Лавка красоты «Маргаритки»
Анастасия Королёва
Новость о наследстве, да в самой столице – это ли ни счастье? Оно самое! Я и радовалась, пока не узнала, что к прекрасному известию прилагается таинственное исчезновение предыдущей хозяйки, сомнительные личности, захаживающие по ночам без приглашения, и Серый квартал, где и стоял покосившийся домик, названный громким словом – наследство.
Думаете, после всего этого я сбежала? Как бы ни так!
В Сером квартале тоже можно жить, личности, ну-у-у, не такие уж они и сомнительные, местами даже симпатичные, а тайна исчезновения… Вот с ней не получится так просто. Её придётся разгадать.
Но главное я смогу осуществить свою мечту – открыть лавку красоты!
Анастасия Королёва
Лавка красоты «Маргаритки»
Глава 1
Когда просыпаешься поутру под крики петухов и несёшься сломя голову к сараю, где в ожидании своей участи на телеге томятся овощи и фрукты, совсем не думаешь, что новый день преподнесёт неожиданный сюрприз. Честно говоря, ты вообще ни о чём таком не помышляешь, разве что мечтаешь вновь оказаться под штопанным одеялом, и проспать ещё как минимум пару-тройку часов.
– Криска, живей давай! – зычный голос дяди Росма разом выветривает из головы остатки сладких мечтаний, и я поторапливаю Кроху, старую клячу, которую давно пора отправить на заслуженный покой.
– Пойдём, моя хорошая, скорее, – уговариваю, поглаживая по впалым бокам. Кроха смотрит на меня укоризненно, кажется, даже нашёптывает какие-то ругательства, шамкая полными губами, но всё же сдаётся и нехотя переставляет копыта.
– И сколько тебя ждать? – дядя Росм недоволен. Впрочем, к его вредности и бесконечному ворчанию я уже привыкла. Как и к холодному взгляду под густыми бровями, и к брезгливому выражению лица. Ведь он так часто любит повторять, что сиротка в моём лице – это невыносимая ноша, от которой дядя бы с радостью избавился, найдись другие мои родственники. Но родственников не нашлось, поэтому этот крест он нёс единолично, упиваясь жалостью к себе.
Помимо привычки выслушивать брюзжания старика, я так же научилась молчать в ответ на его колкие высказывания, хотя последнее даётся мне с большим трудом.
– Все лучшие места на рынке расхватают, и я останусь ни у дел, – усаживаясь на козлах скрипучей телеги, дядя Росм никак не желает успокаиваться.
А я что? Я ничего. Право слово, будто он не знает, что где бы мы ни встали, всё равно вернёмся домой без овощей и фруктов, зато с кошелем, плотно набитым золотыми да серебряными монетами.
Так уж повелось, что урожай у нас всегда удавался на славу. Не только с виду красивый да ладный, но ещё и вкусный. Дядя, когда сменит гнев на милость, будет гордо выпячивать грудь и хвалиться перед соседями, а я… Буду посмеиваться, потому что, как бы то ни было, моей заслуги в этом куда больше. Не зря же от матери унаследовала природную магию, которая не только с цветами позволяла общий язык находить, но и со всем, что растёт из земли.
Но до дядиной милости ещё дожить нужно и, желательно, копыта не откинуть вслед за Крохой. На рынке придётся трудиться не покладая рук.
Пока ворчун не начал вновь бурчать на меня, запрыгиваю на телегу и усаживаюсь между ящиками с мясистыми сливами. Не очень удобно, зато пахнет вкусно, да к тому же, здесь дяде Росму не видно, как я украшаю листочками несколько баночек с жидкой мыльной пеной, мазями и маслами. Стебельки послушно тянутся за моей рукой, аккуратно обвивают крышки и бока сосуда. И что немаловажно, эти стебли и листочки ещё долго не завянут, – я им отдаю частичку силы, которая будет жить в них до тех пор, пока баночки не опустеют.
Тяга к созданию всяких пахучих масел да мазей я обнаружила в себе давно, когда ещё деревья казались гигантскими исполинами. Мама любила тогда говорить, что меня ждёт прекрасное будущее, но мамы, как и отца – не стало. И прекрасное будущее превратилось в ворчащего дядю Росма и исподволь сделанные мази.
На рынок мы прибыли вовремя. И место нам досталось если не у самой Башни Удачи, то едва ли в десяти шагах от неё. Хорошее место, бойкое.
Дядя смотрит на меня искоса, но о благодушии и речи не идёт – он всё так же хмурит брови, и закладывает руки за спину, отчего становится похожим на городового, готового заключить под стражу очередного нарушителя спокойствия нашего маленького городка.
К слову, о городовом. Стоило о нём обмолвится, пусть и мысленно, как он лёгок на помине. Идёт между рядов, важно кланяется на громкие приветствия торговцев и сладкие улыбки их жён и дочерей. Вот шаи Милдор подходит к нашему раскладному столику, на который мы уже водрузили большую часть ящиков, кивает дяде Росму в приветствии, сухо отвечает на мой поклон, как бы вовсе считая меня недостойной его почтенного внимания. Но это напускное, я-то знаю для чего он подошёл.
– Как, – басистый голос хрипит, и шаи Милдору приходится прокашляться, прежде чем продолжить. – Как оно? Ничего?
Дядя Росм неодобрительно косится на меня, но отвечает учтиво:
– Ничего, ничего, – кивает, как болванчик, будто слов для ответа вовсе недостаточно.
Тем временем, пока мужчины обмениваются пустыми фразами, я складываю в холщовую сумку три яблока, пару помидор, баночку с кремом от морщин, а сверху укрываю её несколькими точёными огурчиками и пучком душистой мяты.
– Примите от нас подарок, – пряча улыбку, протягиваю городовому сумку.
Он премило краснеет – на щеках появляются розовые пятна, а на лбу испарина. Пытаясь наспех избавиться от второго, шаи Милдор проводит рукавом по лицу, затем почему-то смущается этого жеста и краснеет ещё сильнее. Даже на ушах виднеется бардовая полоска и по шее ползёт россыпь свекольных пятен.
– Что вы, не стоит, – начинает отнекиваться, хотя сам уже протягивает руку. И я, подойдя ближе под благовидным предлогом, быстро говорю:
– Используйте только на ночь.
Он кивает, улыбается как-то кривенько, через силу, и протягивает мне две серебряные монетки. Держит дрожащими пальцами и ждёт, что от платы откажутся. Но это он зря – кто ж в здравом уме отмахнётся от заслуженно заработанного? Уж точно не фея, пусть волшебной крови в ней лишь наполовину.
– Хорошего дня, шаи Милдор, – беру монетки, ловко прячу одну в неприметном кармане, а вторую несу дяде Росму. Чтобы поменьше хмурился, а то доживёт, я и ему начну мази от морщин варить. Правда, сомневаюсь, что эти мази он будет использовать по назначению, скорее уж начнёт швыряться ими в меня, чтоб неповадно было всякую непотребщину предлагать.
– Опять ты за своё, – ворчит дядя, когда городовой скрывается за широким основанием Башни Удачи, но от монетки не отказывается. И кровь лесного народа тут не при чём – дядя хоть и человек, а денюжку любит похлеще любой феи. Да что там феи, он в своём сребролюбии и с гномами мог бы посоревноваться. И выиграл бы, будь уверен.
Спустя какие-то четверть часа рыночную площадь наводнил разномастный люд. Господские служанки, зажиточные горожане и те, кому не так повезло со звонкой монетой в кармане. Они ходили, смотрели, громко судачили то обсуждая свежие сплетни, то пытаясь выторговать кусок пожирнее да по дешевле. Но беззаботнее всех выглядели воришки-карманники. На лицах улыбки, и походка эдакая ленивая-ленивая, а вот глазки так и бегают в поисках жертвы побогаче.
Я давно привыкла к этой суете, к тому, что кого-никого, а удастся обчистить ловкачам, и что этот кто-то будет голосить на всю площадь о вселенской несправедливости и о городовом, который только и знает, что свою долю в тёмных делишках имеет. Потому карманники никуда не деваются, а только множатся, аки кролики.
Что ж, суждения эти если и не правдивы, то не лишены основания. Только шаи Милдор вряд ли в этом сознается.
Ещё несколько баночек с душистой пеной и нежным кремом уходят в руки госпожи Ворчикои. Женщина она статная, да с норовом тяжёлым, но при всём этом ей не были чужды маленькие хитрости слабому полу полагающиеся.
Наконец, время перевалило за полдень, и наши ящики вконец опустели. Не осталось ни ягодки, ни овощей. Всё, как я говорила.
Правда, утреннее желание набросилось на меня с новой силой – штопанное одеяло да подушка со слежавшимся пухом, казались едва ли ни блаженством.
– Эк тебе везёт-то, старый плут, – пока я отношу ящики обратно на телегу, а дядя усердно «прячет» мешочек с монетами в нагрудном кармане, от чего тот топорщится и распухает, как надутая лягушка, к нам подходит Крикун, местный ювелиришка с тёмной душонкой мошенника.
Он пузат и лыс, и от него всегда несёт потом едва ли не за версту. Маленькие глазки-бусинки бегают по сторонам, словно ему до всего есть дело. Даже до того, что его никоим образом не касается.
– Не жалуюсь, – отмахивается дядя Росм, гордо выпячивая грудь, дабы ювелир сполна оценил спрятанный мешочек.
Глазки Крикуна вовсе превращаются в щёлочки – едва тёмные зрачки рассмотреть можно.
– А, и правильно, – преувеличенно бодро бросает лысый богатей, ещё и рукой машет, эмоционально так. Потом пододвигается ближе, и скашивает взгляд на меня: – Вон как племянница-то твоя выросла, да похорошела… Прям невеста!
Я едва не споткнулась о ящик, за которым шла, настолько меня поразили заискивающие нотки в елейном голосе. А уж похотливый взгляд, который увидела, обернувшись, так и вовсе казался немыслимым.
Это что же, этот старый лысый бочонок на меня засматривается? В самом деле?! Вот уж не знала, что предоставляю хоть какую-то ценность для ювелира с не очень порядочной репутацией. Да и из возраста, когда свататься надобно, он уже давно вышел, кажется, ещё в позапрошлом веке.
Дядя косится на меня на манер Крикуна, и явно не находит в тощей племяннице ни роста, ни красоты. А уж невесту на том месте вовсе не наблюдает.
Правда, тут я скорее с единственным родственником соглашусь: фигуристой я не была, доска доской, как любит соседка наша, Лотка, говорить, да на лицо обычная – нос вздёрнут, щёки ничуть не румяны, глаза обычные, чернотой отливающие, – вот и всё достояние.
Как ювелиришка умудрился что-то там эдакое рассмотреть, ума не приложу.
– Скажешь тоже, – ворчливо машет дядя и приосанивается, будто вдруг в размерах уменьшается, – как была недорослем-нахлебницей, так и осталась.
Мне бы обидеться, но я только плечами пожимаю и продолжаю ящики обратно на телегу таскать. Правда теперь к разговору прислушиваюсь тщательнее, не к добру Крикун эту тему завёл, ой не к добру.
– А ты не скажи, – хитро прицокнул языком ювелир, – я, чай, не слепой. К тому же сын мельника не стал бы просто так таскаться за ней, как пёс на привязи. Значит углядел чего-то, в недоросле твоём.
Ах, вот оно в чём дело, а я уж испугалась. Это Крикун решил новую сплетню обсудить, где я фигурировала, как главная героиня. Не думала, конечно, что он до такого опуститься, всё ж сплетни больше по бабской части, но чего в этой жизни только не бывает.
Михей, сын мельника, уже неделю за мной таскается, упрашивает зелье ему сварить, заговорённое, а когда я толкую, что за зельем ему к ведьме обращаться надобно, а не к фее – и слышать ничего не хочет. Только о сути его просьбы знать никто не знает, потому и придумали байку, будто влюбился он в меня, и в жёны взять готов. Глупость конечно, но я разуверять никого не спешу. Что ни говори, сплетни эти грели моё самолюбие. Никто ж никогда за худосочной Криской раньше не бегал, а тут сразу – сын мельника, сам Михей. Соседские девахи чуть слюной не захлебнулись, когда прознали!
– Знамо, чего он там углядел, и чем думать можется в этом возрасте, – ворчит дядя и в его голосе слышится непонятная мне грусть. Уж кто, кто, а дядя Росм первым должен радоваться открывшимся перспективам. Это ж какая возможность сбыть с рук нелюбимую племянницу! А он ворчит, да грустным притворяется. Вот и пойми его, старую брюзгу.
– Так и я о том, – непонятно чему обрадовался ювелиришка, и шагнул ближе, чтобы прошептать доверительно. – Ты бы присматривал за ней, а то умыкнут – и не заметишь.
Да-а-а… Дела. Крикун решил заботливость проявить, будто было ему какое дело до сиротки Криски, нелюбимой племянницы ворчливого Росма.
* * *
Рыночная площадь осталась позади, как и покупатели, каждый из которых свою особую странность имел. Вообще, я склонна думать, что абсолютно нормальных людей нет. Вот таких, которых можно словно книгу прочитать, и не запнуться ни на одном словечке. Каждый себе на уме, да всё что-то думает, думает, думает… Будто им эти думы и измышления дороже самой жизни, что мимо них проноситься без оглядки.
Так и выходит – обернёшься в старости посмотреть на прошлое, а оно, прошлое это, не такое уж и богатое, да и вообще, совсем не эдакое, каким могло бы стать, прекрати он терзаться мыслями, и начни дышать полной грудью да совершать поступки сердцем подсказанные.
Жаль, что мне приходится вертеться среди такого люда, постоянно то слова подбирать, боясь обидеть, то премило кивать в ответ на глупости, то молчать и улыбаться. Последнее, должна заметить, мне доводится исполнять чаще всего. Ничего не попишешь, всем нравятся молчаливые да улыбчивые дурочки.
Ещё на подъезде к дому я почувствовала, что что-то не так. Нет, нашу телегу всегда встречают взглядами – то завистливыми, то злыми, – но в этот раз к зависти прибавилось недоумение и любопытство. Я верчу головой, пытаясь найти причину столь странного поведения соседей, и тут же нахожу её. Впрочем, посмотри я в сторону избы дяди Росма, обнаружила бы её гораздо раньше.
У стройного плетня, затянутого колючей стеной вьющихся кроваво-красных роз, стояла карета. Ни повозка, ни телега, ни пролётка, которых в нашем городке водилось достаточно, а самая настоящая карета, с чёрными лакированными боками, с откидной крышей, гармошкой лежавшей позади сидений, с породистыми лошадьми, что недовольно перетаптывались с ноги на ногу, и подрагивали всем телом, пытаясь отогнать от себя надоедливых насекомых.
– Дядя, это кто? – спрашиваю тихо, хотя в наступившей тишине, в которой, кажется, даже мухи жужжать перестают, всё равно мой голос звучит слишком громко.
От удивления я даже забыла, что с дядей первой заговаривать не стоит – обругает, а отвечать нормально не станет. Правда, то ли родственник удивился не меньше моего, то ли фаза луны наступила какая-то особенная, но он произнёс:
– А это мы сейчас узнаем, кого в наши края занесло! – да так воинственно это прозвучало из его уст, что я невольно оторвала взгляд от кареты и посмотрела на него.
Дядя Росм, в самом деле, выглядит воинственно, и мне вдруг почудилось (глупость какая, честное слово), что защищать он собрался меня.
От кого? От вон того щупленького дядечки, в высоком цилиндре, который расхаживает взад и вперёд, ожидая, пока мы подойдём?
Глава 2
Подошли. Встали. И рассматриваем друг друга – мы приезжего, а приезжий нас. Молча всё, без единого словечка.
И думается мне, что молчание это может длиться бесконечно, аккурат до заката, пока солнце не завершит почётный круг и не опуститься за пушистые кроны деревьев. Ан, нет, я всё же ошиблась.
Дядечка деловито перекладывает аккуратную папку из одной руки в другую, и протягивает освободившуюся для рукопожатия:
– Брукс Шмот, будем знакомы.
Судя по тому, что дядя своей руки не подаёт, больше того, сжимает её в кулак, явно намереваясь показать всю степень собственной радости от столь бесцеремонного вторжения на свою территорию, я выступаю вперёд, предотвращая катастрофу:
– Здравствуйте! – протягиваю ладонь, быстро сжимая жилистую худощавую руку и поспешно её выпуская. – Чем обязаны?
Стоит ли говорить, что к нам столь важные гости раньше не захаживали? А если посмотреть на дорогие начищенные туфли, к которым так и льнула надоедливая дорожная пыль, да на щегольской костюм и золотую цепочку часов, свисавшую из кармана, гость был невероятно важным. Для нашего городка – так точно.
– Может быть, пройдём в дом? – дядечка многозначительно приподнимает брови, будто сказать чего пытается.
Нет, бестолковой особой я себя никогда не считала, а сегодня, поди ж ты, совершаю одну глупость за другой.
Оглядываюсь и поспешно киваю – с каким бы делом к нам не прибыл этот важный гусь, любопытным соседям, подкравшимся едва ли ни к самому плетню, знать о нём не обязательно.
– Конечно, конечно, – тараторю поспешно, и отступаю к калитке, чтобы тут же распахнуть её настежь.
Но не тут-то было, дядя Росм оживает:
