– Да, вообще-то, это выходной день и праздник, и за работу в праздники требуется платить как за сверхурочные.
– Слушайте, что вы мне голову морочите? Он-то к этому какое отношение имеет?
– Да самое прямое. Он в ГКО отвечал за подготовку к войне авиации. И с Германией, и с Японией.
– Даже так?
– Именно так. Так что кабинет он занял не случайно, а по заслугам. Он курировал Авиапром, Спецкомитет, комитеты два, три, четыре и пять. То, что об этом знало всего несколько человек, такова специфика ведения боевых действий в современной войне.
– Он мне так и не ответил: где был и чем занимался в Гражданскую.
– Не было его здесь, все ответы в его личном деле.
– Я его получить не смогла.
– Работал по линии ВЧК, поэтому еще долго его настоящую биографию мы знать не будем. Вернулся перед самой войной и сразу получил две Госпремии за создание самолетов И-16Н и НМ.
– Это же самолет Поликарпова!
– Да, он их не заново сделал, а модернизировал, что позволило массово их использовать в начале войны, без переучивания и с большим успехом. Это – деньги, Розочка, громадные деньги.
– Не называй меня так, Коба.
– Я это к тому, товарищ Землячка, что тебе поручается, чтобы назначение прошло на ЦэКа без сучка и задоринки. Хозяйственник он цепкий, рачительный. Государственные деньги считать умеет и попусту их тратить не собирается. Как и прежде, в первую очередь, будет курировать оборонный блок, хотя предложений по совершенствованию всего комплекса народного хозяйства у него достаточно много. Так что работать придется всем. Вместе и дружно, по-другому не получится. Ситуация в мире достаточно опасная, мы слишком быстро набрали силу, чем немало «озаботили» слишком многих. Нам этого никто прощать не собирается. Да и «головокружения от успехов» никто не отменял. Такой шлейф шапкозакидательства, что хоть всех святых выноси. А против нас – две крупнейших экономики мира. И пока они не будут разгромлены до основания, мы, коммунисты, останавливаться не имеем права.
– Он – не коммунист.
– Он – советский, а членство в партии – это не «бесплатный билет в красивую жизнь». Всё! Других дел полно, а не разбирать склоку между заместителями. Работайте!
Так вот нас и познакомили. Она, конечно, даже тон не сменила. Не попрощалась, а «отчалила» на второй этаж, гордо подняв некогда очень красивую голову. Не знаю почему, но ее и Надежду Крупскую постоянно во всех книгах демонстрируют старушками в убогих платьишках, подслеповатых и совершенно некрасивых. В молодости они были очень даже «ничего», заглядеться можно было. Дочь богатого купца из Киева, с 17 лет начала свою революционную деятельность. С 1903-го – член ЦК РСДРП. Ее, правда, несколько раз исключали из него, в основном тогда, когда позиции Ленина в нем ослаблялись. Но вновь и вновь она возвращалась на «свое место» в этой группе людей. С 1918 года находилась на политической работе в РККА. В 1921-м стала первой женщиной, награжденной орденом Боевого Красного Знамени, высшей на тот момент военной наградой РСФСР. В 1931-м получила орден Ленина за работу в НКПС. Кто не помнит, в эти годы шло активное восстановление железных дорог России. Руководили которым самые выдающиеся люди: наркомами НКПС были Феликс Дзержинский и Ян Рудзутак. Роль железных дорог и железнодорожников в Великой Отечественной войне переоценить невозможно.
Хорошо, что Землячка – прямая, как столб или стрела, гораздо хуже те, кто замаскируется под «своего» и начнет строчить доносы. Моего непосредственного куратора, генерал-майора ГБ Копытцева, оставили на НИИ ВВС. Здесь в Кремле всем заведует генерал-лейтенант ГБ Власик, с которым у меня вроде и неплохие отношения, но не настолько близкие, как с Алексеем. Впрочем, уже ничего не изменить. Как есть – так есть. Моду и музыку здесь заказывают совсем другие люди. Не я.
Кстати, кто уж действительно воспрянул и откровенно радовался этим переменам, были те люди, с которыми мы работали всё это время. Попасть в кабинет в другом крыле было и сложнее, и занимало больше времени. Требовалось много времени тратить на подготовку всякого рода бумажек. Я, как ныне действующий бюрократ, все бумаги отменить не мог, и тоже их требовал, но объем все-таки значительно сократился, ибо мне не требовались объяснения, для чего это делается и что в конечном итоге принесет, поэтому дела в «оборонке» пошли значительно веселее. Во всяком случае, до съезда.
С которым творилось черт знает что! Я же никогда не принимал участия в их подготовке. Основные приготовления вел не я, но и на меня тоже повесили выступление на нем, причем я должен был заранее согласовать цифры с Госпланом СССР. Его возглавлял тоже первый заместитель председателя Совета Народных Комиссаров СССР Николай Иванович Вознесенский. Он на десять-двенадцать лет меня младше, и совершенно спокойно отнесся к тому, что в Совете Министров СССР двух «первых» не будет. Так как мы довольно часто контактировали в ходе работы по различным проектам, то лично его эта смена позиций нисколько не удивила. Экономист он был сильный, имел не менее сильного заместителя: Максима Сабурова. Их я наметил в «свою» команду. Но до этого еще «как до Луны». Основная проблема была в том, что свое место под солнцем никто из «авторитетных администраторов» оставлять не желал. А руководил этим вопросом ЦК партии.
Визит Землячки – это были только цветочки, уже через неделю стало ясно, что готовится мощная атака на меня, а заодно на Сталина. Причем с нескольких сторон. Сигналы посыпались с разных мест, трясли людей, с которыми я работал до этого. Требовался компромат, грязное белье. А его, как назло, не было. Анкету в сороковом потребовал доработать комиссар Федотов. Её подчистили основательно. Даже новый диплом выдали, подобрав реального однофамильца. Так что я был чист, как стеклышко, так как ничем, кроме работы на оборонку, не занимался. Дело серьезно осложнялось тем обстоятельством, что бучу подняло ЦК и ГПУ. Так как у меня «сохранилось» звание генерал-полковника авиации, то формально я находился на службе в Советской Армии, но переаттестацию не проходил. Звание я получил осенью сорок первого, а возню с переаттестациями и погонами начали только в этом году, а мне было совершенно не до этого. Несмотря на то обстоятельство, что я по должности несколько выше, чем начальник Главного Политического Управления, маршал Советского Союза Мехлис сделал попытку вызвать меня к себе. Я, естественно, это просто проигнорировал, тем более что вызывал он меня через своего секретаря. Последовал звонок, довольно вежливый, но требовательный: прибыть для переаттестации. Пришлось снять трубку телефона и звонить «самому», с просьбой принять по личному вопросу. Дело было еще и в том, что в «ближний круг» я не входил. Один раз был на дне рождения у Сталина на ближней даче, несколько раз с докладами по делам во внеурочное время. Так что никто не мог сказать, что я «любимчик» или «ближайший». Один из многих, кто имел доступ. Так как делами я занимался весьма серьезными, то наши контакты были вполне естественны. А о том, что между нами есть еще кое-какие договоренности, практически никто не знал.
Сталин меня принял, и вопрос был снят, он подписал мою «аттестацию», хотел и звание повысить, но я сказал, что не стоит дразнить гусей. Дело было в том, что резко активизировались «троцкисты», ведь разгром Германии четко прошел по «их» схеме, которую они трактовали, как «рабочий класс Германии, проявив классовую солидарность, поднялся на борьбу и снес клику Гитлера». Хотя генералы люфтваффе просто прикрывали собственную задницу: они проморгали налет на Берлин и их ждал трибунал по этому поводу. Но подвести идейную базу гораздо проще, чем победить Германию. Тут еще один момент выкристаллизовался: сам Сталин, получив информацию о том, что с ним произошло, использовал меня как живца, чтобы определить круг людей, с которыми придется сразиться в ближайшее время. Я не исключал возможности прослушки со стороны структур Власика. Сталин пока никого из ближнего круга не тронул. Тот же Берия и Хрущев сейчас на Украине порядок наводят, и я не исключаю того, что это они сами себе заготавливают гвоздики для последнего дома. Рвения у них хватает, а хватит ли мозгов понять, что это – ловушка, не знаю. Сомневаюсь, во всяком случае.
Мехлис приехал сам, через два дня, имеет практически те же вопросы, что и Землячка: кто я такой, что занял это место?
– Ну, мы с вами встречались один раз в Ставке, когда решался вопрос поддержать или нет Удета. 25 июня, когда сюда мои летчики привезли доктора Зюдова.
– Странно, я этого не помню.
– Я вместе с Филиным сидел и возражал против перевода в Белоруссию Особой авиагруппы. Предложил вначале нанести удар по Варшавскому узлу, подготовленный мной до этого. Как и удар по Берлину.
– Что-то такое припоминаю. Были два летчика.
– Тогда вы должны быть в курсе того, что никакой пролетариат на борьбу с Гитлером не поднимался. Немцы слепо следовали за ним, особо не прислушиваясь к тому, о чем трубила наша армейская пропаганда. Они шли сюда за нашим черноземом и рабами. А в вашем вчерашнем выступлении по радио на совещании политработников армии вы приписываете эту победу верному учению Маркса, Энгельса, Ленина и Сталина и пролетарской солидарности трудящихся. Вот я и думаю: вы – слепец или враг?
– Кто вы такой, чтобы задавать эти вопросы?
– По должности? Первый заместитель председателя Совнаркома, и есть у меня вот такая «звездочка». – Я открыл ящик стола, внутри которого лежал орден Победы за номером «один». – Еще один такой орден, за номером «два», имеет академик Русаков. Больше кавалеров этого ордена нет. И мне непонятно, почему начальник ГПУ Советской Армии переиначивает слова товарища Сталина, сказанные им на встрече в Кремле, посвященной победе во Второй мировой войне, о том, что «успешность наших действий в этой войне обеспечила наша наука, сумевшая внедрить новые революционные открытия в производство. Предоставившая нам оружие победы в кратчайшие исторические сроки. Это и дало возможность отразить нападение на нас, как со стороны Германии, так и со стороны американского империализма». Именно поэтому ордена Победы присвоены двум представителям советской науки. И никому из военных или политработников. Вы меня понимаете? Как первый заместитель товарища Сталина, вынужден объявить вам замечание, и впредь прошу придерживаться линии партии, а не пороть отсебятину про «пролетарскую солидарность». Не надо выдавать желаемое за действительное. Этим вы наносите громадный вред нашему обществу и переписываете историю этой войны. Тираж с вашим выступлением изъять, внести корректуру, на подпись мне или товарищу Сталину. Действуйте!
Давление нарастало по мере приближения съезда партии. К делу подключился и IV Интернационал, для него было очень важно свалить Сталина и меня, поэтому они дали отмашку на сближение позиций и показали «морковку» или конфетку нашим «ослам». Дескать, роль КПГ и их собственная в перевороте в Германии гораздо выше, чем ее пытаются показать Сталин и Никифоров, Удет – наш агент, которого мы внедрили в НСДАП, и это он дал команду беспрепятственно пропустить самолеты АГОН до Берлина, хотя сам Удет в это время находился на Восточном фронте и никаких решений по этому поводу не принимал. Он вернулся в Берлин после удара по правительственному кварталу. Тем не менее пришлось лететь в Берлин и лично приглашать бывшего исполняющего обязанности канцлера Германии на съезд в Москву. С Тельманом он пока не дружит, армии и авиации у Германии нет, пост рейхсканцлера аннулирован, вся власть в Германии и на бывших оккупированных ею территориях принадлежит СВА (Советской Военной Администрации). Помогал нам во время советско-японской войны, сейчас отошел от дел, занимается формированием социалистической партии Германии. В ближайших планах у него выборы в Рейхстаг. Человек он – сложный, генерал Серов, из НКГБ, провел с ним неудачные переговоры, на которых он ехать в Москву отказался. Дескать, это меня не волнует, в мои ближайшие планы не входит, мне это не интересно. Меня интересует только Германия и ее судьба.
Мы встретились с ним на аэродроме Гросс Делльн в полковом казино. Сам Удет жил в имении Геринга, расположенном неподалеку. Бывший владелец находился в СССР под арестом. Я прилетел сам на двухместном «долгоносике» с турбовинтовым климовским движком. Он у меня давно, и я с ним не расстаюсь, особенно когда требуется срочно куда-нибудь попасть. Чуть больше двух часов назад я еще был в Москве. На аэродроме хозяйничают наши, но генерал Удет прибыл в форме люфтваффе. С ним еще один гауптман, с тремя «птичками» на петлицах.
– Генерал-полковник Никифоров.
– Генерал-полковник Удет. Прошу! – он махнул рукой в сторону небольшого двухэтажного строения справа от СКП. – К себе не приглашаю, там все прослушивается неизвестно кем, раньше это было гестапо, а кто сейчас этим занимается – я не в курсе. Это – полковое казино, там можно поговорить. Мне сказали, что прилетит первый зам Сталина.
Я раскрыл свои документы. Удет ухмыльнулся и подал руку.
– Эрнст. Я думал, что придется куда-нибудь лететь, чтобы с ним поговорить.
– Святослав. Лететь, наверное, придется, если обо всем договоримся.
– Зачем я вам понадобился? НСДАП, как политическая сила, низложена. Это пока не принесло свободы немецкому народу, но небольшие шаги в этом направлении все же предпринимаются.
– У нас возникла дискуссия по поводу того: как и кто выиграл эту войну. Причем не на уровне Верховного Главнокомандования, а расхождения именно в политической оценке поражения Германии и Японии. Вопрос будет рассматриваться на XIX съезде ВКП(б) в конце марта текущего года.
– А какой мне смысл принимать в этом участие?
– Вы пошли на переговоры с нашим командованием, и вы отдали приказ о капитуляции. Вы единственный наш «свидетель» с этой стороны конфликта. Все остальные находились ниже вас в этой теперь уже истории. И депутатам съезда будет интересно узнать: почему вы приняли это решение. Нас упорно хотят столкнуть влево на путь мировой революции. Некоторые отчаянные головы продолжают считать ее возможной, тем более что мы сейчас обладаем абсолютным превосходством в сухопутных вооружениях. А нам новая война не нужна, тем более что основной противник пока тихо сидит за океаном и судорожно пытается хоть что-нибудь сделать, чтобы мы совершили эту ошибку. Задействовал даже ваших коллег по IV Интернационалу.
– Я из него вышел, когда они начали давить на то, чтобы я капитулировал и перед Британией. Вы воевали в эту войну?
– Я больше конструктор, чем летчик, но именно я готовил удары по 8-му авиакорпусу в Греции, по Берлину и Варшаве. Как с точки зрения подготовки техники и вооружения, так и по подготовке личного состава. Сам боевых вылетов не имею.
– Это и есть ваш «тропфен»?
– Не совсем, это истребитель сопровождения, с дальностью 2800 километров, точнее его учебно-боевой вариант. Они не принимали участия в войне против Германии, использовались чуть позже против Японии. То, что вы называете «тропфен», имело другой двигатель: М-62ИР или М-63, наддутые по оборотам до 1560 и 1800 сил.
– Вот, можете передать вашим депутатам, что это был серьезнейший прокол нашей разведки. По нашим данным, у вас не должен был появиться истребитель, равный нашему «фридриху», еще три-четыре года. При самом благополучном для вас раскладе. Разведка была уверена, что самолет И-180 в серию не пойдет, вместо него будет выпускаться Як-1, уступающий по всем параметрам нашим «мессершмиттам». Вы применили «стовосьмидесятые» в Греции, но адмирал Канарис убедил Гитлера, что 7 ноября 1940 года был подписан документ о снятии его с производства и с вооружения. И показывал этот документ. В воинских частях на границе этот самолет не появился, там по-прежнему стояли И-16 и И-153. Несколько полков перешли на новые МиГ-3. Но самолет еще не был освоен вашими летчиками, поэтому его в расчет можно было не принимать.
– Видите ли, генерал, если это скажу я – мне не поверят.
– Почему?
– Потому что я получил две Сталинские премии за создание самолетов И-16Н и И-16НМ.
– Это же самолеты Поликарпова.
– Да, я только модернизировал их винтомоторную группу.
– И провели две бомбежки, которые решили исход войны… Хорошо, я согласен выступить на вашем съезде. Но мне требуется встреча с самим Сталиным. Мне кажется, что вы в Германии совершаете большую ошибку, усиленно продвигая вперед только партию Тельмана. Но об этом я хотел бы поговорить лично с ним.
– Я задам ему этот вопрос, сейчас я ответить за него не могу, генерал.
– Я понимаю. Это не будет связано с выступлением на вашем съезде, но я не хотел бы упускать возможность привлечь гораздо большее количество людей для строительства новой Германии.
– Я пришлю за вами самолет. До свидания!
– До встречи! Теперь я по меньшей мере знаю, кто это сделал. Рад был познакомиться.
Мы пожали друг другу руки и прошли к самолету. Одним «союзником» стало больше. Мой охранник доложил, что самолет заправлен и получен позывной на обратный рейс. Я запустился от аэродромной сети, помахал рукой последнему руководителю Третьего рейха и вырулил на старт. В Москве казалось, что его будет не уговорить прилететь в Москву. Так, по крайней мере, докладывал Серов.
Еще до начала рабочего дня в Кремле был на месте и секретариат успел подготовить докладную записку Сталину. Но вызвал он меня по этому вопросу гораздо позже. Заодно сделал втык за использование «капельки» для перелета. Пришлось напоминать ему, что он лично разрешил мне летать еще в сороковом. Сдал ему черновик своего выступления. Его вернули через день с кучей исправлений и пометок. К концу марта я уже вошел в курс дела почти полностью, даже умудрился выделить два часа времени на работу чисто по проблемам НИИ. Я встаю раньше на три часа, чем «он». Здоровье пока позволяет, а ответственность за работу НИИ ВВС с меня никто не снимал. Там я этим занимался круглые сутки, здесь могу выделить только два часа и воскресенье.
Но чем ближе подходил срок начала съезда, тем отчетливее я понимал шаткость наших позиций. С ходу преодолеть инерцию партноменклатуры, скорее всего, не удастся. Для этого нужны совершенно другие действия. Мы пока могли только защищаться. Атаковать было нечем. Система не предусматривала революционных скачков. Депутатами становились практически одни и те же люди, занимавшие кресла в «комах» различного уровня. Плюс мне была непонятна отсрочка проведения пленума ЦК, о котором ранее говорил сам Сталин. Но я в целом мало интересовался партийными делами, для меня бесконечно далекими. Своих забот хватало выше головы, одна работа с Госпланом чего стоила. Кстати, отмена карточек произошла в ночь на 1 января 1944 года, так что к моей рекомендации прислушались. Не знаю, как в других местах, времени проехаться по городам и весям не было, а в Москве продуктов хватало, и очередей за ними особо не было, только вечером, когда все возвращались с работы и забегали что-нибудь купить в ближайшие магазины. Гораздо более остро стоял вопрос об общественном транспорте. Трамваев и троллейбусов явно не хватало. Автобусы практически не выпускались. По Москве бегали длинномордые ЗиСы с единственной дверью, втиснуться в которые было весьма проблематично. Для решения проблемы было запланировано строительство трех крупных заводов под Москвой, во Львове и в Кургане, это пока только планы, не утвержденные к тому же. Но время не остановить, 24 марта начальник Управления кадров ЦК и секретарь ЦК Маленков объявил об открытии съезда Всесоюзной Коммунистической партии (большевиков). Он же, а не Сталин, выступил с отчетным докладом о проведенной работе за период между съездами. Почему сам Сталин не выступил, было для меня загадкой. Похоже, что ему не удалось добиться своего. Народ в зале недоумевал. Я сидел в гостевой «ложе» вместе с приглашенными на съезд. Официальное приглашение с правом совещательного голоса у меня было. Последние три недели мы со Сталиным не контактировали. Лишь вчера он коротко спросил: все ли у меня готово и прибыл ли Удет. Я ответил, что к выступлению готов, Удет прилетел вчера и находится среди немецкой делегации.
– Передайте ему, что ему заказан пропуск на завтра в 01.30. – О чем я, естественно, сообщил адресату.
Маленков закончил доклад и открыл прения. Тут и началось! Дело заключалось в том, что Маленков отчитался о ходе выполнения планов III пятилетки, который был не выполнен по очень многим показателям, кроме тяжелой и оборонной промышленности, где план был перевыполнен чуть ли не втрое по отношению к заданию. Сорок третий год страна вообще жила без принятого и утвержденного плана. Руководил страной Государственный Комитет Обороны. Маленков входил в него, причем с самого начала и до сегодняшнего дня. Первый же человек, выступивший в прениях, а это был подполковник, бывший бригадный комиссар, Абрасимов из 13-го мехкорпуса, секретарь Брестского обкома, указал на то, что коммунистам на съезде хотелось бы услышать совершенно другого человека, который руководил страной в это тяжелое время. Зал зааплодировал и вынудил Сталина взять микрофон в руки. То, что произнес Сталин, заставило «взорваться» весь зал. Он заявил о своем уходе со всех постов. Я, честно говоря, такой вариант развития событий рассматривал, но отмел его как маловероятный. Я же помнил, как он до последнего дня верил в то, что Климову удастся скопировать ТВРД. Инерция мышления и у самого Сталина была высокой. Поэтому я готовился уйти в отставку и ожидал серии громких процессов, в ходе которых он сведет счеты со всеми, кто стоит на его пути. К этой мысли нас давно приучила наша пресса, дерьмократическая, имеется в виду. Но ИВС решил сразу свалить всех, потому что вместо обсуждения доклада, о котором все сразу забыли, делегаты начали требовать объяснений: кто обидел вождя народов? Я присматривался к народу, сидевшему в зале, и понемногу до меня стало доходить, что произошло. В зале было много людей возрастом 30–40 лет. Маленков, только что проваливший доклад, вместо того чтобы волноваться, довольно смотрел на поднявшийся шум. Скорбно выглядели только члены старого ЦК, да часть людей в зале, которым было к шестидесяти. Скорее всего, пленум не собирали, так как голосов, чтобы пробить решение, не хватало. В общем, депутатов полностью и целиком не устроило короткое выступление «вождя», и его криками «Сталин, Сталин» выпихнули на трибуну, и зал затих.
– Доклад у меня есть, товарищи. Вот он! Но впервые за много лет мне не удалось утвердить его на Пленуме ЦК, так как выводы, сделанные в нем, не устраивают большинство его членов. Вот так магически повлияла на умы руководящих органов партии наша блестящая победа во Второй мировой войне. И как ни странно, все они считают, что это произошло потому, что они приложили к этому руку. Римский историк Тацит очень давно написал: «Во всякой войне… удачу каждый приписывает себе, а вину за несчастья возлагают на одного». Очень верные слова! Недавно прибегает ко мне один маршал, возмущенный тем, что один из членов ГКО и Ставки ему замечание сделал, что он неверно отразил в своем докладе причины поражения Германии в этой войне. Он приписал эту победу пролетарской солидарности трудящихся. Фронтовики здесь есть? Много вы видели немцев, перешедших на нашу сторону по политическим мотивам? Несколько случаев было, я не спорю. Один случай даже я помню: за шесть часов до нападения Германии, неподалеку от Львова, на нашу сторону перешел немецкий ефрейтор, который предупреждал нас о том, что им зачитали приказ фюрера о начале войны с нами. Но массово на нашу сторону никто не переходил. На участке фронта, членом Военного Совета которого был этот маршал, в течение трех дней отдавали врагу по сорок километров в сутки. Немецкая армия была очень хорошо подготовлена к этой войне. У нас полностью была готова к бою только истребительная авиация в западных округах и несколько полков на новых пикирующих бомбардировщиках СПБ-2, часть которых успела повоевать в Греции. Бомбардировочную и штурмовую авиацию мы отвели от границы за пределы действия вражеской авиации, оставив на довоенных аэродромах макеты самолетов. В первый день войны немцы ударили именно по ним. Бомбить они умели. Все наши макеты были уничтожены. Вот и представьте себе, что бы могло произойти, если бы мы готовились к войне так, как к ней готовился тот самый маршал.
Зал зашумел, дескать, кто такой этот самый маршал. Сталин рукой успокоил зал.
– Да не маршал он уже, не маршал. Разжаловал я его и уволил из рядов Советской Армии. Еще одного такого мы на второй день войны разжаловали и в Забайкальский округ отправили. Панике поддался. Собрал всех командующих направлениями у меня в кабинете и начал доказывать нам, что он единственный понимает, что делать, что не нужна нам эшелонированная оборона, требуется поднять всю авиацию и вдохновлять красноармейцев на подвиг. И сейчас постоянно предлагается переоценить наши достижения и подогнать их под учение Маркса, Энгельса, Ленина и Сталина, а точнее, товарища Троцкого. Дескать, Европа уже полностью наша, осталось Америку к ногтю прижать, и весь мир у нас в кармане. А карман-то не треснет? Да, мы оккупировали все страны, входившие в Антикоминтерновский пакт и объявившие нам войну. Это факт. Как фактом является то обстоятельство, что после проведения денацификации мы отменим режим оккупации. В этих странах мы, с помощью Коминтерна, готовим свободные и демократические выборы, в результате которых будут созданы условия для передачи власти местным органам самоуправления. Но для этого надо выявить и наказать коллаборантов, служивших Гитлеру и его режиму, и не допустить их возвращения к власти. А разжигать пожар мировой революции мы не собираемся. У нас своих дел полно. Мир стоит перед очередной технологической революцией, что и доказала эта война, победу в которой нам обеспечила советская наука, сумевшая предоставить в наше распоряжение самое современное оружие. С помощью которого и были разгромлены страны Антикоминтерновского пакта. Для того чтобы все здесь присутствующие не сомневались в такой оценке произошедшего, я хочу предоставить слово недавнему нашему противнику, последнему рейхсканцлеру Германии господину Удету. Тем более что на Западе постоянно муссируется вопрос, что если бы он не «предал» Гитлера, именно так и говорят, то они бы нам всыпали по первое число! Как до этого всыпали полякам, бельгийцам, голландцам, датчанам, норвежцам, французам, англичанам, албанцам и сербам. Устоять смогла только Греция, которой мы активно помогли и авиацией, и противотанковым вооружением, и перебросили туда добровольческую авиационную дивизию и воздушно-десантный корпус.
Пока не подошел Удет, Сталин продолжал рассказывать об операции в Греции. Затем уступил место генерал-полковнику, который и сюда приехал в мундире люфтваффе. Зал слегка зашумел, но секретарь ЦК Маленков постучал карандашом по графину и восстановил спокойствие в зале.
– Меня просили сказать несколько слов о себе, так сказать, представиться. Я из Франкфурта-на-Майне, сын владельца небольшой фабрики, на которой я работал учеником слесаря. Там же во Франкфурте получил лицензию на управление самолетом, и в 1915 году добровольно вступил в Рейхсхеер, летчиком, унтер-офицером. Воевал на Западном фронте, войну закончил обер-лейтенантом, сбив за время войны 62 вражеских самолета. Это второй результат, после Манфреда фон Рихтгофена, который в апреле 1918 года был ранен в воздухе, но сумел посадить свой самолет и умер от раны, полученной с земли. Я воевал под его началом. Там же я познакомился с Германом Герингом, которого назначили командовать нами после гибели нашего командира. Я посчитал это несправедливым решением, так как имел гораздо больше заслуг в воздухе, поэтому мы не были друзьями.
После войны я старался восстановить авиационную промышленность в Германии, но Версальский договор не позволял в полном объеме использовать технические возможности Веймарской республики, поэтому я переехал в Америку, где занимался воздушной акробатикой, выступая в воздушном шоу, что-то вроде воздушного цирка. Там я еще раз пересекся с Германом Герингом, который к тому времени уже не летал, и получил от него приглашение вернуться домой и вновь служить под его началом. Окончательное решение я принял не сразу, так как мне лично идеи нацизма и личность Адольфа Гитлера были не симпатичны. В своих политических воззрениях я больше склонялся к позиции сначала Третьего, а затем Четвертого Интернационала. Но ни в одну из партий я так и не вступил. Финансово поддерживал Интернационал, именно потому, что членство в нем было абсолютно добровольным. Свое согласие переехать в Германию я дал после разговора с товарищем Перо, Львом Троцким, которого сильно беспокоил приход к власти Гитлера, и он хотел иметь там, в Германии, «своего» человека, близкого к верхушке Рейха. В общем, я согласился, а так как я человек увлеченный и плохо свое дело делать просто не умею, то через некоторое время из Легиона «Кондор» выросло люфтваффе, в котором я реализовал то, чего не хватало нам для победы в той войне. При моем активном участии в короткий срок были созданы новые типы самолетов и отработана схема их использования в грядущей войне. Используя эти наработки, обкатав их в Испании и получив от промышленности новые двигатели и новые смазывающие масла, к августу 1939-го вермахт и люфтваффе достигли пика своего развития. И Гитлер начал эту войну. Вначале все складывалось в нашу пользу: Великобритания и Франция дали нам возможность аннексировать Австрию и Чехословакию, за счет которых мы пополнили и обновили вооружение сухопутных войск. После Польской кампании мы дополнительно разместили производство истребителей на шести крупных заводах и к моменту начала блицкрига, 10 мая 1940 года, имели 850 истребителей в первой линии, в семи гешвадерах, что позволило уничтожить на земле большую часть французской воздушной армии. В боях над континентальной Европой нами было сбито более 450 «харрикейнов». Основной проблемой в боях над Англией был малый радиус действия наших самолетов. Нам все время приходилось выходить из боя по топливу, когда у наших противников под крыльями была своя земля. Тем не менее, несмотря на довольно значительные потери, мы смогли захватить господство в воздухе над Каналом, но неожиданно последовала команда «стоп». Вторжение не состоялось, хотя у противника уже ощущалась сильная изношенность основного парка истребительной авиации. Но в конце августа нас переключили на подготовку к войне с Россией. Мы проводили перевооружение, вместо BF.109E4 в войска поставлялись BF.109F2, а с весны 41-го – BF.109F4. Наша разведка имела до начала 1941 года полную информацию о том, что происходит на авиазаводах в России. Герингу, мне и Гитлеру показывали подписанное письмо вашего министерства авиапромышленности о снятии с производства истребителя И-180, который как минимум не уступал новейшему BF.109F2. Активная авиаразведка выяснила, что он в полках первой линии так и не появился. Там по-прежнему находилось большое количество самолетов «Рата», «Кертисс» и «Нойе кертисс». Причем все аэродромы стояли без артиллерийского прикрытия. В ноябре 40-го года возник большой скандал из-за падения на вашей территории нашего самолета «Люфтганзы», на котором перевозились какие-то новые данные о вашей авиапромышленности. В этот же момент в руках вашей контрразведки оказывается наш резидент. И больше сведений о том, что здесь происходит, к нам не поступало. Полной неожиданностью стало появление «доппель рата», пусть и в небольшом количестве, над Грецией. Там же мы познакомились с еще одной вашей новинкой: самолетом «Тропфен». И, под занавес, возникли какие-то неопознанные бомбардировщики, которые могли ночью совершать пикирование и не проходить над целью, где их могла подбить зенитная артиллерия. С их помощью был уничтожен подготовленный нами десант в Афины. В итоге, на совещании 10 июня в Вольфшанце, когда решался вопрос о нападении на СССР, я высказался против этого, но адмирал Канарис и рейхсмаршал Геринг убедили Гитлера, что в передней линии обороны русских, как и раньше, только устаревшие самолеты. Но в нескольких полках появились новые самолеты МиГ, которые летчики еще не освоили. Самолеты И-180, которые были в Греции, остались там, и больше нигде не появились, соответственно, выпущены небольшой партией и проданы в Грецию. Армия и люфтваффе полностью развернуты, с Грецией заключено перемирие. Требуется нападать, иначе русский колосс наделает еще больше самолетов, и бороться с ним станет невозможно. В общем, ничего с этим было не поделать, и меня отправили в войска. Я всегда находился там, где шли основные удары. В этом случае это было генерал-губернаторство, Бяла-Подляска. Лично просмотрел данные аэрофотосъемки: все самолеты выстроились по линеечке. Личный состав гоняют на строевой подготовке, готовятся к параду. Намечалась встреча между Сталиным и Гитлером в Минске. В ночь на 22 июня пришел сигнал «директива-21». Гитлер отдал приказ наступать. Мы подняли всю авиацию и нанесли удар по всем выявленным аэродромам. Но на отходе нас перехватила ваша истребительная авиация, которая нанесла огромные потери нашим бомбардировщикам. Таких потерь мы никогда не несли. Выяснилось, что ваших истребителей наводят с земли, а на всей границе стоят радиолокационные станции наведения с большой дальностью. Тем не менее на направлении главных ударов войска прорвали вашу оборону: где на несколько километров, а где и вполне успешно, на глубину 20–40 километров, и вышли на оперативный простор. Мне приказали повторить удары по вновь обнаруженным целям, включая радары. Однако все гешвадеры были перехвачены задолго до подхода к целям, и вновь понесли большие потери. Я сообщил об этом в Берлин, где вечером было собрано совещание у Геринга. Я на него не попал, так как был сбит ночным истребителем в районе города Сельдца, в 50 километрах от Бяла-Подляска и почти в 100 километрах от линии фронта. Ночью, атакой из нижней задней полусферы. По силуэту это был «Тропфен». Я недавно встречался с человеком, который его сделал. Вон он сидит, на балконе. У меня был BF.109F3, персональный, во всем люфтваффе не было ни одной машины, способной его догнать. А меня сбили, как котенка, одним заходом, впервые в жизни. В Берлин я вернулся утром, там все было переворочено в районе министерства авиации, гестапо и рейхсканцелярии. Нам говорили, что у вас нет ночной истребительной авиации, что у вас деревянные самолеты. Но меня сбили ночью. По точности ударов в Берлине я понял, что бомбежка велась с пикирования, и тоже ночью. Этого никто в люфтваффе делать не умел. И тогда я принял решение отправить к вам своего связного. Война была проиграна в первый же день. Успехи наземников уже никакой роли не играли. Ваше командование бомбардировочную авиацию в бой еще не вводило, занимались тем, что выбивали остатки наших истребительных гешвадеров, чтобы затем навалиться на наземные войска, оставшиеся без прикрытия. Через два дня эти же бомбардировщики ночью атаковали мосты через Вислу, практически отрезав группу армий «Центр» от складов и фатерлянда. Я договорился с командирами частей люфтваффе в Берлине и попытался арестовать Гитлера, но он принял яд, который находился у него в зубе. На прямую связь с советским командованием я впервые вышел на второй неделе войны. Остатки вермахта прекратили сопротивление гораздо позже, это были те генералы, которых не удалось убедить прекратить бессмысленное кровопролитие…
Его выступление длилось гораздо дольше обычного, так как говорил он по-немецки, а рядом с ним стоял переводчик, который переводил это на русский. Андреевский зал Большого дворца не имел «радиофицированных» кресел с наушниками для синхронного перевода. Так что выступление генерала заняло приличный кусок времени. Тем не менее слушали его очень внимательно. О неудачах первых дней войны все старались не вспоминать, затушевывая их последующими успехами действий на Южном фланге и забывая о том, что продвинуться к Кенигсбергу смогли только в начале сентября усилиями двух фронтов и подтянув туда всю освободившуюся на других фронтах тяжелую артиллерию, и брать его штурмом. То, что большая часть немецкого флота ушла в нейтральные страны и в Великобританию, тоже замалчивалось на «официальном» уровне. Все эти вопросы и поднял Сталин во втором отчетном докладе, с которым он выступил только тогда, когда добился резолюции съезда о необходимости радикально обновить состав ЦК партии. Был поднят вопрос и о строительстве «большого флота».
Мое выступление состоялось лишь на третий день съезда, хотя было запланировано на второй, по ходу съезда изменили порядок рассмотрения вопросов, и я выступал уже как утвержденный съездом первый заместитель председателя Совета Министров СССР. «Обозвали» меня «опытным и ценным кадром, примыкающим к партии и имеющим большие заслуги в деле укрепления обороноспособности страны». Прямого запрета в Конституции 1936 года на занятие этой должности беспартийными не существовало. Землячка несколько переиначила статью 126 Конституции СССР, поставив телегу впереди лошади, как сказал на съезде товарищ Сталин. Он же заговорил о том, что подобная трактовка этой статьи разрушает «добровольность» пополнения партии и несет в себе существенную угрозу самой партии, так как стремиться туда попасть будут именно карьеристы. Сам доклад не вызвал ни энтузиазма, ни споров, он как бы подводил людей к тому, что время разговоры разговаривать кончилось, давайте утверждать план и приступать к его реализации. Многие пункты этого плана уже были обсуждены отдельно, и по трем из них пришлось коротко выступать. Давая пояснения своим «совещательным голосом». Из старого состава ЦК «усидели» Маленков, Молотов, Жданов, Буденный и несколько кандидатов. Я, естественно, никакого участия в «чистках» ЦК не принимал, не мой уровень. Правда, данные о многих из своих «соратников» Сталин черпал из файлов, сохранившихся на моем компьютере. В основном в составе ЦК оказались «технические специалисты», многие из которых в мое время были руководителями и конструкторами от оборонки и выдающимися учеными. Партаппаратом я практически не занимался, только наиболее одиозными фигурами. Этим занимался сам Сталин, вычитывая те немногочисленные книги и статьи, с которыми я когда-то знакомился и которые меня заинтересовали, случайно или намеренно оставленными на моем компьютере.
Сталин позвонил на второй день после закрытия съезда.
– Занесите свой доклад, чистовой вариант. – И повесил трубку.
Вложил все в папку, поправил остатки волос на голове, сказал секретарю:
– Я к «первому», видимо, совещание.
И вышел в широкий коридор дворца. Дважды повернул, открыл дверь в приемную. С Поскребышевым мы уже виделись утром, он сразу показал рукой на дверь и ответил на мой кивок головой. Сталин приподнял голову, затем открыл правый ящик стола и переложил туда документы, с которыми только что работал. Я подошел ближе и передал ему папку с закладками. Он обратил внимание, что закладки не вставные, а приклеены к листам. Плюс они выполнены из разноцветного лавсана.
– Кто такие выпускает?
– При типографии в НИИ-4 наладили выпуск для внутренней документации.
– Вот-вот, узнаю ваш стиль работы! Все лучшее себе, любимому. Плохо, товарищ первый заместитель! Никуда не годится! Думал вначале обратить ваше внимание на замедление строительства объектов Минэнергетики, но вижу, что у вас полностью запущено направление производства товаров широкого потребления.
– В плане они есть и предусмотрен рост их производства на пятьдесят процентов в течение пяти лет.
– Я в курсе, но в плане не отражено изменение номенклатуры изделий. А как у нас выполняют и перевыполняют планы по валу, не мне вам рассказывать. Вы же, как я догадываюсь, где-то в одном из карманов держите заявление о том, чтобы освободить вас от занимаемой должности и позволить вам вернуться на прежнее место работы. Там привычнее и спокойнее.
– И толку больше. Я – конструктор, а не бюрократ.
Сталин шевельнул усами, доволен, что угадал мое настроение.
– Да-да! «Мавр сделал свое дело, мавр должен уйти!» – знакомые слова. Но дело в том, что отставка ЦэКа и Политбюро это только часть проблемы. Малая ее часть.
– Вы забрали себе наиболее выдающихся представителей науки и техники из шести ведущих направлений.
– Не себе, а нам, и я не собираюсь отрывать их от того, что они делали до этого. Просто повысил их статус. Основным критерием отбора была работоспособность и самоотдача, проявленная в годы войны и первых пятилеток. Это, так сказать, капитаны и флагманы индустриализации страны. Этого курса и предстоит придерживаться в ближайшее время. Но все это должно подпитываться народными массами, а не печатным станком. А как изъять выплаченные населению деньги? Единственным способом: предложив ему товары. Поэтому именно вы сейчас займетесь этим вопросом. Требуется обеспечить все те проекты, которые обозначены в пятилетнем плане, финансированием. Это сейчас первостепенная задача. А товарищи, которые непосредственно ведут оборонные проекты, сами обратятся к вам по мере необходимости. Выполнять за них эту работу не стоит. Но на контроле держать необходимо. Через два месяца доложить о результатах. Работайте, товарищ Никифоров!
«Блин!!! Во вляпался! Скрепками и тряпками придется заниматься! Кошмар!» – подумал я, выходя из кабинета. И срок он поставил малореальный. Это болото просто так не раскачать! Придется применить «сталинский метод» накачки.
Вызвал ответственных за это направление, оно у них немного смешно называется: «промышленность группы В». И объявил им о повышенном интересе, которое испытывает государство к их продукции. Заодно прихватил за причинные места товарищей Кабанова, назначенного министром электропромышленности, и старого верного приятеля Ивана Зубовича, начальника 7-го управления Авиапрома, который отвечал за электрооборудование и приборостроение в главке. Он назначения еще не получил, но его кандидатура намечена на должность министра электронной промышленности СССР. Всем поставлена задача предоставить номенклатурный план отрасли на текущую пятилетку, включая перспективные разработки. Министры и их замы «легонькой» промышленности сразу спали с лица, а двое «монстров», давно привыкшие работать в таком темпе, с ходу спросили о финансировании. Им пришлось пообещать отдельное финансирование из резервов этого года, а у остальных – все по плану.
Кроме того, пришлось основательно покопаться в ЗиСе, где «добыл» некоторое количество различных авторучек, блокнотов, скрепок, закладок, пару папок со скоросшивателями, пластиковые бутылки, начатую упаковку ежедневных женских, пардон, прокладок и небольшую упаковку с ватными дисками. Плюс высвистал из Чкаловска Михаила Ножкина, который мне кофеварку, а себе пылесос делал, и озадачил его, перенацелив его отдел, они приборами управления занимались, 80 человек, на разработку бытовой электротехники. Кабанову «достались» пылесосы и стиральные машины, как простые, так и полуавтоматические, холодильники, электромясорубки, миксеры, электрочайники с термореле. Зубовича нагрузил приемниками, телевизорами, иконоскопами, магнитофонами и проигрывателями. «Оружейников» – утюгами, «танкистов» – детскими колясками. Все заводы военно-промышленного сектора обязал выделить место, станки и рабочую силу под развертывание производства бытовой техники. Составив необходимые бумаги, вернулся в кабинет Верховного.
Приняли меня не сразу, Сталин посчитал, что я отказываться от поручения прибежал. Встретил меня настороженно, в полной готовности дать мне отпор. А я начал разговор с другой стороны.
– Товарищ Сталин, тут идея мелькнула. Как вы понимаете, появление ядерного оружия у наших противников – это только вопрос времени, через пару лет точно будет. Плюс-минус. И встанет вопрос о возможности попыток развязать ядерную войну. Такой сценарий мы исключать не можем. И бить будут по промышленно-развитым городам, где люди живут в многоэтажных домах, друг у друга на шее и голове. Помимо прочего, вы поставили задачу эффективно изъять деньги из населения.
– И что?
– Предлагаю раздать неудобные для крупного сельского хозяйства земли в пригородной зоне крупных промышленных городов в личное пользование. Примерно по девять соток земли на работника, причем для каждого предприятия выделять землю в одном месте. И разрешить им строить на этой земле жилища. Нормальное жилье, с возможностью зимнего проживания. Со стороны государства, по линии Гражданской обороны, профинансировать подвод к местам расселения коммуникаций: электроэнергии плюс подстанция, питьевой воды, средств связи. Плюс обязательный универсальный магазин, медицинский пункт с аптекой и домик управления поселком, с небольшим бомбоубежищем. Всё остальное – пусть делают сами. Это гарантированный спрос на продукцию, которую мы уже производим: лопаты, грабли, инструмент, стройматериалы, стекло, мебель, семена. Ослабление давления на ГлавСнаб, ведь 90 процентов «рабочих» – бывшие крестьяне, соответственно, сады и огороды возникнут мгновенно. И вполне приличные суммы будут изъяты у населения за счет массового строительства. Плюс громадное оборонное значение: в случае обострения ситуации мы рассредоточим рабочую силу по пригородной зоне, где ее массово уничтожить просто не смогут. И оттуда будем возить людей на предприятия. Единственное «но», на пороге апрель, посевная на юге уже началась. Готовить постановление требуется быстро, иначе год потеряем.
– Тащить начнут все с предприятий.
– Начнут. А фининспекторы на что?
Сталин снял трубку и приказал вызвать нескольких человек, в том числе Сабурова. То есть идея прошла. Пока ожидали людей, поинтересовался ходом исполнения его распоряжения по выпуску ширпотреба. Я раскрыл папку и начал выкладывать документы на подпись.
– Так много?
– Там у нас конь не валялся, товарищ Сталин.
