовые мешки – полные писем. Мы их не успевали читать, просматривали. Там были такие гневные письма, даже хотели расстрелять. Да, нас с Пашулей хотели расстрелять перед райкомом на площади. Я не помню, в каком подмосковном городе, но это было.
– А почему перед райкомом? Других мест приличнее нет, что ли?
А. М.: Я не знаю, почему-то вот именно там.
– Играем?
А. М.: Играем!
(Песня «Ночь-Луна».)
– Сашка, скажи, а вы в «Рок-лаборатории» играли или нет?
А. М.: Да. Мы туда вступили…
– И выступили.
А. М.: Ты знаешь, она как-то тоже слилась. Мы, кстати, прослушивание проходили вместе с Максом Покровским.
– И скажи, ну вы там долго играли или нет?
А. М.: В «Рок-лаборатории»?
– Или только прослушивание и на фиг?
А. М.: Ну, нас туда приняли. Нам сказали: «Вы в «Рок-лаборатории». Мы: «Блин, мы крутые». И ушли работать в филармонию.
– А в какую, кстати, если не секрет?
А. М.: Мы работали в Дагестанской государственной филармонии, Махачкала. Мы там работали года три, наверное. А сам-то в какой работал?
– Сейчас скажу. Я работал в Москонцерте – Московская областная филармония, Чечено-Ингушская филармония и Узбекский цирк.
А. М.: Нет, в цирке мы пару раз выступали, но в цирке не числились.
– Ты знаешь, я вдруг неожиданно вспомнил Ташкентский цирк. История простая. В наше советское время существовали фондовые концерты. Фондовые концерты из себя представляли вот какую вещь: приезжаешь в город, в котором остались какие-то деньги, и выступаешь значительно больше, чем ты это стоишь. В ведомостях ты не расписываешься. Я играл в «Араксе». Мы приехали спасать Узбекский цирк и, естественно, после этих замечательных концертов нагрянула ОБХСС. Но директором Узбекской филармонии был Моисей Израилич Шапиро.
А. М.: Такой типичный узбек.
– Типичный узбек, да. И перед тем как ОБХСС пришла проверять документы, в сейф с документами попала шаровая молния и взорвала его к чертовой матери.
А. М.: Постоянно в Ташкенте такая фигня.
– Это было официально зафиксировано! Поэтому все эти областные филармонии всегда славились своей какой-то внутренней красотой. Пой, Сань, что хочешь!
(Песня «Поезд на Луну».)
А. М.: Мы вам еще отгрузим тут свеженьких песен.
– Давай!
А. М.: Прям сразу, что ли?
– Конечно.
А. М.: А ты хочешь еще новую или какую-нибудь старую?
– Нет, давайте старую. Мы любим молодых. Давай тогда мы новое сыграем.
А. М.: Давай тогда мы новую сыграем.
– Давай.
А. М.: Тем более она на старые стихи.
– Давай.
А. М.: Ну, старые – вот уже сидит где. Понимаешь? Дайте хоть… Нас никто не слушает, блин, нам хоть где-нибудь…
(Песня «Кохие».)
– Самый нелепый вопрос, который можно задать после исполнения подобных песен: Саня, а какой стиль вашей музыки? Ну, мы как-то так привыкли, что каждый артист придумал себе определенные рамки. Я играю блюз, один играет хард-рок, металл, тут хрен знает что.
А. М.: А мы играем песню про ежа. Я тебе сейчас все объясню. У нас же ансамбль называется как? Ансамбль мотологической музыки – «Тайм-Аут». Соответственно, мы играем мотологическую музыку. Понимаешь? А вот то, что сейчас мы демонстрируем, – это она и есть. Мы даже ее не просто рассказываем – показываем ее. Что ты говоришь, Петрович?
Андрей Родин: Рамок нет.
А. М.: Рамок у него нет, ни одной рамки нет. Вообще человек без рамок.
– Редкий случай коллектива, когда музыка без границ.
(Песня «Йохан Палыч».)
– Слушай, а скажи, а в 1995-м, по-моему, вы играли на Северном полюсе.
А. М.: Совершенно верно.
– А вы ее пели?
А. М.: Мы ее пели.
– А скажи, чего вас туда понесло?
А. М.: Ну, ты знаешь, вообще-то мы туда по делу поехали.
– Ну-ка, ну-ка?
А. М.: Мы участвовали в предвыборной кампании нашего знакомца, бизнесмена из Красноярска – Сергея Зырянова. И все это дело он там организовал. И, в принципе, никакого рок-н-ролла там не должно было быть. Там речь шла о футбольном турнире среди непрофессиональных команд. Там были журналисты, команда КВН «Магма», сборная космонавтов, полярных летчиков, а меня пригласили типа как журналиста, хотя я к этому никакого отношения никогда не имел и не имею до сих пор. Я говорю: «Ну, у всех нормальных турниров должна быть культурная программа». Они говорят: «Конечно». Я говорю: «Я могу обеспечить». Они говорят: «Давайте». А потом говорят: «Слабо на Северном полюсе непосредственно сыграть?» Говорю: «Нет». Ну и пришлось за базар ответить. Мы перли, кстати, на себе туда оборудование: колонки, гитары, стойки, микрофоны. Тащили мы туда, на нас смотрели как на придурков.
– А там же, по-моему, ветрено?
А. М.: Ветрено, да, ветерок.
– И там, по-моему, холодно.
А. М.: Холодно. Там было минус 27.
– Прекрасно.
Александр Минаев: Но это ерунда. И 11 м/с ветер – это еще минус 11. В общем, минус 38.
– Подожди, вы играли спиной к ветру?
А. М.: Нет, мы играли лицом. Мы стояли и играли. Короче, мы выдержали 12 минут. Когда мы все-таки это сделали, на обратном пути нас зауважали те, кто с нами летел, и уже помогали тащить оборудование.
– Слушай, а скажи, вы играли же живьем?
А. М.: Живьем, да.
– А пальцы не примерзали к грифу?
А. М.: Примерзали. Щеки промерзли. Языком, честно говорю, когда вот так дотрагиваешься изнутри, щека была холодной с внутренней стороны. Но прикольно.
– Я представляю, да. Отличный дали концерт. Я играл на морозе где-то градусов, наверное, 20. Рука замерзает в этой позе и, в принципе, вот куда ты ее не переставишь – все уже звучит как надо.
