Карагач. Запах цветущего кедра
Сергей Трофимович Алексеев
Карагач #2
«Во второй половине дня солнце и вовсе жарило по летнему, густо и терпко, до хмельного головокружения, запахло разогретой кедровой хвоей и еще чем-то незнакомым – неким приятным, чуть холодящим эфирным ароматом, от которого наваливалась полусонная, обволакивающая нега. Но при этом от земли, даже от мягкого подстила, и от разлива полой воды еще источался знобящий холодок. Женя сначала расстелила вкладыш от спальника прямо возле кострища, на самом припеке, но почуяв слишком яркий контраст температур, перебралась на жердяное основание палатки…»
Сергей Алексеев
Карагач-2
Запах цветущего кедра
1
Во второй половине дня солнце и вовсе жарило по летнему, густо и терпко, до хмельного головокружения, запахло разогретой кедровой хвоей и еще чем-то незнакомым – неким приятным, чуть холодящим эфирным ароматом, от которого наваливалась полусонная, обволакивающая нега. Но при этом от земли, даже от мягкого подстила, и от разлива полой воды еще источался знобящий холодок. Женя сначала расстелила вкладыш от спальника прямо возле кострища, на самом припеке, но почуяв слишком яркий контраст температур, перебралась на жердяное основание палатки. Оно возвышалось над землей, как постамент, и, застеленное желтой прошлогодней пихтовой лапкой, уже прокалилось на солнце. Ультрафиолета сюда попадало явно меньше, лучи били чуть вкось, цепляя игольчатые кедровые кроны, однако тут она и уловила этот неведомый и нежный эфир, от которого хотелось потянуться, потом расслабиться и ощутить бездумную истинную благодать. Вдыхая его, она вдруг захотела, чтоб Стас сейчас пришел – почувствовал ее зов и вернулся, прибежал! И тогда они бы не уходили со стана и не прятались, и все бы случилось прямо здесь, на этом ложе…
Воображение у нее всегда было отчетливым и объемным, а тут, вероятно, под воздействием летучего, будоражащего запаха, и вовсе путалось с реальностью, Она закрыла глаза, чуть выгнула спину, отдаваясь солнцу, представила, как Стас – обнаженный, мускулистый и сильный, подхватил ее на руки, и в тот же час по телу пробежала сладкая, судорожная дрожь – состояние, сходное с ощущением невесомости и полета. Она понимала, что это блажь, обожаемая детьми и женщинами, причем, для последних опасная, ибо страсть к таким полетам хоть и создает ощущение крылатости души, но предательски делает доступным тело, поскольку укачивает боль, убаюкивает самолюбие и гордость. И отказать мужчине, взявшему тебя на руки, уже почти не возможно…
Женя высвободилась из призрачных объятий и привстала – мотор выл где-то далеко, и кажется, удалялся…
– Сейчас я напущу на тебя чары. – увлекаясь мысленной игрой, прошептала она. – И ты придешь. Я хочу тебя… Ну, вспомни мое тело? Ты же любовался им и жаждал. Посмотри, какая тугая и зовущая грудь. Ты прикасался к ней своими горячими ладонями… Теперь я вся твоя. Хочу, чтоб ты вернулся и… обнял меня… взял на руки. Ты слышишь мой зов?…
Но сама более наливаясь страстью, выпросталась из трусиков и лифчика, потягиваясь, перекатилась с боку на бок и прислушалась. Звенящий звук лодочного двигателя гулял над затопленным лесом, выписывая зигзаги и было не понять, в какую сторону улетает. Истома и нега уже отзывались в теле непроизвольными глубинными толчками крови, предощущение близости сливалось в горячий комок, но не находило опоры и проваливалось в бездну. Она знала чем закончится неудовлетворенное буйство плоти – головной болью, красными глазами и саднящей тяжестью внизу живота.
Стас оказался толстокожим и глухим – не услышал, не вздрогнул, не ринулся назад, и надо было гасить этот огонь. Женя вскочила с ложа и стиснув зубы, побежала к разливу. Она ничуть не заботилась о своем виде, и даже хотела, чтоб кто-нибудь, пусть даже плешивый Гусь, увидел ее обнаженной и захлебнулся слюнями. Она никогда не раздевалась у себя дома или там, где никого не было, однако же любила загорать все лето или купаться до января только потому что можно прилюдно, на глазах мужчин, освободиться от одежд. И вовсе не для того, чтобы показать себя и свои прелести – насытиться тонкой, тончайшей энергией мужского созерцания. Она была уверена, интуитивно это чувствуют и этого хотят все женщины…
Похоже, на берегах золотоносной речки в тот час были только приискатели, бульдозеристы, геологи и начальники, но только не мужчины. Впрочем, нет, кажется один был – тот, что украл купальник, только вот слишком робкий, но знающий магическую силу подобных интимных вещей.
Ледяная вода обжигала и в первый миг показалась горячей. Она погрузилась по горло, уберегая волосы, умыла лицо и через минуту вышла медленно, подавляя рвущийся наружу крик ознобленной души, ибо она, душа, терпеть не могла холода.
– Мальчик, я лишаю тебя сладкого! – проговорила с озорной мстительностью и погрозила кулачком в сторону прииска. – Теперь придется заслужить… конфетку.
После купания плоть усмирилась и даже испытывала легкое отвращение. Женя надела трусики, лифчик, легла на живот, раскинув руки – отдалась солнцу, но сначала услышала щебет ласточки на крыше навеса, потом вновь ощутила летучий аромат эфира, несомый слабым ветерком откуда-то из гущи кедровых, нисходящих до земли и развесистых крон. Теперь уже ее разбирало любопытство – что могло так пахнуть? Какой-нибудь ранний цветок, размягченная на солнце, смола? Почему вчера его не почувствовала?… Она завернулась во вкладыш от спальника, подошла к ближайшим кедрам, долго принюхивалась, присматривалась, задрав голову и решила, что запах этот исходит сверху: на макушках было что-то желтоватое, вроде гроздей мелких невзрачных бутончиков, с коих на хвою сыпалась пыльца. Она еще не знала, что кедр цветет, и обнаружив это, как-то приятно восхитилась – конечно же! Такой тонкий и манящий аромат может издавать что-либо редкостное и необычное! И все для того, чтобы приманить, завлечь того, кто сможет опылить, насекомое, например… Вернется Стас, надо загадать ему загадку. Впрочем, если он не услышал ее зова, не поддался чарам, вряд ли и нюх у него есть. Ему, как всем мужчинам, кажется, женщина любит ушами, поэтому и говорит слишком много слов, а она, женщина, живет в мире запахов и любит носом. Поэтому и слова – обоняние и обояние почти одинаковы…
И тут ее осенило: надо заставить Стаса забраться на кедр и сорвать эти цветы! Что-что, а уж каприз ее выполнит, и вообще, сегодня ему достанется…
Женя пошла к своему ложу, и боковым зрением уловила нечто, нарушающее привычный рисунок близкой опушки леса. И то ли в ней прозвучало, то ли послышалось оброненное кем-то, осуждающее слово:
– Срамота!…
Негромко так, но внушительно, как внутренний голос.
Пожалуй, минуту Женя всматривалась в темно-зеленую, непроглядную кромку кедровника, но ничего не заметила. И все-таки что-то заставило вернуться к столу под навесом, где оставался ее спортивный костюм.
– И впрямь срамота. – согласилась она. – Нудистский пляж тут устроила…
Успела надеть брюки, и только взяла куртку, как прямо перед собой, на опушке, отчетливо увидела силуэт высоченного человека, мелькнувшего между деревьев.
– Эй, кто там? – спросила негромко и села, ощутив слабость в ногах.
Они возникли на фоне темного кедровника, словно проявились на фотобумаге: сначала обозначились контуры двух фигур – один чуть ли не саженного роста, другой короткий, кряжистый, длиннорукий, и лишь потом отрисовались лица, одежда и прочие мелкие детали. Высокий был каким-то умиротворенным, золотобородым и длиннолицым, с косичкой, выглядел молодо, лет на тридцать, и более напоминал святого с иконы; низкий же напротив, был много старше и походил на замшелого лешего – пегая борода веником, такие же волосья до плеч, нос крючком, да еще при этом стриг черными, прищуренными глазами из-под низких бровей и надвинутой на лоб, бесформенной шапки. Страшный и смешной одновременно! Вообще вид незнакомцев сразу ей показался ненастоящим, поскольку оба выглядели ряжеными и потешными: длиннополые синие рубахи под поясами, у каждого на животе по ножу в ножнах, а на плечах – безрукавые кожаные распашенки, оттороченные по вороту и полам темными соболями. Не обыденные и до смешного богатые, должно быть, одеяния!
Иконописный детина смущенно приблизился к столу, встал перед Женей, как-то театрально стащил суконную, с соболиной оторочкой, шапку и потупил свои постнические, но выразительные очи. Вероятно, это был некий торжественный момент, что-то сказать хотел, но вызывал лишь улыбку, поскольку слишком уж неожиданной и забавной была его прическа – светлые волосы зализаны спереди, чем-то намазаны и туго завязаны широким кожаным ремешком. В сочетании с прочим одеянием эдакий поп, или точнее, попище!
Его пегий спутник поспешно обогнул стан геологов, пострелял взором, и убедившись, что поблизости никого нет, зашел к Жене сзади.
– Здорово были, красавица! – поздоровался громко, надтреснуто и грубовато, словно понуждая Женю оглянуться.
Она не оглянулась: смешной ряженный детина словно приворожил взгляд, своим иконописным образом.
– Дак что, Прокопий? – спросили за спиной насмешливо и как-то угрожающе. – Понраву ли тебе отроковица?
Саженный малый на секунду поднял взор, ничего не сказал и вновь опустил выпуклые веки. Его золотистая, окладистая борода искрилась на солнце, и Женя ощутила совсем уж неуместное и шкодливое желание ее погладить, как гладят котенка.
– Или не глянется товар? – поторопил леший.
– Понраву-то понраву… – медленно и натруженно выдавил молодец. – Да осрамилась…
– А кто позрел-то? – ухмыльнулся леший. – Никого нету!
– Я и позрел…
– Дак тебе позволительно! И старики велели нагую взять!
– Ежели так токо… – скромный детина откашлял хрипотцу. – Ишь, растелешилась…
– Загорала она, на солнышке! У них, как у соболей зведено: чем шкурка черней, тем дороже!
– Это у соболей. – все еще тянул богообразный великан с потупленным взором. – А девице след быть с одним пятнышком на хвосте, подобно горностаю…
– Да где же взять ныне с одним? Они пятнисты от рождения! Какая уж досталась по жребию.
– Сомнения есть…
Ты жениться хочешь? Твое слово?
– Хочу…
– Ну и добро! – заключил его веселый спутник. – Проведешь сквозь чистилище, отбелишь шкурку-то, вот и будет тебе жена!
– Разве сквозь чистилище. – неуверенно согласился «жених».
– Собирайся-ка, девица, взамуж!
Мало того, что стояли они и перепирались, будто Жени рядом не было, леший так еще выглянул из-за ее спины и рассмеялся в лицо!
– Уж не за тебя ли замуж? – надменно усмехнулась она.
Затылок ознобило: от лешего исходил некий неясный, однако прилипчивый страх, смешанный с омерзением.
– Дак я женатый. – серьезно ответил тот. – За Прокошу пойдешь.
Она еще хорохорилась, но чувствовала, как уходит наигранный циничный задор.
– За этого, что ли? – кивнула на детину.
– За него, ласточка, за него. Суженый твой…
А этот суженный приблизился еще на шаг и внезапно встал на колени и поклонился ей до земли – ничего подобного она не видела, не ожидала и на мгновение оторопела.
– Что это он делает? – спросила сама у себя.
– За себя зовет, взамуж. – однако же объяснил спутник.
– Почему молчит? Пусть сам скажет! А я подумаю…
– По обычаю я речи веду. – леший все еще вертелся сзади, и от этого холодило спину. – Я сват при нем. Он и так седни много говорит! Даже про горностая вспомнил!
– Так вы меня сватаете? – Женя засмеялась и сама услышала предательский звон в голосе, возникающий от слабеющей воли. Кажется, еще минута, и способность к сопротивлению переломится, как лучина.
И мгновением позже вдруг поняла его природу: еще недавно тонкий и едва уловимый запах цветущего кедра, наносимый ветерком, незаметно усилился и теперь реял повсюду. Еще этот черноглазый ведьмак маячил за спиной совсем близко, заглядывал в лицо, гипнотизировал:
– Дак уж высватали! Дело-то сделано, соглашайся по добру. Позри, экий тебе жених достался! Да за таким в пору и своими ножками…
Женя вскочила, резко обернулась и чуть не попала к лешему в объятья. Инстинктивно отшатнувшись, она опрокинула крышку лодочного багажника на столе, книги посыпались наземь.
– Вы кто такие?! – почти бессильно выкрикнула, ощущая вдруг неуместную сонливую вялость мысли.
Леший сверкнул черным глазом, бережно поднял книги, сдул соринки..
– Погорельцами назовут – не верь. Мы огнепального толка люди, слыхала, поди… Собирайся, да пойдем с нами.
Гул лодочного мотора то пропадал, то возникал вновь, и доносился лязг ковшей драги…
– Никуда я не пойду!
– Коли так, ведь силком унесем! – весело и не опасно пригрозил тот.
Молчаливый жених как по команде встал рядом, перекрыв путь к отступлению – вырваться на волю мешали вкопанные в землю, стол и лавка.
– Попробуйте!
Женя вскочила на лавку и оказалась вровень с саженным суженым, почти лицом к лицу. Если бы он сделал движение, чтобы схватить, или глянул дерзко, как хищник на добычу, то она в тот же миг прыгнула через стол и понеслась в сторону прииска. Однако он обескуражил тем, что смотрел с какой-то тлеющей мужской печалью влюбленного и ранимого человека. У этого молчуна глаза были настолько выразительными, что читалось всякое движение его души. А еще показалось, от его волос, лица и бороды исходит ошеломительный и завораживающий запах цветущего кедра! И это неожиданным образом очаровало ее, лишало сопротивления и неизвестно, что случилось бы, продлись еще это чувство – возможно, и впрямь сама бы пошла за ним с покорностью смиренной овцы, однако все испортил леший. Воспользовавшись замешательством, он схватил ее сзади, поперек туловища, прижал, захохотал и потащил в лес.
– Одна отрада свату – отроковицу потискать да пошшикотать!…
Руки у него были цепкие и сильные, как у обезьяны, и вонял он тошнотворным, мускусным запахом псины. Вывернуться Жене не удалось, и бить неудобно, физиономии не достать. И тогда она изогнулась, по-кошачьи, с шипением, вцепилась сразу в бороду и волосья. Намотала на кулаки – треск пошел, будто траву рвут! Веселый сват замычал, заскулил и разомкнул свои лапы. Но Женя не отцеплялась, обвиснув, тащилась за ним, пока не оторвалась вместе с пегими клочьями в руках.
– Ну, полно!…
– Я тебе все патлы выдерну! – раззадорившись на миг, пригрозила она. – Чего хватаешь?!
Леший веселости своей ничуть не потерял.
– Эка норовиста! – изумленно проговорил он, оправляя бороду. – От уж добра тебе невеста досталась! Не зря два лета ждал. Вот и сам бери, Прокопий!
Тот приблизился вплотную, но не делал попыток взять ее – взирал как-то спокойно, неотвратимо, чаровал своими тоскующими влюбленными очами и эфиром. Не смотря на это, Женя отступила, наткнулась на кострище и заготовленные Стасом, дрова. Поленья были березовые, тяжелые, попади одно в голову – с ног свалит, однако жених шел открыто, как-то незаметно уворачивался, и кажется, однажды даже улыбнулся, когда дровина зацепила его золотую бороду.
Еще заметила, он любовался ею!
Потом она попятилась к палатке, как к последнему укрытию, и тут зацепившись за растяжку, упала. И вскочить уже не успела, ибо этот молчаливый жених склонился, легко поднял ее, скрутил, спеленал своими руками, да так крепко прижал к себе, что нельзя было пошевелиться.
И теперь уже убедилась окончательно: его волосы были намазаны неким маслом, источающим манящий, притягательный эфирный аромат.
А ей показалось, так пахнет цветущий кедр…
– Отпусти. – неуверенно потребовала она. – Задушишь…
