Мы умели верить
Ребекка Маккай
В 1985 году Йель Тишман, директор по развитию художественной галереи в Чикаго, охотится за необыкновенной коллекцией парижских картин 1920-х годов. Он весь в мыслях об искусстве, в то время как город накрывает эпидемия СПИДа. Сохранить присутствие духа ему помогает Фиона, сестра его погибшего друга Нико.
Тридцать лет спустя Фиона разыскивает в Париже свою дочь, примкнувшую к секте. Только теперь она наконец осознает, как на ее жизнь и на ее отношения с дочерью повлияли события 1980-х. Эти переплетающиеся истории показывают, как найти добро и надежду посреди катастрофы.
Культовый роман о дружбе, потерях и искуплении, переведенный на 11 языков. Финалист Пулитцеровской премии и лауреат National Book Award.
Содержит нецензурную брань.
Ребекка Маккай
Мы умели верить
«Мы умели верить, как никто другой.
И никто не волновал меня сильнее, чем эти ребята – они встретили свою первую весну в одно время со мной и увидели перед собой смерть, и были помилованы, а теперь гуляют этим долгим бурным летом»
Ф. Скотт Фицджеральд, «Мое поколение»
«…мир – это чудо, но порции малы»
Ребекка Хейзелтон, «Убойное чтиво»
REBECCA MAKKAI
THE GREAT BELIEVERS
Copyright © 2018 by Rebecca Makkai Freeman
© Дмитрий Шепелев, перевод на русский язык, 2021
© ООО «Издательство Лайвбук», оформление, 2021
* * *
«Не оторваться! Затягивающая и переворачивающая душу книга»
– Майкл Каннингем, писатель,
лауреат Пулитцеровской премии,
автор романов «Часы» и «Дом на краю света»
«Маккай пишет о потерях, предательстве, дружбе и выживании. Мощная история о людях, которые изо всех сил пытаются сохранить свою человечность в ужасных обстоятельствах»
– People
«Роман дает возможность увидеть первые годы эпидемии СПИДа одновременно ностальгически и откровенно»
– Library Journal
«Верить во что-то – значит иметь веру, и Маккай яростно отстаивает это вопреки нигилизму и отчаянию – веру в хорошее в других, в способность времени если не исцелять, то создавать что-то новое»
– National Book Review
«Сильное, незабываемое размышление не о смерти, а, скорее, о силе и даре жизни. Этот роман, несомненно, затронет сердца и умы читателей»
– Publishers Weekly
«Эмоциональная, захватывающая история о том, каково жить во время кризиса»
– The New York Times Book Review
1985
За двадцать миль отсюда, двадцать миль на север, начиналась заупокойная месса. Йель взглянул на свои часы, когда они шли по Белдену[1 - Район Чикаго, штат Иллинойс (Здесь и далее прим. пер.).].
– Как думаешь, – спросил он Чарли, – сколько наберется человек в той церкви?
– Давай не будем, – сказал Чарли.
Чем ближе они подходили к дому Ричарда, тем больше встречали друзей, направлявшихся туда же. Кто-то нарядился в парадное, как на настоящие похороны; другие были в джинсах, кожаных куртках.
В церкви, по всей вероятности, собрались только родственники, друзья родителей, священник. Если там выложили сэндвичи, в какой-нибудь общей комнате, большая часть останется нетронутой.
Йель нашел в кармане брошюрку со вчерашней вигилии и сложил ее во что-то наподобие бумажной гадалки, которые в детстве делали его друзья, коротая время в школьных автобусах – ты открывал лепестки и читал свою судьбу: «Слава!» или «Смерть!» Эта получилась без лепестков, но со словами на каждом квадратике, иногда перевернутыми, исчезавшими за краями: «Отец Джордж Х. Уитб»; «любимый сын, брат, покойся»; «Все создания прекрасные и»; «вместо цветов пожерт». И все эти предсказания, как казалось Йелю, относились к судьбе Нико. Нико был ясным и прекрасным. Цветы будут лишними.
Дома на этой улице были высокими, нарядными. На каждом крыльце все еще стояли тыквы, но в основном без рожиц – антураж по большей части создавали бутылочные тыквы и кукуруза. Кованые заборы, распашные ворота. Когда они свернули на дорожку к дому Ричарда (шикарный особняк из бурого песчаника, стеной к стене с шикарными соседями), Чарли сказал шепотом:
– Декором занималась его жена. Когда он был женат. В семьдесят втором.
Йель рассмеялся в самый неподходящий момент, как раз когда они входили в дом, мимо горестно улыбавшегося Ричарда, державшего дверь открытой. Это была идея Ричарда – вести жизнь гетеросексуала в Линкольн-парке с какой-нибудь любительницей декора для отвода глаз. Йель представил фарсовую сцену: Ричард заталкивает в шкаф любовника, когда жена возвращается за клатчем от Шанель.
Йель подобрался и повернулся к Ричарду.
– У тебя прекрасный дом.
За ними вошла группа людей, выталкивая Йеля и Чарли в гостиную.
Внутренний декор громко намекал не столько на 1972-й, как на 1872-й: ситцевые диваны, бархатные кресла с резными подлокотниками, восточные ковры. Йель почувствовал, как Чарли сжал его руку, когда они погрузились в толпу.
Нико ясно дал понять, что хотел вечеринку: «Если я тут зависну призраком, думаете, мне захочется видеть рыдания? Я вам устрою. Будете лить слезы, запущу лампу через комнату, окей? Засуну кочергу вам в жопу, и не по-доброму».
Если бы он умер пару дней назад, они бы не решились выполнить его наказ. Но прошло уже три недели, как Нико не стало, а семья все откладывала вигилию и похороны, ожидая, пока его дед, которого никто не видел двадцать лет, прилетит из Гаваны. Мать Нико была продуктом скоротечного брака между дочерью дипломата и кубинским музыкантом – еще до эпохи Кастро – и вот теперь похороны застопорились без этого древнего кубинца, а между тем любовника Нико, с которым он прожил три года, даже не желали видеть в церкви. Стоило Йелю подумать об этом, и он закипал, а Нико не хотел бы этого.
В любом случае, они его оплакивали три недели, а теперь дом Ричарда искрился вымученным весельем. Здесь были, кроме прочих, Джулиан и Тедди, махавшие из-за перил второго этажа, опоясывавших зал. А выше поднимался еще один этаж, и над всем возвышался круглый купол неба в изысканной оправе. Этот дом больше походил на собор, чем сегодняшняя церковь. Кто-то резко рассмеялся над ухом Йеля.
– Полагаю, – сказал Чарли, – от нас требуется хорошо провести время.
Когда Чарли говорил с сарказмом, его британский акцент – Йель был в этом убежден – проявлялся сильнее.
– Жду не дождусь танцоров на разогреве, – сказал Йель.
В доме Ричарда было пианино, и кто-то играл «Fly Me to the Moon»[2 - Унеси меня на Луну (англ.) – классическая джазовая песня, написанная в 1954 году.].
Какого черта они все тут делают?
Тощий тип, которого Йель впервые видел, крепко обнял Чарли. Заезжий, подумал он, из тех, кто жил в городе раньше, а потом переехал, еще до того, как нарисовался Йель.
– Как ты, блин, умудряешься молодеть? – сказал Чарли.
Йель ждал, что их познакомят, но этот тип затараторил какую-то историю о ком-то, кого Йель не знал. Чарли был связующим звеном многих компаний.
Голос в ухо Йелю:
– Мы пьем кубу либре.
Это была Фиона, младшая сестра Нико, и Йель повернулся обнять ее, вдохнуть лимонный запах ее волос.
– Правда ведь нелепо?
Нико гордился своими кубинскими корнями, но если бы он знал, какую суматоху вызовет прибытие его деда, он бы наложил запрет на этот коктейль.
Хоть Фиона и сказала всем еще прошлым вечером, что не пойдет на похороны – что она будет здесь – но все равно она вносила какой-то диссонанс, словно в этом было что-то нарочитое. Правда, она порвала со своей семьей так же кардинально, как семья порвала с Нико за годы до его болезни. (Только недавно они заявили на него свои права, настояв, чтобы он умер в убогой пригородной больнице с веселенькими обоями.) Макияж у Фионы был смазан. Она сбросила туфли, но покачивалась, словно еще была на шпильках.
Фиона вручила Йелю свой бокал – полупустой, со следами помады. Она коснулась пальцем ямки на его верхней губе.
– Никак не могу поверить, что ты сбрил их. То есть тебе так идет. Ты выглядишь как бы…
– Мужикастей.
Она рассмеялась, а затем сказала:
– Оу. Оу! Они ведь не принуждают тебя, нет? В Северо-Западном?
Фиона сделала одно из самых сочувственных лиц, какие он видел – брови домиком, губы втянуты в рот – и он удивился, что у нее вообще остались силы на какие-то эмоции.
– Нет, – сказал он. – Это… То есть я же отвечаю за развитие. Я общаюсь со многими старшими выпускниками.
– Чтобы достать денег?
– Денег и картины. Это странный танец, – Йель устроился в Северо-Западный университет, в их новую галерею Бригга, в августе, в ту же неделю, когда заболел Нико, и он все еще не очень четко понимал, где начинались и кончались его рабочие обязанности. – То есть они знают о Чарли. Мои коллеги. Все путем. Это галерея, не банк.
Он отпил кубу либре. Неуместный напиток для третьего ноября, хотя вечер был необычайно теплым, и ему нужно было что-то именно такое. Может, кола его даже растормошит.
– Ты был реальный Том Селлек[3 - Томас Уильям Селлек (род. 1945) – американский актер, типичный мачо, наиболее известный главной ролью в телесериале «Частный детектив Магнум».]. Терпеть не могу, когда блондины отпускают усы; это цыплячий пух. Вот темноволосые ребята – это моя тема. Надо было тебе оставить! Но все окей, потому что теперь ты выглядишь как Люк Дюк[4 - Герой американского телесериала «Дюки из Хаззарда» (в русском переводе «Придурки из Хаззарда»), про двух разудалых братьев и лихую сестричку.]. В хорошем смысле. Нет, как Патрик Даффи![5 - Патрик Даффи (род. 1949) – американский телеактер, наиболее известный ролью в мыльной опере «Даллас».]
Йель не смог рассмеяться, и Фиона склонила голову набок и взглянула на него серьезно.
Ему хотелось разрыдаться ей в волосы, но он сдержался. Он весь день работал над тем, чтобы заставить свои чувства онеметь, и теперь держался за это умение, как за спасительную соломинку. Если бы эта встреча случилась три недели назад, они могли бы просто поплакать вместе. Но рана уже затянулась, и все теперь помешались на этой вечеринке, вознамерившись так или иначе быть окей. Веселыми.
