Не видя звёзд
Вадим Юрьевич Панов
Герметикон #8
Мартина – загадочная и невероятно красивая «планета миллиона озер», хранящая мрачную тайну гибели Тринадцатой Астрологической экспедиции. Именно её намерена разгадать Девятнадцатая Астрологическая экспедиция, в которой не мог не принять участия Помпилио Чезаре Фаха дер Даген Тур – знаменитый путешественник, умеющий находить выход из самых безнадёжных положений. И это умение ему крепко пригодится на Мартине – в ловушке созданной Пустотой, и в ловушке, подстроенной новыми, очень опасными врагами. Оторванный от Герметикона, Помпилио может рассчитывать только на себя и команду «Пытливого амуша», на людей, которых он подбирал годами, и которым полностью доверяет. И на знаменитую лингийскую дерзость, конечно, которая способна превратить поражение в блистательную победу.
Вадим Панов
Не видя звёзд
Пролог
…в котором восхищение чарующей красотой сводит с ума от ужаса
Красота…
В душе каждого из нас прячется её эталон – особый, глубоко личный и абсолютно уникальный. Кто-то наслаждается изяществом прекрасных женщин, замечая подлинную красоту только в их совершенных формах и оставаясь равнодушным ко всему остальному; других привлекают тонкость изящного слога, завораживают полотна великих живописцев, изысканность скульптуры, гармония музыки и каменное величие архитектуры.
Мы видим красоту в разном и оцениваем на свой лад, но иногда… совсем не часто, конечно же – иногда… нам везёт натолкнуться на подлинное совершенство. На творения, чьё великолепие завораживает абсолютно. Лингийский собор Доброго Маркуса – самый большой олгеменический храм Герметикона, величие которого признают даже ненавидящие древнюю религию галаниты. Холм Девяти Героев на Верзи, который адигены[1 - Значение этого и других герметиконских терминов можно посмотреть в словаре.] называют идеалом скульптурных композиций. Панорама «Последняя атака», описывающая легендарный бой, в ходе которого бамбальеро удалось отбить неистовый штурм Хоэкунса и убедить Эдуарда Инезира предложить оставшимся в живых воинам почётное изгнание.
Но великолепные образцы искусства, случалось, меркли на фоне потрясающих творений самой Природы. Грандиозные скалы «Три каскада» на далёкой Фраге, двойная Деригона, потрясающая немыслимой красотой, падающие реки Скрынды, и… Близняшка, никогда не расстающаяся с Мартиной. Близняшка… гигантская луна, превращающая заурядную планету в невероятную. В одно из подлинных чудес Герметикона.
Потому что ни у одной из известных планет нет спутника, размеры которого сравнимы с самим обитаемым миром.
– Невероятно, – едва слышно произносит Галилей и восхищённо улыбается. – Как же ты прекрасна…
Нигде, ни в каком другом мире наступление темноты не превращается в грандиозную церемонию. Близняшка не появляется на небе – она захватывает его. Её колоссальный диск становится всё ярче и ярче, становится неспешно, но неотвратимо, обретает резкость по мере того, как свету звезды приходится все жёстче драться с мраком Пустоты. И ночь на Мартине превращается в понятие отвлечённое, не имеющее никакого отношения к непроглядной тьме. Ночь на Мартине почти всегда – день.
Лунный день.
Неповторимый… невозможный нигде больше.
Близняшка так низко нависает над Мартиной, что её можно отчётливо разглядеть невооружённым взглядом. Огромные горы и глубокие кратеры, овраги, рассекающие каменистые равнины, и внезапные нагромождения скал. Можно разглядеть её безжизненность. И её тишину. Гигантский спутник кажется кошмарным отражением Мартины, мёртвым образом цветущего мира.
Близняшка восхищает и пугает.
И никто, абсолютно никто не способен сопротивляться её чарам.
– Я больше не хочу в сумасшедший дом, – шепчет сквозь сон Галилей. – Пожалуйста… не надо…
Он по-прежнему улыбается. Но из его закрытых глаз текут слёзы. Близняшка тянет, как Знак Пустоты, и противиться ей нет никакой возможности. И астролог не хочет противиться, во всяком случае во сне. Он жадно рассматривает невероятную картину, наслаждаясь чудесным воспоминанием.
И дрожит от страха.
Он видит гигантский цеппель, медленно плывущий на фоне полной Близняшки, и ощущает себя стоящим на открытой палубе другого корабля, идущего параллельным курсом. Ощущает себя изумлённым, восторженным… и счастливым. Ощущает мир как жизнь, а Близняшку – только мрачным отражением, не имеющим отношения к реальности. Галилей улыбается себе тогдашнему и воет от тоски, потому что знает…
сейчас знает…
воет, потому что сейчас знает, что случилось тогда…
сейчас знает – во сне.
– Не делай этого, – шепчет астролог себе тогдашнему. – Никогда этого не делай. – И холодеет, наблюдая за тем, как идёт в астринг. – Не делай этого!
Галилей кричит, но там – во сне. Кричит себе, улыбающемуся, кричит тому восторженному дураку, который поднимается в астринг, кричит и воет… А из его закрытых глаз текут слёзы.
– Не делай этого!
Дверь в астринг закрывается.
И Галилей знает, что будет дальше.
Сейчас знает – во сне. И отчаянно кричит, заставляя себя проснуться.
А просыпаясь, помнит лишь одно – ему приснился кошмар, и оттого глаза его мокры от слёз. Помнит одно, ничего больше. Просыпаясь, он оставляет всё во сне.
Просыпаясь, Галилей переворачивается на спину, подкладывает под голову руку и смотрит в тёмный потолок. Потолок белый, но стоит глубокая ночь, и потолок тёмен. В спальне тихо, и ничто не мешает астрологу попытаться вспомнить, что же ему снилось. Он пытается, хотя знает, что ему будет страшно, но не может…
Не может уже много лет.
Глава 1
…в которой Бедокур и Мерса производят впечатление, Крачин становится преступником, Дорофеев готовится, Галилей боится, Помпилио слушает наставления, а дер Жи-Ноэль совершает прыжок на Пелеранию
– Сколько-сколько лет ты служишь? – переспросил Бедокур, добродушно разглядывая военного. Сверху вниз разглядывая, с высоты гигантского даже по меркам шифбетрибсмейстеров роста. – Сколько?
– Десять лет, – повторил военный. И нервно поёрзал, догадываясь, что одним вопросом здоровяк не ограничится.
И не ошибся.
– Десять лет… – протянул Чира, глядя на собеседника так пристально, словно каким-то образом узнал дату его рождения и теперь высчитывал ближайшее будущее с помощью всех восьмидесяти семи гороскопов, которые помнил наизусть. – И когда тебя перевели в артиллерию? Позавчера?
– С первого дня при орудиях! – военный попытался изобразить обиду, но не преуспел.
– Снаряды подносил?
– Что?!
– Просто спросил. – Чира пожал могучими плечами и приятно улыбнулся.
Оппонентом Бедокура выступал не рядовой пехотинец, а целый штаб-сержант, командир приданного испытателям расчёта, человек, судя по нашивкам, заслуженный, авторитетный, однако как вести себя с Бедокуром, он понимал плохо, потому что, с одной стороны, перед ним возвышался пусть и здоровенный, но всё-таки механик, причём соответствующим образом одетый: штаны с накладными карманами, цепарские башмаки, майка и лёгкая летняя цапа. Но при этом не следовало забывать, что шифбетрибсмейстер – должность офицерская, рядового во главе инженерной службы цеппеля никто не поставит, то есть, несмотря на внешний вид и простоватое лицо, механик и по должности, и по званию стоял много выше штаб-сержанта. А последний, очень важный для осмысления ситуации пункт заключался в том, что второй главной обязанностью шифбетрибсмейстеров было непосредственное управление нижними чинами, собственно, поэтому при прочих равных капитаны предпочитали видеть на этой должности парней, с трудом проходящих в стандартные дверные проёмы. Чира Бедокур был именно таким, даже несколько больше, и несчастный штаб-сержант не сомневался в том, что при желании шифбетрибсмейстер «Пытливого амуша» с лёгкостью раскидает по округе и его расчёт, и приданное им в помощь отделение горных егерей.
Именно поэтому штаб-сержант заставил себя сдержать рвущиеся наружу ругательства и со всей возможной вежливостью ответить:
– Я уверен в своих словах, шиф: дистанция до цели – две с половиной лиги.
Несколько мгновений Бедокур внимательно разглядывал покрасневшего военного, по всей видимости решая, какую линию поведения выбрать, затем кивнул, мягко отодвинул штаб-сержанта от дальномера, проворчал:
– Приятно, что ты хоть в чём-то уверен. – Склонился над прибором, полностью заслонив его, поправил пару настроек, вздохнул и предложил: – Проверь.
Штаб-сержант молча посмотрел в окуляр, помолчал и тихо произнёс:
– Три.
Комментировать ответ шиф не стал, услышал вопрос Мерсы и повернулся к нему:
– Долетят? – поинтересовался алхимик, с сомнением разглядывая выставленные на направляющие ракеты.
– А куда они денутся? – удивился Бедокур. – Долетят, конечно. Главное, чтобы твоя смесь взорвалась.
– Она не взрывается, а…
– Я имею в виду в полёте.
– Смесь не взрывается, – продолжил Мерса, привычный к тому, что его постоянно перебивают. – При ударе… э-э… происходит самовоспламенение…
– Главное, чтобы не в полёте, – повторил Чира.
– Главное, чтобы э-э… твои штуки вообще долетели.
– Всегда долетали.
– И ни разу… э-э… не загорелись в полёте.
– Вы, алхимики, такие зануды.
– Но…
– Короче, не взорвётся, я понял, – усмехнулся Бедокур и отвернулся.
Алхимик вздохнул и поправил очки.
Второй находящийся на позиции офицер не отличался ни ростом, ни сложением… вообще ничем не отличался и не выделялся, ну разве что носом – нос у Мерсы был большим, мясистым и полностью доминировал на тусклом, абсолютно незапоминающемся лице. Алхимик тоже предпочитал штатское – сюртук и шляпу, что особенно бесило штаб-сержанта, привыкшего к тому, что офицеры в обязательном порядке носили форму. Где погоны? Где нашивки? Где другие знаки различия? Как можно понять, кто перед тобой, если на нём сюртук или вообще цепарские шмотки? Зачем вводить людей в заблуждение?
Однако штаб-сержанту хватало ума прятать раздражение в себе и нехотя, но подчиняться странной парочке, которая должна была продемонстрировать высшим офицерам Лингийского флота новое и необыкновенно разрушительное оружие. Настолько новое и секретное, что со всех участников испытаний взяли дополнительное письменное обязательство о неразглашении. Хотя и так было понятно, что раз на полигон явился сам дар Антонио, владетель дарства Кахлес, дело действительно важное.
Но при этом оружие не произвело на штаб-сержанта особенного впечатления. Показалось странным и непонятным. И на взгляд артиллериста, несерьёзным. Ну как несерьёзным? Сами по себе уложенные на направляющие «ракеты» выглядели достойно: длинные, по четыре метра, трубы, снабжённые маленькими металлическими крыльями по бокам и на хвосте. Они, конечно, не могли соперничать с артиллерийскими снарядами, особенно большого калибра, которые прилагались к массивным орудиям – солидным и надёжным, одним своим видом внушающим уважение. Но тем не менее казались на что-то годными… Хотя… Что могут четырёхметровые трубки? Что они могут, если их испытатели вынуждены тщательно высчитывать расстояние до цели, опасаясь, что «ракета» не долетит и упадёт на землю.
Срам, короче, а не оружие.
Однако штаб-сержант благоразумно держал эти мысли при себе. И без охоты, но подчинялся странной паре, больше походящих на контрабандистов, чем на офицеров Астрологического флота. И если тихого алхимика ещё можно было с натяжкой причислить к приличным людям, то шумный, здоровенный шиф производил неизгладимое впечатление не только размерами, но и обилием всевозможных амулетов и оберегов. На широкой груди носил медальоны Доброго Маркуса, небесного покровителя Линги, и почитаемого всеми цепарями святого Хеша. С медальонами соседствовали амулеты: кривая раковина хансейских жриц Большого Фебула, усиливающая удачу обладателя на количество завитков, и редчайшая подъязыковая косточка лагорианской обезьяны Ким. А на мощных руках Бедокура позвякивали многочисленные браслеты-обереги.
– Помогают? – набравшись духу, спросил штаб-сержант, кивая на амулеты.
– Как видишь, до сих пор жив, – пожал могучими плечами Бедокур. После чего покосился на Мерсу и продолжил: – И пережил четырёх корабельных алхимиков, между прочим.
– Случайность, – отозвался тот, глядя на шиф-бетрибсмейстера хладнокровно.
– Они тоже не были уверены в своих смесях.
– Я уверен.
– Очень опасная смесь? – поинтересовался штаб-сержант.
– Цель видишь? – Бедокур кивнул на цеппель, о расстоянии до которого они только что спорили.
– Вижу.
– Мы её сожжём.
– Шестью трубками? – не поверил штаб-сержант.
– Называй их «ракетами», военный.
