Он пересек курс ведущей девятки 321-го полка и занял место лидера.
– Делай, как я! Строй – колонна, дистанция – 50. За мной! Юра! Саша! Возьмите остальных!
«Пешки» неуверенно закачали крыльями, но их ведущий повернул за Петром, и остальные восемь машин начали перестраиваться в колонну.
– Целится не штурман, летчик! Следить за креном, укладывать колонну на вертикаль. Прицел – три. Ветер справа, прицел – влево два щелчка.
– Я – «Захар». Исполнять! – голос их ведущего.
– Отворот по месту, моему месту! Крен – 90, на себя и ногу в пол, угол пикирования – 70. Взяли в прицел, выровнялись и РЕШЕТКИ! Прямо не ходить, скользить вправо-влево, собьют к чертовой бабушке. Сброс – 500–1000 метров. И автомат. Мотогондолы не открывать, их с горизонтали. Внимание! Подхожу к месту. Всем следить за крылом, винтом и скоростью. Начали!
Его «ГэГэ» повалился на крыло, наклонил нос, выровнялся по крену и отдал щитки. Левая рука подбирала шаг и обороты. Ноги и руки задавали угол скольжения, уклоняясь от несущихся навстречу шаров трассеров. На очередном проходе носа через колонну Петр дал обратную ногу, нос замер на цели, машина несколькими легкими движениями дослана в нужную точку, сброс левой, парируется увод правой ногой. Чуть на себя, сброс правой бомбы, щелчок тумблером «носка», и ручку на себя, убирая щиток в ноль. Потемнело в глазах, выждав пару секунд, Петр отдал ручку, зрение восстановилось, угол пикирования порядка 5 градусов, пошли по одной ракеты, между пусками затворы трех пушек начали поглощать унитары и выплевывать из себя снаряды, уделяя особое внимание «ганомагам» с «эрликонами». Восьмая ракета, ручку на себя, крен и вираж вправо. Он отработал. Обороты и в набор. Оглянулся и увидел, как последний из «его» девятки свалился на крыло и пошел к земле. Бомберы «встали на вертушку», Лешка повел куда-то в сторону две восьмерки ЛаГГов. Где-то подходит противник.
– «Пешки»! Работать самостоятельно, у нас работа, не волнуйтесь! Прикроем.
– «Тринадцать», я – «Захар» – понял. Работаем.
Они вышли из пикирования раньше, на полутора тысячах, и сейчас уходили вверх для разворота и новой атаки. Тарас появился чуть справа и выше, обозначив себя. Тоже без ракет и бомб. Пара к бою готова, но противника нет. Полк связал его боем в стороне от объекта атаки. Петр постоянно кренится, чтобы не пропустить низом «мессера». А вот и они! Атака сверху в ?, ведущий сбит, Тарас обстрелял ведомого, были попадания, «мессер» запарил движком. Им не до него, идут в набор, внимательно осматривая окрестности. Растянувшиеся «бомберы» – самый лакомый кусок для истребителей. Но пока чисто, «пешки» закончили работу и собираются. У них всего пять – шесть бомб, до восьми. Для более мелких бомб сегодня целей нет. Пе-3 давно отработали. Ходят кругами, тоже прикрывают 321-й. Подошел на большой скорости Алексей с ребятами, на капотах черные следы работы пушек и пулеметов. Они встали на вираж, и полк собрался. «Селфи» на память, для отчета, и домой. Колонна расползлась. Битых машин и танков довольно много, небестолковый налет, давно бы так.
А вот на следующий вылет ушли без одной эскадрильи: они заправлялись с армейского склада, прислали бензовозки оттуда. И взлететь не смогли. Еще на прогреве начали пропускать движки. Петр тоже не полетел, остался разбираться. Сняли свечи, а в зазорах – свинец. Вся эскадрилья заправилась с двух машин ТЗ, в обоих бешеное содержание свинца в бензине. Не всем нравится то, что авиация залетала. Полк, без второй эскадрильи, сопроводил в Вязьму новую бригаду, в которой практически не было легких танков: 24 КВ-1, пять КВ-2, 30 Т-34 и два Т-26. Они усилили 18-ю и 19-ю танковые бригады, оседлавшие подходы к городу. Еще бы мозгов хватило не атаковать на встречном, а действовать из засад. В город вошла 4-я ДНО. Она была вооружена винтовками «Лебель», 8-мм, и пулеметами «Гочкис», под тот же калибр. Выдали это дерьмо со складов и по сорок патронов к винтовкам, и по двести к пулеметам. Судя по всему, армии оставили арьергарды и отходят к Вязьме. Официально объявили о централизации командования авиацией города. Командовать парадом будет не Петр, а генерал-лейтенант Жигарев. Лучше от этого не стало. Вместо вылетов группами по 32 машины, пришло распоряжение использовать не более двух звеньев по три самолета. Потребовали сократить расход топлива, в связи с объявленным осадным положением. Слава богу, что в Москву вернулся Жаворонков, с его и Соколовского помощью решили проблему с топливом и подчинением. Но шесть вылетов на барражирование «успели» сделать. Подбирали для этого наиболее слетанные пары, которые вели «свободную охоту». И не в составе звена, а именно парами, под тщательным наблюдением с земли. Благо что немцы были озабочены по самое не хочу, справа и слева от Вязьмы. Как только стемнело, Петр понесся в штаб фронта, хотя его «часы» были после 24.00. Ведь пришел категорический запрет на использование самолетов ПВО Москвы для вылетов к линии фронта. То есть якобы «приданный» 120-й полк забирали. Толку от них не сильно много: бомболюк у них занят топливом и АФАром, тормозных решеток нет, но как штурмовики они вполне годятся, и устойчивее к зенитному огню. 321-й полк, совершив всего два вылета в район Вязьмы, был переключен на Юхнов и Сухиничи. Ставка по-прежнему считала, что главное направление удара – это Тула. Угрозы с западного направления она не усматривала. Куда девались их снимки массы танков в штабах – оставалось загадкой.
В первую очередь посетил начальника особого отдела. Дело в том, что двух водителей ТЗ с некачественным топливом мгновенно осудили и расстреляли перед строем полка. Причем не перед строем своего полка, а перед 13-м. Как будто бы они хоть каким-то боком к нему относились. Летчики, естественно, забурчали, и совершенно верно. Во-вторых, не могли они добавить в бензин ничего. Эта присадка – импортная, не могли водители ее достать нигде, кроме самой нефтебазы. А так, их хлопнули, а проблема осталась. Глубже рыть требуется. Угроза – серьезнейшая. Здесь они «переборщили», выделяться свинец начал на земле, если уменьшить количество присадки, то двигатели будут отказывать в полете.
– Я уже в курсе событий, – заявил комиссар 3-го ранга Цанава. – Следователь и члены трибунала сейчас отвечают на некоторые неудобные вопросы. И вообще, аккуратнее действуй, капитан. Данные перехвата говорят, что немцы озаботились твоим полком и «неизвестными радиостанциями» у Кубинки.
– У меня охранение никакое, товарищ комиссар. Большего ничего не могу сделать, роту охраны сократили вдвое.
– Кто и когда?
– Позавчера, БАО ведь нам не принадлежит, он – приданный, мне не отследить.
– Вот что, выходи на «своих» в ГШФ и требуй собственный БАО. Можешь сослаться на мой приказ по фронту. Укажи сразу: исполнить 08.10.41 к 07.30 и доложить. Иначе греха не оберемся. Вот еще, из Крекшино докладывают, что в течение двух суток к ним вышло трое, без документов, в странной форме, представились капитаном Марущенковым, старшим лейтенантом Хворостовым и сержантом Андрейченко из 13-го полка.
– Фу, нашлись! Там еще старшина Димов был сбит.
– Увы, двое из них говорят, что похоронили его в Рябиковском лесу, принесли его пистолет и письма. Спуститься с дерева не смог из-за ранения, умер от ран. Хорошо, доставим в полк, но это через Ржев.
– Я туда Ли-2 подгоню.
– Замечательно, заодно моих людей туда переправишь. Свяжусь, когда будет нужно.
Появился повод позвонить Жаворонкову и объяснить ситуацию, подсказали ему, как надавить на командование, пригрозив переправить полк на юг, где немцы начали новое наступление от Каховки к Перекопу. Дескать, раздергиваете разведывательный полк, жжете понапрасну моторесурс ценных разведчиков. Подключился Соколовский, и вопрос со штабом ВВС РККА был решен. Полк остался в свободном плавании и решал задачи по авиационной поддержке вывода войск «группы Лукина». Вопрос стоял на контроле Ставкой. Жигареву пришлось согласиться с этим положением, тем более что флот взялся за поставку топлива из собственных резервов. Больше той злополучной нефтебазой пользоваться не пришлось. Трое летчиков добирались «домой» практически неделю.
Мы обеспечили отвод за пределы кольца 199-го и 200-го ОАДН ВМФ в полном составе: сорок орудий, с боеприпасами, которых перебросили к Можайску, где они сыграл впоследствии важную роль. Этим нас озадачил Жаворонков лично. Снизошел, приехал посмотреть, как устроились в Кубинке его подопечные. Обещал присвоить майора, проговорился, что Саша Хабаров и Денис Степанович представлены к званиям Герой Советского Союза, Указ уже опубликован, но этих газет мы в тот день не получили. Мы все хором под трибуналом были. Так что, похоже, пролетели мы мимо наград, как фанера над Парижем. Два кусочка сахара и две папироски. Жаворонков пообещал разобраться. Но время такое, что вряд ли у него это получится в ближайшее время. Поезд уже ушел.
К сожалению, этот разговор по душам имел последствия. Жаворонков написал представление, подал его Кузнецову, а тот пошел с ним выше. Пятнадцать Героев Советского Союза – это не баран начихал. Все летчики первой эскадрильи были поданы на это звание. Перед этим список и ходатайство подписали у Жданова. Жданов не входил на тот момент даже в состав Военного Совета фронта, он был первым секретарем Ленинградского обкома и главой комитета обороны Ленинграда. На нем персонально лежала ответственность за оборону города. Именно он предложил снять Ворошилова с поста командующего фронтом и назначить кого-либо другого. Выбор Сталина пал на Жукова. И когда раздавали «пряники» за прорыв блокады, то наградили местных и Кузнецова, который разрешил вывод кораблей в Морканал, что соответствовало плану затопления кораблей Балтфлота. (Кстати, кто не в курсе, линкор «Марат» был поврежден немцами не под прикрытием фортов Кронштадта, а в ковше на месте предстоящего затопления, на выходе из дамб ЛенМорканала. И там же был отремонтирован с помощью плавдоков и понтонов. Водолазы под водой и под обстрелом варили подводную часть носовой части линкора «Фрунзе» к «Марату». Рыбу глушат с помощью обычных безоболочечных тротиловых шашек. Но приварили. Окончательно списан он был после войны.) Но утверждать список должен был командующий фронтом на тот момент. Он тремя зачеркиваниями вычеркнул Петра из списка и лично добавил: находится под судом и следствием. Вызвал Могилевского. До войны Фроим Моисеевич командовал юридическим отделом 1-го стрелкового корпуса 10-й армии, расквартированного в Белостоке. Сумел вывезти из Белостока личное, и не только, имущество, включая обстановку в квартире, принадлежавшей не ему, а арестованному и осужденному им начальнику дефензивы Белостока и окрестностей. Счастливо избежал трех котлов по дороге к городу Москва и приобрел еще один ромб на петлицы. Из-за заседания трибунала по делу о массовом отказе от исполнения приказа комфронта командованием 13-го ГвОРАП, не попал и в четвертый котел. Там собирались судить командира дивизии 16-й армии, отказавшегося исполнять приказание об атаке для улучшения тактического положения дивизии в ночь с 31 на 1 октября.
– Ты приказание получил о командире 13-го полка?
– Именно так, работаем, товарищ генерал армии.
– Я его не отменял, и не отменю, но тебе от неисполнения легче не будет, это я те обещаю. Пол?
– Непременнейше понял, тащ командующий. Есть заковыка, правда, по хозяйственной части, там срока маленькие.
– Похрен! Действуй, чернилка. Пошел вон! Без результата не появляйся!
«Именем Союза Советских Социалистических Республик. За проявленное стяжательство и нарушение советского законодательства в области взаимоотношения хозяйствующих структур, а также присвоения государственного имущества, выразившегося в незаконном использовании 80 тонн оцинкованного железа толщиной 3 мм, и незапланированном расходе 2300 килограммов свинцового сурика, 800 килограммов олифы и 420 килограммов шаровой краски, предназначенной для окраски самолетов 13-го отдельного полка ВМФ, трибунал Западного фронта приговаривает…»
Я опять подвел отца своим послезнанием. 18 октября пойдут дожди, и все встанет, в том числе и немецкое наступление захлебнется в русской грязи. Я нарисовал его рукой эскизы сборного металлического покрытия. Петр послал краснофлотцев на станцию, там под откосом лежало несколько вагонов с оцинковкой, нарисованный от руки эскиз съемного покрытия принес на железнодорожные мастерские. Заказал и составил договор от имени полка, получил и установил покрытие на ВПП и стоянки. Что там делать? Один удар штампом! А юридический отдел фронта эту оплату не пропустил. Нарушение! Стяжатель! Ату его! Лишить орденов, звания и два месяца в дисциплинарной роте Западного фронта. Трибуналом получена отрицательная характеристика с места прежней службы, подписанная новым командиром полка и батальонным комиссаром Алтуфьевым. Почему он подписал, осталось загадкой для Петра, может быть потому, что его в списке Героев тоже не было? Но сам Петр никаких представлений не писал, это было много выше его полномочий в РККФ. Так как «преступление» хозяйственное, то предварительного ареста не было. Пара допросов, в условиях выполнения основной боевой задачи. Рассмотрение проходило без него, присутствовал вышеупомянутый комиссар полка Алтуфьев. Дали возможность сдать обмундирование, ордена, оружие и личные вещи на хранение в части. И увезли в 192-ю отдельную дисциплинарную роту Западного фронта. Там командовали лейтенант Сучков и младший политрук Засядько. В роте сплошь бывшие командиры РККА: от полковника до капитана, ниже званий не было. В основном: за проявленную трусость и потерю управления войсковой частью или даже соединением. «Хозяйственником» был один Петр. Рота находилась у деревни Жучки на правом берегу реки Вазуза, в чистом поле, на танкоопасном направлении. ПТР в роте не было, обещали подвезти. Засядько в первый же день «провел душеспасительную беседу» с бывшим капитаном.
– Ты мое дело читал?
– Читал.
– Я что-нибудь украл?
– В деле так написано.
– Да и пошел ты! Винтовку дай и маскхалат. Будем кровушку пускать будущим маршалам вермахта, ибо плох тот солдат, кто не мечтает стать маршалом.
– А стрелять-то умеешь, летун?
– Вместо соски ствол винтовки использовал, по словам матери. Не надо меня учить, как Родину любить, политрук. Пустые места на кителе видишь? У тебя это первая война, а у меня – вторая. Разницу чуешь?
– Ну пойдем, покажешь, гвардии капитан…
И стал командир полка штатным снайпером штрафной роты. Все два месяца, от Жучков до Волоколамска. Должность такая, что кровью не смыть, только посмертно, так что от звонка до звонка. На седьмой день наступления его вызвал с позиции лейтенант Сучков, который совсем не соответствовал своей фамилии. Душевный был человек и отличный командир, кстати, как и его политрук.
– Петр Васильевич! Ваш срок истек полтора часа назад. Снять с вас судимость права не имею, требуется подпись врача, а она у нас – сука известная. Извини. Вот записка, прибудете в часть – пишите, ни я, ни Захар слов не пожалеем. Спасибо.
Задерживаться в штрафной роте Петр не стал, ни к чему это. Никто не оценит. Собрал манатки, сдал винтовку и прицел, боеприпасы, и с бумажками пошел в тыл, благо – недалеко. Получил подтверждение, что полк базируется на старом месте: в Кубинке. Сел на «кукушку» и поехал. От Матренино до 50-го километра, пересадка, затем до Кубинки. На площадке пусто, машины запрятаны в лес под горушкой, но их мало, очень мало. Доложился командиру полка капитану Федотову. Он из третьей эскадрильи, один из немногих там, кто имел боевой опыт на Балтике, 13-й ИАП ВМФ.
– Здравия желаю, товарищ гвардии капитан, с возвращением.
– Не ждали?
– Ждали, товарищ капитан, очень ждали. Машина ваша здесь, никому не отдали.
– Да не капитан я, краснофлотец. Так что, прибыл после отбытия установленного срока. Судимость не снята, звания лишен, в должности не восстановлен.
– Как же так, товарищ гвардии капитан?
– Кровь требуется, ранение, а я снайпером был. А там два варианта: либо живой, либо мертвый, третьего не дано.
– Что делать будем, товарищ капитан?
– Хрен его знает, Женя. Сколько самолетов в полку?
– Две эскадрильи, товарищ капитан, по восемь штук.
– А где остальные?
– Нас делили четыре раза. Когда полк узнал, что подписанная всеми летчиками характеристика на вас осталась в штабе полка и не рассматривалась трибуналом, то нового командира и замполита подвели к немцам и оставили их одних. Их хватило секунд на тридцать, сопляков. После этого нас начали делить, потом дожди начались, и немцы локатор разбомбили, потому что в полку не осталось никого с «плохой погодой». Из первой эскадрильи остался только Быстров, он был комполка до меня. Его ранили в том вылете, когда немцы нас бомбили. Ну, и я вот четвертую неделю командую.
– Понял, пиши направление в ЗАП. Смысла не вижу тебе мешать.
– Да как же так, командир, это же ваш полк!
– Жень, не трави душу. Пиши направление.
– Машину свою заберите, она – именная. На ней никто летать не хочет. Вас ждет.
– Хорошо, заберу. Краснофлотец, с именной машиной, и 38 звездами на ней, и со ста сорока семью убитыми гитлеровцами. Что-то в этом есть.
У машины обнялся с Петровичем, своим техником, который третий год неотступно следовал за командиром, переходя из одного подразделения в другое. Тот прослезился, что Петр вернулся и живой. Машина расчехлена, два массовика сворачивают продубевшие на морозе чехлы. Выяснилось, что произведена замена обшивки на ПАРМе, она у деревянных машин склонна к загниванию. Так что на морозе и без дела стоит только четыре дня. Специально готовили ее к его возвращению, ждали и верили, что вернется, хотя ни одного ответа на письма, написанные в 192-ю роту, не приходило. Скорее всего, цензура не пропускала. Оно и правильно, наверное. Новости в письмах были грустные и плохие.
– Ну, что? Облетаем после ремонта?
– Да сейчас не стоит, вот-вот «мессеры» прилетят. Повадились, понимаш, командир, облет делать, маскировку проверять очередями.
– А зенитчики где?
– На страже, только они больше станцию охраняют и себя. Если заход не по их позициям идет, то даже огня не открывают. Они теперь чужие, и полку не подчиняются.
– Понятно. Откуда подходят?
– Прямо над шоссе так и идут. У них в Бобрах аэродром. Вот как вон там разрывы появятся, так через пять минут они у нас.
– Прогрей машину, Петрович. Я сейчас.
Петр почти бегом отправился к вещевому складу. Отбрыкался от обнимашек, скинул ватные брюки и ватник, натянул на солдатскую гимнастерку комбинезон и куртку. Надел шлемофон и выскочил из дверей. Петрович рукой показывал на появившиеся облачка разрывов где-то над Можайском. Низкие зимние облака не особо способствовали бою. Нырнут в облака, и без локатора хрен найдешь. Петр прижался к самой дороге, но так, чтобы сзади не клубился снег. Четко вписался в небольшой отворот шоссе влево и увидел пару немцев на высоте около 150 метров. У Землино Петр чуть шевельнул ручкой и оторвался от шоссе, определил упреждение и дал очередь по ведущему. 23-мм снаряды перерубили центроплан «желтоносого», но еще до первых разрывов в прицеле был ведомый, и туда пошла вторая порция снарядов. Чуть менее удачно, но густая черная полоса потянулась за немцем. Вираж, еще один, повторяющий черный след в небе, вход в облако прямо по копоти, сброс скорости, щиток. Коптящая полоса набегала на кабину. Очередь по темному силуэту, возникшему из белой мглы. Обороты, и аккуратный выход на вираже вниз. Второй упал в Захарьинский лес, справа от шоссе. Еще один вираж. Петр вошел в облака, и несколько удалился от дороги. Второй немец выпрыгнул, и сейчас будут «гости». В поле у Захарьино вполне может сесть «шторьх», которого будут прикрывать немцы. У Красного Стана он ненадолго выскочил из облаков. Четыре «мессера» кружились над деревней, проводя короткие «клевки» атак, видимо, прижимая к земле нашу пехоту. В облаке Петр пересек линию фронта, и вышел из него после виража на курс 90. Вниз, к земле и набор скорости. Одинокий «шторьх» под самыми облаками неторопливо шевелил винтом, следуя на выручку незадачливому «асу». Атака из «мертвой» нижней полусферы. Немецкую машину просто разорвало снарядами. И уход в облако, не изменяя курс. Определился перед входом. На планшет легла линейка. Скорость 500, курс 87, дистанция 25, 180 секунд полета, выход из облака и огонь по «мессеру», руль направления которого весь покрыт отметками. С ракурса 90 Петр прошил его от винта до хвоста, как в тире, когда тот увлеченно пикировал на фигурки солдат на снегу. Левый разворот на вираже с опущенным носком крыла, и крутыми белыми полосами за крыльями. Но атака не состоялась. Немцы нырнули в облака, и сейчас пересчитывают такой же маневр, как выполнил он: в слепом полете выйти из облака таким образом, чтобы противник даже охнуть не успел. Здесь – кто кого переиграет, и у кого крепче нервы. То, что они пойдут вправо, сомнений не было. В небольшом разрыве промелькнул хвост противника. Расчет был верным, курс примерно определен. Теперь вниз, и ждать выхода. Немец вывалился прямо перед ним и не видел его. Щелчок «глушилки», забыли, гады, и буквально трехпатронная очередь в упор снизу между мотором и кабиной. Десяток снарядов сорвал двигатель с рамы. В облако, и широкий вираж. «Глушилку» вниз, требуется знать, что предпримет противник.
– Манфред сбит, уходим, это «большая крыса». Домой!
«Домой» – это 268, «сверхчеловеки»! Вираж, обороты и вниз. Вот они! Вверх и взлетный. 87 секунд полета, нос вниз. Чуть не столкнувшись с ведомым немцем, Петр успевает отстреляться по обоим. Ведомый упал, а ведущий получил пробоины и ушел в облако, но в конце очереди две из трех пушек замолчали. Осталось 20 снарядов, поэтому отворот, и тоже домой. Тем более «крамбол» разоряется, орет, сука, открытым текстом.
– Крамбол! Ноль-ноль-ноль.
Из облаков Петр вышел у самого аэродрома, двумя виражами погасил скорость и сел с хода.
– Петрович, принимай аппарат. Облетали, и рисуй шесть звездочек. Крайнего не добил.
Погода окончательно испортилась, и, вместо перелета, Петр пошел в баню, смыть с себя окопную грязь и пот. В баню штрафников водят, и даже чаще, чем остальных, так как устав в дисциплинарных подразделениях чтут выше всего. Но с полковой баней она сравниться не может. Петрович составил компанию и напарил его так, что Петр, еле дыша, вывалился на снег и от души повизжал, катаясь по нему голышом. Затем долго пили чай с прошлогодним кубанским абрикосовым вареньем.
– Слушай, Петрович, а где этот самый настил? На зиму сняли?
– Да прям-таки, во Власихе он, на аэродроме связной эскадрильи штаба фронта. На следующий день после того, как тебя увели, приехали за ним, дескать, вещественное доказательство.
– Так суд-то был до этого! Меня ж после суда увезли, я же на нем не был, не вызывали, он же был заочным.
– Э, брат, приглянулся настил штабным, удобно же, и похрен, что полк из-за этого взлететь после 18 октября две недели не мог, пока не подморозило да не прикатали хляби. Я-то думал, что только у нас на Кубани такая грязь бывает, ан нет, в Московии грязи не меньше.
– Слушай, а полк его оплатил или нет?
– Конечно, оплатил. Еще и подгоняли финансистов. Мария жаловалась, начфин.
– А списать – списывали?
– Нет, точно не знаю, не интересовался, но могу спросить. – Петрович малость «подженился» на начальнице финотдела полка. Одно другому не мешает, тем более что оба были в летах и вовсе не холосты. «В летах» – это 38 лет, но по сравнению с Петром, с его неполными 22 годами, он был стар, как дерьмо мамонта, мудр и опытен, как в технике, так и в делах житейских.
– От мамы писем не было?
– Нет, в штабе спроси, там ответ за запрос приходил, но мне его на руки не отдали, оно на имя замполита пришло. Алтуфьева уже не было, так что должно сохраниться.
– Вот скажи, Петрович, что за человек такой, Алтуфьев, был? Чего ему не хватало?
– Чё не хватало – чё не хватало? Вот ты всегда, Петруха, такой: ляпнешь, не подумавши, и врагов себе наживаешь. Ты на разборе в сентябре что ему сказал? Что с пилотированием у него проблемы, допуска к ночным нет, поэтому сидите на земле, подлетываете, и готовьтесь к сдаче зачетов по всему курсу боевой подготовки. Все ордена за ночной вылет получили, а он спал в Курортстрое, его даже не вызвали, когда у нас разборки с начальством шли.
– А что его вызывать-то было? Человек новый, суток не прошло, как в должность вступил. Людей не знает, тех, кого он знал, мы всех в ЗАП отправили. Комиссар полка – должность серьезная, поэтому и хотел сначала присмотреться.
– Толку от твоего присмотра, Петр.
– Толк все-таки какой-то есть. Я же так и не сошелся с ним, значит – что-то отталкивало.
– Ну, а что тогда спрашиваешь, что ему не хватало: славы. Привлекать писак ты запретил. Летчики почти все это воспринимали с пониманием, но были и те, кто бурчал, читая газеты, что у него или у нас все круче, а о нас ни слова. Люди же привыкли к тому, что если передовик, то о нем трубят во всех газетах. А о том, что мы, вообще-то, самые передовые, по всем позициям, молчали, как будто чем-то постыдным занимаемся. Те, кто помоложе, так кивали, что у тебя пять орденов, а у них – два или один.
– Так у меня же три с 39-го и 40-го. А здесь – два, как у большинства в первой эскадрилье.
– Полку внимания не хватало, а это дело командира и комиссара. А корреспондентов можно застращать и вычеркивать то, что публикации не подлежит.
– Так это ж врать! Нас засмеют!
– Да мне-то все равно. Вон, один дали за ту войну, и тем доволен. Да еще ты свои фронтовые и за сбитые отдаешь, посему «золотой запас» имеется, что если что нужно достать для «птичек», даже остродефицитное, то завсегда пожалуйста, с расплатой на месте. Людям не все равно, учитывать нужно эти настроения. Война – дело такое: либо грудь в крестах, либо голова в кустах.
Их разговор прервало появление рассыльного из штаба:
– Тащ гвардии майор! Разрешите обратиться?
– Да какой я тебе «майор»? Обращайтесь.
