Радикальная неопределенность. Манифест о природе экономических кризисов, их прогнозировании и преодолении
Ричард Букстейбер
Top Economics Awards
Экономическая теория последних столетий трещит по швам. Ни одну из ее моделей нельзя сегодня использовать для предсказания кризисов. В 2007 году МВФ предрекал светлое будущее мировой экономике, а в 2008 году наступили турбулентные времена. Причина «научной слепоты» проста: никто не учитывает природу людей. Научные модели работают только до тех пор, пока все предполагаемые участники процесса – потребители, компании, правительства – действуют «как проклятый робот». Но экономика – сложный механизм, движение которого зависит от бесконечного множества человеческих решений. Ричард Букстейбер предлагает революционный агентный подход. Он учитывает последствия нашего взаимодействия с окружающим миром и его влияние на нас. Агентная экономика готова к встрече с реальностью – эффективно предсказывать экономические кризисы и предотвращать их!
Ричард Букстейбер – бывший риск-менеджер инвестиционных банков Morgan Stanley, Salomon Brothers и ряда хедж-фондов, включая Bridgewater Рэя Далио. В настоящее время работает директором по рискам Калифорнийского университета, где курирует инвестиционный портфель стоимостью 120 млрд долларов.
В формате PDF A4 сохранён издательский дизайн.
Ричард Букстейбер
Радикальная неопределенность
Манифест о природе экономических кризисов, их прогнозировании и преодолении
Richard Bookstaber
THE END OF THEORY:
Financial Crises, the Failure of Economics, and the Sweep of Human Interaction
All rights reserved. No part of this book may be reproduced or transmitted in any form or by any means, electronic or mechanical, including photocopying, recording or by any information storage and retrieval system, without permission in writing from the Publisher.
Научная редактура – Невзоров Максим Вадимович, доцент кафедры политологии РГПУ им. А. И. Герцена, кандидат политических наук
Серия «Top Economics Awards»
© Copyright © 2017 by Richard Bookstaber
© Шалаева Д., перевод на русский язык, 2017
© Оформление. ООО «Издательство «Эксмо», 2021
* * *
В память о моем сыне Джозефе Израэле Букстейбере
Часть I
Введение
Глава 1
Кризисы и пятна на Солнце
Во время визита в Лондонскую школу экономики, когда финансовый кризис 2008 года достиг своего апогея, королева Елизавета задала вопрос, без сомнения приходивший на ум многим ее подданным: «Почему никто не предвидел приближения кризиса?» Ответ, данный экономистом Университета Чикаго Робертом Лукасом, был прямым: экономическая наука не смогла оказаться полезной в 2008 году, потому что экономическая теория установила, что не может предсказывать подобные кризисы.
Как пишет Джон Кей: «Получив такой ответ, мудрый государь будет искать совета в другом месте».[1 - См. Watson (2014, 75–76), Lucas (2009) предположили, что было несправедливо назначить экономистов ответственными за финансовый кризис, тогда как их видение спроса и предложения не дало им никакого преимущества комментировать такие возможности. Он писал, что модели, ориентированные на равновесие макроэкономики, не были представлены как «гарантия того, что ни один кризис не случится, но как прогноз того, что можно было бы ожидать, если бы кризис не наступил», Lucas (2009, 67). Томас Сарджент согласился, браня критиков за их «глупые и интеллектуально ленивые замечания», и заявил, что их подходы «отражают либо печальное невежество, либо намеренное пренебрежение к тому, что касается современной макроэкономики», Rollnick (2010, 28). Британские банкиры приносили извинения за свою роль в кризисе, когда они появились в Комитете казначейства в начале 2009 года, но, похоже, экономисты, которые сформировали поле, не разделяли такого раскаяния.Конечно, политики и регуляторы также не принесли извинений и по сути получили благодарность за то, что спасли нас всех.]
Так могли бы поступить и все остальные.[2 - Kay (2012, 87).]
Королевская семья Англии не впервые столкнулась с финансовым кризисом, она знакома с эволюцией экономической мысли, развитие которой такие кризисы стимулировали. Наша стандартная экономическая модель, неоклассическая, была создана в викторианской Англии в период промышленных и экономических революций, а также кризисов и жестоких социальных и экономических диспропорций, связанных с ними. Этот экономический подход возник из-за того, что классическая политическая экономия Адама Смита и Давида Рикардо потерпела неудачу в новой реальности. Неоклассическую модель отстаивал англичанин Уильям Стенли Джевонс, на себе испытавший последствия кризисов и подготовившийся к использованию новых инструментов в работе. Джевонс первым из современных экономистов ввел математику в экономический анализ и инициировал понятие «маржиналистская революция». Это огромный скачок вперед, изменивший наше представление о значении инвестиций и производительности.[3 - Ирвинг Фишер (Fisher (1892, 109)) писал: «До Джевонса все попытки математической обработки поваливались… Математический метод действительно начался с Джевонса в 1871 году». Работы Альфреда Маршалла также находились под влиянием теории Джевонса, хотя Маршалл никогда не стремился, как Фишер, признать свой вклад в теорию Джевонса. Тем не менее Джозеф Шумпетер (Schumpeter (1954, 837) писал: «Нет объективного читателя, который не признал бы… что теоретические построения Маршалла, не говоря об их техническом превосходстве и различных деталях развития, в основном такие же, как у Джевонса, Менгера и особенно Вальраса».]
Тем не менее, несмотря на области, в которых подход Джевонса улучшил наше понимание проблем, экономическая модель, которую он создал, не годится для прогнозов и объяснения причин кризисов. Мы можем начать с попытки понять ограничения нынешнего стандартного экономического подхода к финансовым кризисам и тому, что с ними делать, глядя на путь, который проделал Джевонс в Англии середины XIX века.
Экономическая революция тогда была обусловлена революцией технической. Железная дорога стала деструктивной технологией. Она коснулась всех аспектов промышленности, торговли и повседневной жизни: сложная сеть, исходящая из центра самых больших городов, дотянулась до отдаленной сельской местности. Говоря словами Карла Маркса, железные дороги привели к «уничтожению пространства временем» и «преобразованию продукта в товар». Теперь судьба продукта определялась не тем, где он был произведен, а рынком, на который его транспортировала железная дорога. Она прорезала нетронутую местность, где появились набережные, туннели и виадуки, меняя пейзаж и восприятие природы. В романах, написанных в XIX веке, железнодорожное путешествие было для пассажиров событием, связанным с приключениями и неожиданными встречами.[4 - См. Schivelbusch (2014).]
Железные дороги также стали источником повторяющихся кризисов. Тогда, как и сейчас, больше средств тратилось на мечты о новой технологии, чем на создание конкретных мест, где ее можно было бы применить. Трудно было найти более глубокую пропасть, в которой исчезали финансы, чем железные дороги. Многие из железнодорожных схем были неосмотрительными, а то и просто безумными проектами, где инвестиции часто исчезали бесследно. Сам термин «железная дорога» был в викторианской Англии тем же, что и «атомный» или «аэродинамический» после Второй мировой войны, а также «сетевой» или «виртуальный» сегодня. Когда дело касалось инвестиций, романтическая привлекательность стать участником этой технологической революции часто преобладала над соображениями прибыли. Барон Ротшильд заметил, что существуют «три главных способа потерять деньги: вино, женщины и технологии. И если первые два – более приятны, то третий – самый надежный». Капитал, инвестированный в строительство железных дорог, оказался самым верным путем в рамках третьего способа. Тех, у кого был капитал, поощряли к вложениям инженеры-проектировщики, получавшие прибыль от строительства железных дорог, им не приходилось задумываться о раздутых тратах, с которыми позже столкнулись строители. Миля железной дороги в Англии и Уэльсе стоила в пять раз больше, чем в Соединенных Штатах.[5 - Hobsbawm (1999, 87–93).] Приток прибылей инвесторов, полученных на стадии проектирования, позже закончился резким падением. Одной из жертв такого нисходящего цикла стал отец Джевонса, торговавший железом.
В 1848 году, в разгар этой промышленной революции с ее циклическими кризисами, великий экономист и интеллектуал Джон Стюарт Милль опубликовал свои «Принципы политической экономии», памятник долгой и богатой традициями классической политэкономии Адама Смита, Жана-Батиста Сэя, Томаса Роберта Мальтуса и Давида Рикардо. С этой публикацией экономика как наука достигла весьма респектабельного тупика, став клубом степенных джентльменов, сидящих в креслах, самодовольно погрузившись в рефлексию. Экономическая теория переживала застой в течение большей части двух последующих десятилетий. Милль писал, что «к счастью, в законах стоимости нет ничего, что нужно было бы прояснять настоящим или будущим авторам; теория этого предмета завершена».[6 - Mill (2004, 418)]
Но за эти два десятилетия, на фоне рабочих беспорядков и растущих проявлений бедности, в фундаменте теории Милля начали возникать трещины.[7 - У Хатчисона (Hutchison (1972)) перечислены четыре столпа теории Милля – это фонд заработной платы, трудовая теория стоимости, доктрина натуральной оплаты и мальтузианские ограничения роста населения.]
Его экономическая теория не смогла разглядеть существенных изменений, вызванных промышленной революцией. Он поставил на первое место труд. Чем больше труда затрачивается на производство вещи, тем больше ее стоимость. Это верно для эпохи, когда производство было обусловлено трудом.[8 - За последующие сто пятьдесят лет капитал выдвинулся на первый план, но учитывая технологические фирмы, которые составляют постоянно растущую часть экономики, это становится сомнительной перспективой. Сколько компаний достигли многомиллиардного уровня, имея всего лишь несколько компьютеров и легендарных четырех человек в гараже?]
Но с промышленной революцией капитал мог увеличивать результативность труда, и сам не был фиксирован. Он мог постоянно наращивать эффективность. В то же время предложение рабочей силы было избыточным, поскольку многие мелкие землевладельцы и сельскохозяйственные рабочие переехали в города, а их земельные владения в результате «огораживаний» превратились в продуктивные крупные землевладения. Рабочим выплачивалась заработная плата, которой едва хватало на пропитание, а экономическая выгода от повышения производительности доставалась тем, кому принадлежали станки, – капиталистам.
Для тех, кто благодаря собственным успехам или по рождению принадлежал к новому бизнес-классу, жизнь была стабильной и полной обещаний. Мужчины становились джентльменами, имевшими загородные дома, их сыновья получали образование в Оксбридже. Рабочему классу жизнь предлагала меньшие возможности. Генри Колман, американский политический деятель, посетивший Великобританию, так отреагировал на фабричную жизнь в английских городах: «Я уже достаточно повидал в Эдинбурге такого, что заставило кровь стынуть в жилах, а волосы – встать дыбом. Манчестер, как говорят, так же плох, а Ливерпуль еще хуже. Лицо общества обезображено кровоточащими язвами убогих, обманутых, угнетенных представителей человеческого рода. Каждый день жизни я благодарю небо, что я не английский бедняк, вынужденный кормить семью».[9 - Wells (1849, 169).]
Ученый Ричард Паркинсон с иронией писал, что когда-то отважился назвать Манчестер самым аристократическим городом в Англии, потому что «в мире нет другого города, где расстояние между богатыми и бедными так велико, а барьер между ними так трудно преодолеть».[10 - Tames (1971), документ 163: Паркинсон «О современных условиях труда бедняков в Манчестере». Также см. Hobsbawm (1999, 65, 73).]
Рождение современной экономики
Экономика индустриальной эпохи удалялась от Милля по двум путям. Первый, открытый Марксом, основан на историческом анализе и сосредоточен на человеческом измерении последствий господства капитала, которые должны были вызвать революцию, охватившую весь мир. Второй, основанный на математике, подражал механике естественных наук, полностью игнорируя человеческий аспект, формируя основу современной стандартной экономической модели, неоклассической экономики. Это был подход, продвигаемый Уильямом Стенли Джевонсом.
Говоря, что развитие неоклассического подхода игнорировало человеческий аспект, нужно помнить, что это был продукт своего времени. Арифметика, пишет историк Эрик Хобсбаум, была основным инструментом промышленной революции. Стоимость предприятия определялась операциями сложения и вычитания: разницей между ценой покупки и ценой продажи; между доходами и затратами; между инвестициями и их отдачей. Такая арифметика проникала в дискурс и анализ политики и морали. Простые арифметические вычисления могли выражать человеческое состояние.
Английский философ Иеремия Бентам предположил, что удовольствие и боль могут быть выражены количественно, а удовольствие минус боль равняется мере счастья. Уменьшив несчастье, правительство, которое производило больше чистого счастья для наибольшего числа людей, де-факто проводило лучшую политику. Такова была бухгалтерия человечества, создававшая свою книгу дебетовых и кредитовых оборотов.[11 - См. обсуждение Schabas (1990, 34). Bentham (2007, 30) перечисляет семь обстоятельств, которые влияют на измерение удовольствия и боли.IV. Для ряда людей, по отношению к каждому из которых определялась ценность удовольствия или боли, она будет больше или меньше, в соответствии с семью обстоятельствами (т. е. с шестью предыдущими); а именно:1) интенсивность;2) продолжительность;3) уверенность или неопределенность;4) близость или отдаленность;5) результативность;6) чистота.И еще одно – а именно:7) его протяженность, то есть число лиц, на которых оно распространяется, или (другими словами) которые пострадали от этого.]
Отправной точкой «Теории политической экономии» Джевонса стал количественный анализ соотношения удовольствия и боли. Из семи рассмотренных Бентамом обстоятельств, связанных с удовольствием и болью, Джевонс выбрал интенсивность и продолжительность как наиболее фундаментальные характеристики чувств.
Ясно, что «каждое чувство должно длиться какое-то время, и… пока оно длится, оно может быть более или менее острым и интенсивным». Таким образом, количественное выражение чувства – это просто продукт его интенсивности и продолжительности: «Общее количество можно найти, умножая количество единиц интенсивности на количество единиц продолжительности. Тогда удовольствие и боль – это величины, обладающие двумя измерениями, так же, как площадь или поверхность имеют два измерения – длину и ширину».[12 - Jevons (1871, 34–35).]
Джевонс был эрудитом, который начал с чистой науки и математики. Он два года учился в университетском колледже в Лондоне, завоевал золотую медаль по химии и получил высшие награды в экспериментальной философии. Джевонс прервал учебу незадолго до выпуска, чтобы занять пост советника в новом монетном дворе Сиднея (Австралия), по пути остановился для обучения в Париже, получил диплом от французского монетного двора. Приехав в Австралию, расширил свои интересы за пределы химии и математики, изучая местную флору, геологию и погодные условия. Фактически какое-то время Джевонс был единственным метеорологом в Сиднее. Он также создал рукопись по теории музыки.[13 - Для биографических ссылок на Джевонса и ссылок на цитаты в следующих параграфах, см. Schabas (1990) и Mosselmans (2013).]
От метеорологии и музыки его интересы переместились к экономике. Джевонс стал заниматься экономическими разработками строительства железной дороги в Новом Южном Уэльсе, что отражало финансовые интересы его семьи. Джевонс сразу обнаружил близость к предмету, который «в основном соответствует моему точному образу мышления». В 1856 году ученый отметил, что интересы уже переместились в эту новую область, и потому он чувствовал себя «ужасным дезертиром» по отношению к «предметам, для которых, верю, я также хорошо или даже лучше приспособлен» и сомневался, что «когда-либо сможет назвать себя ученым». Джевонс продолжал заниматься математикой и логикой, в 1874 году опубликовал «Принципы науки», заложившие связь между индуктивной и дедуктивной логикой. Он рассматривал возможности криптографии, включая проблему факторизации, в настоящее время использующуюся в криптографии с открытым ключом.[14 - Он написал в «Принципах науки» (The Principles of Science): «Может ли читатель сказать, какие два числа при перемножении дали число восемь миллиардов шестьсот шестнадцать миллионов четыреста шестьдесят тысяч семьсот девяносто девять? Я думаю, что вряд ли кто-то, кроме меня, когда-либо это знал». Это число стало известно как число Джевонса и, наконец, было разложено на множители в 1903 году: 8 616 460 799 = 89 681 ? 96 079.]
Формальные исследования британского экономиста перешли от чистой науки к политической экономии. В 1859 году, после пяти лет жизни в Австралии, Джевонс вернулся в университетский колледж для изучения политэкономии, выиграл стипендию Рикардо и получил золотую медаль за свою магистерскую диссертацию.
Он сосредоточился на новых для него исследованиях, а к следующему году уже сформулировал идею предельной полезности. Джевонс писал брату: «В последние несколько месяцев я, к счастью, набросал то, что без сомнения является истинной теорией экономики… Одна из самых важных аксиом заключается в том, что, если количество любого товара, например, простого продовольствия, которое человек потребляет, увеличивается, полезность или прибыль от последней порции уменьшается». В другом письме он расширил это открытие, дав краткое объяснение маржинальной теории и смысла отношений между прибылью и капиталом:
Общий закон заключается в том, что спрос и предложение рабочей силы и капитала определяют разделение между заработной платой и прибылью. Но я покажу, что весь используемый капитал может приносить доход с той же скоростью, как и последняя добавленная часть; следовательно, это увеличение продукта или какого-либо преимущества, которое дает это последнее добавление, и определяет интерес целого». (Разграничение совокупной полезности блага (полезности всего запаса или всего доступного данному индивиду количества блага) и его предельной полезности (полезности последней единицы из этого запаса или из этого доступного количества) – важнейшее концептуальное новшество, привнесенное в теорию стоимости. – Прим. перев.)
Джевонс изложил свои идеи в статье «Общая математическая теория политической экономии», впервые представленной в 1862 году, а широкое признание эти идеи получили после публикации его книги «Теория политической экономии» в 1871 году. Храм классической экономики содрогнулся от внезапного удара, нанесенного этой публикацией, ставшей манифестом против преобладавшей парадигмы, призывом «отбросить в сторону, раз и навсегда, запутанные и нелепые предположения школы Рикардо», научным трактатом по экономической теории.[15 - Также требовалось, чтобы мы «освободились от теории фонда заработной платы, от доктрины стоимости, зависящей от цены производства, от естественного уровня заработной платы и других вводящих в заблуждение или ложных рикардианских доктрин». Jevons (1871, 67).]
Вскоре после этого у маржинальной теории появилось много горячих сторонников.[16 - Двумя наиболее примечательными из них являются Карл Менгер в Австрии и Леон Вальрас во Франции. Джевонс не имел никакого контакта с Менгером, но связался с Вальрасом в Университете Лозанны. Вальрас самостоятельно пришел к аналогичному анализу и также высказался за использование расчетов. Джевонс принял Вальраса как союзника и пообещал распространить известие о его «Элементах чистой экономики» (Elements of Pure Economics), хотя в конце концов сделал это только частично.] Повсюду находились предшественники концепции предельной полезности и применения математических методов, заставляя Джевонса жаловаться на появление книг, «в которых были предсказаны основные идеи его теории». Он оказался в «неудачной позиции, когда бо?льшая часть людей считали его теорию бессмыслицей и не понимали ее, а остальные находили ее неновой». Джевонс отказался от мысли, что его имя будет возникать первым при обращении к этим концепциям, но успокоился, что «теория… фактически открытая три или четыре раза, должна быть истинной».
Ослепленные Солнцем: поиски Джевонсом научно обоснованных причин кризисов
Джевонс не только привнес математическую строгость в область своих исследований, он стал первым экономистом, сосредоточившимся на источниках экономических кризисов. У него были личные причины заняться этой проблемой. Не только его отец потерпел неудачу, когда лопнул финансовый пузырь, возникший во время ажиотажного строительства железной дороги (в детстве Джевонса), но и другие члены многочисленной семьи испытали подобные трудности. Он воспитывался в окружении, где социальное неравенство вызывало озабоченность. Будучи человеком неравнодушным посещал бедные производственные районы Лондона, где непосредственно видел социальную цену промышленной революции.
Джевонс считал, что понимание причин кризисов является ключом к новой экономике. Он был убежден, если экономика не сможет объяснить рыночные кризисы, «обнаружить проявления всех видов периодических флуктуаций», ее нельзя считать завершенной теорией.[17 - Jevons и Foxwell (1884, 4).] Исследование причин этих явлений, таких сложных, как торговые кризисы, не могло приблизиться к строгой математической чистоте науки. Джевонс очистил этот предмет от всех следов человеческих эмоций, предположил, будучи не в силах доказать, что некая физическая причина влияет на развитие событий, считающихся социально обусловленными. Без каких-либо наблюдаемых природных феноменов, выступающих в качестве причинного агента, экономические кризисы угрожали стать неинтерпретируемыми, ограничивая возможности экономики как науки.
Поскольку Джевонс создал свои экономические методы по образцу приемов, используемых для изучения мира природы, он искал естественное явление, которое могло бы стать отправной точкой в изучении пока необъяснимых кризисов. Это привело его к теоретизированию, что виновниками экономических катаклизмов были пятна на Солнце[18 - Интерес Джевонса к кризисам и его приверженность к солнечным пятнам в качестве объяснения рассматривается в Poovey (2008), особенно 275–83.]. Он стремился привязать периодичность возникновения солнечных пятен к периодичности коммерческих кризисов. И Британия, конечно, подчинялась этой закономерности, что совсем недавно подтвердил лопнувший пузырь железнодорожного строительства в 1845–1850 годах.
Мир нельзя «решить» как задачу, его нужно прожить.
Интерес Джевонса к солнечным пятнам не был мистическим. Он предположил, что богатый урожай может быть одной из многих причин, вызывающих панику: «Любые аномальные изменения угрожающего характера достойны пристального внимания. Эти изменения возникают из-за недостаточных или чрезмерно больших урожаев, из-за внезапных скачков предложения или спроса на любой товар, из-за чрезмерных инвестиций или спекуляций, из-за войн или политической нестабильности или других случайных событий, которые нам не под силу рассчитать, но и допустить их мы не можем».[19 - Его рассуждение в отношении солнечных пятен имеет логическую структуру, которая перекликается с научными методами экономики даже сегодня. Он писал (Jevons and Foxwell 1884, 194–95):«Это хорошо известный принцип механики, что последствия периодически меняющейся причины сами по себе являются периодическими и обычно проходят через фазы в периоды времени, равные им у причин. Нет сомнения, что энергия, изливаемая на поверхность Земли солнечными лучами, является основным средством поддержания здесь жизни. В последнее время доказано также, вне всякого сомнения, что существуют периодические изменения солнечной активности, которые были впервые обнаружены при альтернативном увеличении и уменьшении площади солнечных пятен.Кроме того, не вызывает сомнений, что осадки и другие атмосферные явления в любой местности более или менее подвержены влиянию тех же изменений в состоянии Солнца… Количество урожая в любой год, безусловно, зависит от погоды… Теперь, если эта погода в какой-то степени зависит от солнечных периодов, следовательно, урожай и цена зерна будут более или менее зависеть от солнечной активности, и будут проходить свои периодические колебания в периоды времени, равные периодам изменения солнечных пятен».]
Джевонс ориентировался на цикл солнечных пятен, продолжительность которого была определена более ранними исследователями периодом в 11,11 года. Ему оставалось только показать, что цикл коммерческих кризисов повторяет ту же периодичность. Простая попытка обнаружить совпадение этих двух процессов быстро потерпела неудачу, но убежденный в том, что его теория верна и весьма привлекательна с точки зрения вовлечения экономики в область естественных наук, Джевонс просмотрел современные данные и обратился к данным XIII и XIV веков. Эта попытка также провалилась, поскольку информация была крайне скудной как о солнечных пятнах, так и о коммерческих циклах.
После того как «временно?е» расширение набора данных не позволило доказать его теорию, Джевонс увеличил географический охват исследуемых территорий. Он изучил данные по Индии, аргументируя тем, что британская торговля зависела от сельскохозяйственной деятельности и поставок сырья из колонии. Этот подход также потерпел неудачу. Учитывая, что «предмет исследования является слишком новым и сложным, чтобы несовпадение некоторых цифр можно было принять в качестве убедительных отрицательных доказательств», он продолжил двигаться вперед, расширив отбор данных на тропическую Африку, Америку, Вест-Индию и даже Левант (страны восточной части Средиземного моря. – Прим. перев.), распространяя на них логику включения в свои исследования Индии. Джевонс утверждал, что эти части земного шара оказывают очевидное влияние на коммерческую деятельность Британии. В дополнение к поиску подтверждающих данных он пересмотрел одиннадцатилетний цикл, отметив недавние исследования, в которых цикл был представлен как более короткий. Увы, его данные не соответствовали и этому альтернативному циклу.
Не обнаружив никаких доказательств истинности математически управляемой механистической модели кризисов в исторических или современных записях (в данных по Британии, Индии и более широких территориях земного шара) или посредством пересмотров периодичности цикла, Джевонс все же не сомневался в своей модели. Он предположил, что ошибка может корениться в его неспособности подтвердить теорию солнечных пятен. Он призвал к прямому наблюдению за Солнцем. Также добавил к своей теории еще один уровень причинно-следственной зависимости, обратившись к астрономии: он призвал к изучению планет, влиявших на движение Солнца, и тем самым – на солнечную активность: «Если планеты управляют Солнцем, а от Солнца зависят урожаи зерновых и винограда (следовательно, цены на продовольствие и сырье) и состояние денежного рынка, значит, взаиморасположение планет может оказаться отдаленной причиной величайших экономических катастроф». Будучи человеком, которого трудно остановить, Джевонс продолжал отстаивать теорию солнечных пятен на фоне отсутствия доказательств: «Несмотря на сомнительность существования некоторых кризисов, я не могу ни в чем сомневаться».
Эта пропаганда, граничащая с фанатизмом, служила его мечте о математической основе экономики, которая сформировала бы научный фундамент для объединенного изучения экономики и естественных наук.
В погоне за солнечными пятнами
Неожиданное стремление Джевонса продемонстрировать связь между появлением солнечных пятен и кризисами основывается на двух идеях: во-первых, для того чтобы экономическая теория была полной и действенной, она должна выходить за рамки повседневности и объяснять кризисы. Во-вторых, экономика «носит чисто математический характер. Мы не можем создать истинную теорию экономики без помощи [математики]». Я согласен с его первым утверждением. Современная экономика согласна со вторым. Мотивация Джевонса в погоне за солнечными пятнами по-прежнему остается в центре экономики, но неуклонное следование математике не позволяет предсказать кризисы сегодня так же, как и в те времена, когда Джевонс интересовался солнечными пятнами.
Не нужно заходить так далеко, чтобы испытать неудачи в прогнозах. Одно дело – предсказать, где изменится ход битвы. Но другое – и до, и во время Великой рецессии экономисты не могли даже сказать, находились ли силы в нападении или в отступлении. Несмотря на наличие армии экономистов и всех возможных финансовых и экономических данных, 28 марта 2007 года Бен Бернанке, председатель Совета управляющих Федеральной резервной системы, заявил Объединенному экономическому Комитету Конгресса, что «похоже, необходимо сдерживать воздействие проблем субстандартного рынка на широкую экономику и финансовые рынки». Это утверждение повторил в тот же день секретарь Казначейства США Генри Полсон, заверяя подкомитет по ипотеке, что «с точки зрения экономики в целом, за ним нужно, как минимум, внимательно наблюдать, но похоже, его надо сдерживать».
Менее чем через три месяца эта политика сдерживания взорвалась, когда два хедж-фонда банка Bear Stearns с портфелем более двадцати миллиардов долларов, большая часть из которых была в ценных бумагах, подкрепленных субстандартными ипотечными кредитами, разорились, обозначив курс, которым на протяжении последовавших шести месяцев прошли один за другим финансовые рынки, затем – более широкие рынки недвижимости, включая обеспеченные долговые обязательства и кредитные свопы; денежные рынки, в том числе с краткосрочным финансированием репо (соглашением о выкупе) и межбанковские рынки. Рынки, которые вроде бы с умом вели свои дела, оказались серьезно уязвимыми, например, из-за операций с краткосрочными долговыми бумагами и ценными бумагами с аукционной ставкой.
В начале 2008 года, когда бушевали рыночные потрясения, Бернанке представил свой полугодовой отчет перед банковским комитетом Сената. Он сказал, что у мелких банков могут быть неудачи, но он не ожидает «серьезных проблем такого рода среди крупных банков, действующих на международном уровне, которые составляют очень существенную часть нашей банковской системы».
В том же сентябре, через десять дней после впечатляющего краха инвестиционного банка Lehman Brothers, Washington Mutual стал крупнейшим разорившимся финансовым учреждением в истории США. В октябре и ноябре федеральное правительство вмешалось, чтобы спасти Citigroup от еще большего провала.
Еще один бастион экономической мощи, Международный валютный фонд, не лучше спрогнозировал глобальный финансовый кризис. Весной 2007 года в обзоре мировой экономики World Economic Outlook МВФ смело заявляет, что грозовые тучи пройдут: «Общие риски на перспективу кажутся менее угрожающими, чем шесть месяцев назад». Отчет МВФ по странам дал Исландии обнадеживающую оценку с августа 2008 года: «Согласно финансовой отчетности, показатели банковской системы превышают минимальные нормативные требования, и стресс-тесты показывают, что система устойчива». Спустя полтора месяца Исландия была в глубочайшем кризисе. Финансовый надзорный орган начал слияние трех крупнейших коммерческих банков Исландии, столкнувшихся с дефолтом, последствия которого ощутили Соединенное Королевство и Нидерланды.
