Он наскоро распрощался с Клавдией Ивановной и, растирая руками плечи, поспешил домой, в тепло. Но даже в родных стенах, согретый обжигающе горячим чаем, он не мог до конца растопить холодные и тревожные мысли, прочно сидящие в голове, и все скакал с сайта на сайт, читая истории о животных, покинувших город накануне большой беды. Клео, Альма и пекинес Топа, три зверушки – уже тянет на закономерность. А ведь есть еще птицы. Ложась спать, Жан подумал, что пусть он будет выглядеть круглым дураком, но такими новостями просто необходимо поделиться с друзьями.
Серый
Когда не любишь белые ночи, против воли начинаешь радоваться пасмурной погоде. Серый знал, что еще неделя-другая – и даже самые косматые и страшные тучи не смогут полностью унять назойливый солнечный свет. Но сейчас, пока белые ночи не вошли в силу, подползающая к Петрозаводску гроза погрузила город в плотный сумрак, с каждой минутой становящийся все темнее и темнее. Родителей дома не было – мама засиделась с подружками, а папа работал в ночную смену, но Серый не чувствовал себя неуютно. Один дома он ощущал себя полновластным хозяином, правителем трехкомнатного королевства. Мог включить музыку на полную громкость, или смотреть фильмы ужасов, лежа в кровати в обнимку с миской попкорна. Мог питаться одними бутербродами, и никто не упрекал его, что он давится сухомяткой. Мог даже – о ужас! – пить молоко прямо из пакета! Узнай о таком мама – и не избежать неприятного разговора. Так что – да, Серый обожал оставаться дома один.
С балкона открывался приятный вид на парк, самую густую и заросшую его часть. Кутаясь в спортивную куртку, лениво глядя, как ветер перекатывает зеленые волны листьев, Серый через трубочку тянул холоднющий молочный коктейль и думал, какая же, в сущности, прекрасная вещь каникулы! Впереди ожидала целая прорва времени, которую следовало потратить на мороженое, походы в парк аттракционов и велосипедные прогулки. Умом Серый понимал, что девяносто дней – это не так уж и много: пролетят – и не заметишь. Но от молочного коктейля мысли покрывались коркой льда, а сердце, окрыленное ветром с ароматом цветущей сирени, звонко пело и пророчило бесконечное веселье.
Когда на улице стало совсем зябко, а трубочка в стакане захлюпала остатками, Серый решил перебраться в тепло. Уходя, бросил прощальный взгляд на парк и увидел Хана. Знакомая волчья фигура неспешно трусила по асфальтовой дорожке, вытянутой вдоль парка. Левое ухо разодрано в клочья в давно позабытой драке, правое победно торчит, могучий игольчатый загривок покрыт пепельной шерстью. Сильные кривые лапы с мощными, сточенными об асфальт когтями – лапы настоящего кочевника, не признающего оседлой жизни.
На улице Пушкина Хан появлялся пять-шесть раз в сезон. Измотанный, исхудавший, он благодарно отъедался объедками, что заботливо таскала ему не только детвора, но и взрослые, и снова убегал шататься по городу. В разное время его видели на Ключевой и на Кукковке, в Сулажгоре и даже на Птицефабрике. Людей сторонних вид здоровенной овчарки приводил в трепет, но местные Хана жалели и опекали как могли. Хозяин его, живший в соседнем дворе, умер года три назад, а с родственниками, хорошими и добрыми, но все же чужими людьми, гордый пес ужиться не сумел. Так и скитался по городу, чудом уходя от облав и переживая зимы.
Пес шел дерганой походкой, подволакивая заднюю лапу, и поминутно останавливался, крутя лобастой башкой. Серый сразу предположил худшее – кончилась песья удача, лохматый словил-таки отравленный дротик от собаколова! Будь Хан поменьше – лежать бы ему сейчас на обочине, пуская пену сквозь сомкнутые клыки, но раз идет, и, похоже, идет давно, значит, есть шанс, что закаленный бродяжьей жизнью организм победит отраву. Главное – успеть раньше собаколовов…
Последнюю мысль Серый додумывал, уже выбегая из подъезда. Как был, в потасканном спортивном костюме и растоптанных домашних тапках – только бы мама не увидела! – Серый обежал дом, выскочил со двора на улицу. Проезжая часть пустовала, лишь вдалеке ползли две яркие фары – не они ли преследуют Хана? Перебежав дорогу, Серый призывно засвистел, захлопал ладонью по бедру.
– Хан! Хан, ко мне, мальчик! Ко мне!
«Мальчик» уверенно доставал Серому до пояса, но, услыхав знакомый голос, вывалил розовый язык, улыбаясь широкой черной пастью, и вяло завилял репейным хвостом. Пес поковылял навстречу Серому, ткнулся мокрым носом в протянутую ладонь, приветливо лизнул. Серый заметил глубокие алые борозды на впалом боку. Три уродливые полосы лениво сочились кровью. Серый заглянул с другого бока – так и есть! Зеркально отраженные раны были и здесь. От сердца отлегло – значит, все же не собаколовы. А раны… ну а что раны? Заживут, Хану не впервой. Хотя такую серьезную трепку…
– Это кто же тебя так, мальчик? С медведем подрался, что ли?
Осторожно касаясь окровавленных боков пальцами, Серый пытался представить себе противника Хана. Выходило что-то среднее между тигром и динозавром. Хан нервно подергивал шкурой, но стоял смирно. Доверял. Лишь настороженно следил умными глазами за парком да шевелил ушами, прислушиваясь.
Серый тоже напряг слух. Подумал, а ведь в самом деле – вдруг обидчик Хана все еще здесь? В унисон его мыслям в парке зашуршала прошлогодняя листва. Быстро-быстро, словно кто-то большой бежал по ней, не особо стараясь двигаться бесшумно. Под невидимой лапой хрустнула ветка. «Под невидимой когтистой лапой, способной вспороть дубленую шкуру Хана», – поправил себя Серый.
Стало неуютно. Шум затих, и Серый понял: сколько ни вглядывайся – в парке не разглядеть ничего, кроме зелени кустов, переплетенной с зеленью деревьев. Он и не заметил, когда вечер перестал быть просто пасмурным и стал по-настоящему темным. Фонари не зажигались – конечно, в Петрозаводске сезон белых ночей, так любимых туристами! – под низкими кронами деревьев расползлись уродливые тени, похожие на паучьи лапы.
Низкий утробный рык раздался так неожиданно и так близко, у самых ног, что Серый испуганно подпрыгнул. Рычал Хан. Вонзив передние лапы в асфальт, пес не мигая смотрел на ровную стену кустов и с ненавистью клокотал горлом. Что-то шевелилось там, в сыром зеленом мраке. Нарочно похрустывало, шуршало, шелестело, тянуло хищные тени к мальчику и собаке, что, на свою беду, оказались на поздней улице одни. Совсем одни.
Не отрывая глаз от зарослей, Серый неловко попятился. Хан рычал все глуше, все яростнее. Правая нога соскользнула с бордюра, и Серый чуть не вывалился на дорогу. В последний момент поймал равновесие и удержался на самом краю. Обдав его взмокшую спину ветром, мимо, недовольно сигналя, промчалась красная «Ауди». Давящее чужое присутствие тут же исчезло. Серый постоял с минуту, прощупывая взглядом знакомый с детства парк, ставший вдруг таким опасным. Ничего. Никого. Руку поддела широколобая голова – Хан больше не рычал, требовал ласки и внимания. Серый рассеянно почесал его за ухом:
– Пойдем-ка, мальчик, приведем тебя в порядок.
Он сказал это больше для себя, чтобы услышать человеческую речь и успокоиться. Но вопреки всему звук собственного голоса посреди пустынной улицы заставил его задрожать так, что застучали зубы.
* * *
Раны обрабатывали в подъезде, сидя на холодных ступеньках. Пока Хан расправлялся с сосисками, Серый осторожно выстригал маникюрными ножницами подранные бока. Очищенные от шерсти раны выглядели еще страшнее – глубокие, длинные, вспухшие по краям. По-хорошему их бы следовало промыть, но Серый решил, что на такие подвиги собачьего терпения не хватит. Дома нашелся бинт и открытый тюбик «Пантенола». Серый выдавливал мазь на бинт и обматывал раны, перехватывая повязку под впалым брюхом.
Покончив с сосисками, Хан облизал ступеньки и кинул благодарный влажный взгляд на своего спасителя. Серый затянул последний узел, похлопал по костлявой спине. От рук воняло псиной – впрочем, псиной теперь вонял весь подъезд. Серый с тоской подумал, что надо бы вывести Хана на улицу, к его любимому месту за детской площадкой, но одна только мысль о том, чтобы вновь оказаться там, в темноте, скрывающей… скрывающей…
Серый чертыхнулся, подумав вдруг: а что, собственно, он там видел? Ну, бегал кто-то по кустам, да. Ну, шуршал громко. Ну, намял кто-то Хану бока. А дальше-то что? Есть собаки и покрупнее Хана. Взять хотя бы Берту, сенбернара из соседнего двора. Да ей Хан на один зуб! А в кустах любая болонка трещит громче двухметрового лося! В конце концов, никто не выскочил, не попытался их сожрать… Но тогда откуда эти противные ледяные мурашки по спине, стоит только вспомнить об этом? И ощущение враждебного взгляда – оценивающего, цепкого… Почему с такой тоской и надеждой смотрят глаза Хана? От кого ищет защиты бесстрашный бродяга?
Серый передернул плечами, скидывая неприятную дрожь. Сходил на кухню за веником, тщательно смел стриженую шерсть со ступеней. Хана отвел на самый верх, на пролет между чердаком и пятым этажом. Здесь было тепло и сухо и можно было переждать утро, не попадаясь на глаза взрослым. Хан нервничал, все норовил пойти за Серым, и огромного труда стоило уговорить его остаться. Огромного труда и еще одной пачки сосисок.
Вернувшись домой, Серый первым делом включил везде свет. Даже в туалете и ванной комнате. Было в парке что-то или не было, но со светом он чувствовал себя спокойнее. Серый включил телевизор, забрался с ногами на диван и закутался в одеяло. Он твердо решил дождаться маму и только потом ложиться спать. Даже самому себе Серый отказывался признаваться, что один, в пустой квартире, заснуть попросту не сможет.
Сима
Мама привела ее на площадку и сказала «Недолго». Она пекла рыбный пирог и приглядывала за Симой из окна. Видимо, ей казалось, что дочке нравится играть на улице. На жаре песок высох, стал рассыпчатым и никак не желал лепиться в куличики. Бесформенные кучки, десять штук в рядок, и Сима упрямо утрамбовывала в ведерко одиннадцатую. Жгучее солнце, от которого не спасала тень пластикового грибочка, утомило ее, даже косички висели бессильно, как умирающие от обезвоживания змеи. Сима мечтала о персиковом соке – на дверце в холодильнике стоял почти полный пакет, – но продолжала ковыряться в песочнице. Пустой подъезд наводил ужас, и Сима терпеливо ждала, когда по двору пройдет кто-нибудь из соседей, чтобы можно было пристроиться в хвост.
Сима не хотела расстраивать родителей. Когда папа отыскал ее за шкафом, бьющуюся в истерике, он неслабо перепугался. Не разбираясь во времени, Сима не могла сказать, сколько она там просидела, знала лишь, что это было очень-очень долго. Даже когда страшные крики прекратились, а дверь перестала трястись, Сима боялась вылезти из своего убежища и лишь тихо скулила – слезы закончились. Она долго не могла прийти в себя и до сих пор вздрагивала, слыша мамин голос, но так и не рассказала родителям о том, что ее напугало.
У турников околачивались старшие мальчики. Юра жил с Симой в одном подъезде, только на третьем этаже. Он был смешной, губастый и длинноносый. Юра называл ее мелкой и иногда угощал конфетами. Сима искоса поглядывала в надежде, что он соберется домой. С ним можно спокойно дойти хотя бы до третьего этажа, а если обогнать, то можно успеть добежать до пятого, только Юра все сидел на корточках и плевался на утоптанную землю.
Еще были рыжий Антон и Жан. Жан из них самый красивый, только прическа у него смешная, как у девочки. Рыжий Антон висел вниз головой, зацепившись за перекладину ногами и раскинув руки. Когда он раскачивался, Сима крепко зажмуривалась. Ей казалось, что он вот-вот сорвется. Мальчишки о чем-то горячо спорили. Мама, конечно, много раз говорила Симе, что чужие разговоры подслушивать нехорошо, но мальчишки не таились, так что она вроде как и не подслушивала.
– Ну конечно, ага! Баба Клава – авторитет!
Рыжий Антон кивнул. Получилось это очень смешно, потому что кивнул он снизу вверх. Сима хихикнула.
– Она ни одной передачи по «Рен-ТВ» не пропускает. Про пришельцев, про экстрасенсов, про барабашек всяких. Да у нее уже шарики за ролики давно заехали с этим телевизором!
– Пусть не авторитет, но она заметила, что птицы пропали, а мы не заметили, – рассудительно ответил Жан. – Так что шарики у нее еще о-го-го!
– Серьезно, птиц нет, – вставил Юра.
Сима огляделась и с удивлением поняла, что птиц действительно нет. Ни ворон, ни вездесущих голубей, ни даже нахальных воробьев. Сима с опаской покосилась на свой подъезд. Подъезд ответил ей безразличным взглядом тусклых, плохо вымытых окон. Поспешно отвернувшись, Сима перевернула ведерко с песком и принялась тщательно обстукивать его лопаткой. Мальчишки продолжали спорить.
– …да все кошки весной гуляют! Клео что, особенная? Нагуляется и придет…
– Тоха, ты вообще непробиваемый! – Жан начал терять терпение. – А как насчет Альмы? А Топа вообще пес – они тоже по весне гуляют? И вообще лето уже!
– Топа дурной, убежал и где-нибудь под машину попал, или бомжи его сожрали, – невозмутимо ответил Антон, от долгого висения вниз головой ставший уже не рыжим, а пунцовым. – Альма залезла под диван и сдохла. У бабы Клавы так воняет, что она и не почувствует. Как тебе такой ответ, а? Может такое быть? Может!
Он раскачался, ловко крутанулся, и приземлился на ноги, четко, будто точку в споре поставил. Юра снова сплюнул на землю и кивнул, соглашаясь. Жан беспомощно переводил взгляд с одного на другого, и Симе было его даже жалко, хотя она не могла понять, о чем вообще идет речь.
– Хорошо. Хорошо, – Жан упрямо сжал губы. – А с Ханом что?
– А кто его знает, – безразлично пожал плечами Антон. – Вон он плетется, сейчас посмотрим.
Из-за дома, припадая на заднюю лапу, ковылял перемотанный грязными бинтами Хан – бродячий пес, страшный и лохматый. Сима побаивалась его, хотя остальные малыши тягали его за уши и за хвост и он ни разу никого не укусил. Рядом с Ханом, почесывая его за ухом, шагал Сережа, очень вежливый и опрятный мальчик. Симе он всегда казался самым тихим из этой компании, которую Симин папа называл не иначе как «банда». Когда он их видел, то прямо так и говорил: «Вся банда в сборе!»
Ребята присели перед Ханом, аккуратно сняли одну повязку, принялись многозначительно цокать языками и перебрасываться короткими фразами, из которых Сима поняла, что пса кто-то покусал или поцарапал и что рана была «нунифигасебеваще!».
– М-дааа… – наконец протянул Антон. – Вот это уже странно, без вариантов.
– Ну, а мы что говорили? – Жан пихнул Сережу локтем. – У нас тут какая-то зараза прямо под носом таскает собак и кошек!
– И птиц… – многозначительно вставил Сережа.
– М-дааа… – повторил Антон, задумчиво гладя Хана по довольной улыбающейся морде.
– Что-то он дохлый совсем. Надо бы подкормить, – сказал Юра, поднимаясь. – У меня мамка куриных ножек нажарила. Сгоняю прихвачу парочку.
Сима поспешно засобиралась, вытряхнула из ведерка песок, покидала туда лопатки и поспешила к подъезду. Еле успела – Юра заметил ее и придержал дверь:
– Что, мелкая, нагулялась?
Он улыбался так искренне, что Сима вдруг выпалила:
– Юра, ты только быстро не беги, пожалуйста!
– Что? – не понял Юра, останавливаясь.
Потупившись, Сима пробормотала:
– Я с тобой пойду. Можно?
– Вот это новости! – удивился Юра. – Ну ладно, раз так. Пошли, проведу.
Сима едва не запрыгала от радости. Подъезд перестал казаться темным и мрачным. Стены посветлели, потолок больше не нависал, а тени в углах оказались всего лишь тенями. Сима шла рядом с Юрой и старательно гнала мысль о том, что то страшное, невидимое – вдруг оно совсем не боится Юры? Ведь Юра тоже еще не совсем взрослый.
– Ну и кого ты боишься? Бабу-ягу? Кого там теперь дети боятся? Зомби, может?
– Нет, – Сима затрясла косичками. – Я вообще никого не боюсь.
– А почему тогда в подъезд одна не заходишь?
Уши Симы запылали оттого, что ее так легко раскрыли. Она остановилась, глядя на Юру с вызовом:
– Это она!
– Кто «она»? – не понял Юра.
– Она! – Сима топнула ногой. – Та штука, что таскает кошек и собак! Она ко мне домой приходила! Она мамой моей притворялась и пугала меня!
– Постой-постой, мелкая! Ты что, слушала, о чем мы там болтали? – Юра положил ладонь ей на плечо. – Брось! Это ж ерунда все! Это игра такая!
Он мягко направил ее дальше, медленно пошел рядом, рассказывая, как несколько лет назад Жан, насмотревшись «Блэйда», повел их ловить вампиров в заброшенное заводское бомбоубежище. Как Серый вычитал в Интернете, что можно перекувыркнуться через пень и стать оборотнем, и как они два дня кувыркались в парке через низенькие, пожеванные гнилью пни. Как они играли в нашествие зомби с мальчишками из соседнего двора, разукрашивали лица и доводили до икоты местных старушек. Он убеждал ее, что пожирателя кошек не существует и самое страшное существо, живущее в этом подъезде, – это Николай Федорович, председатель совета дома и бывший директор школы. Юра оставил Симу у двери квартиры, сам позвонил в звонок и велел ничего не бояться. Но Сима знала – это не ерунда и не игра. Это все взаправду, и, если не быть осторожной, однажды жуткий невидимка снова за ней явится.
Юрка
Сидеть в пустом дворе, где даже птицы не поют, было неуютно, как на кладбище ночью. Не то чтобы Юрка знал, каково это, но представлял себе примерно так. Вроде бы и день, солнце печет, а все равно не по себе. Дома было не так жутковато, но неимоверно скучно. Комп надоел, в Сети стоял полный штиль, телик показывал какую-то ерунду для домохозяек.
Серый, жмот, уехал с родителями в деревню на все выходные, но приставку Юрке оставлять отказался, повез с собой. Вот какой человек ездит проведать бабушку и берет с собой приставку?! Тоху отец потащил на ночную рыбалку. Они предлагали захватить с собой Юрку, но тому эта комарино-костровая романтика совершенно не нравилась. Вся надежда была на Жана, но и тот уехал с семьей в Кондопогу, на юбилей к тетке. Обещался вернуться к вечеру, но то когда еще будет! Скука наваливалась на Юрку серым мешком, неподъемным и пыльным.
Из-под крыши дома донесся грохот кастрюль и послышались звонкие женские крики. Юрка с интересом поискал глазами окна квартиры. Пятый этаж, окна кухни открыты, белые занавески полощет ветерок. Скандалили Кабановы – буднично, по издавна заведенной традиции выходного дня. Кажется, тетя Валя распекала дядю Семена за пьянство, дядя Семен вяло оправдывался. Все это было настолько знакомо, что Юрка невольно усмехнулся.
Спустя пять минут дядя Семен выкатился на улицу. Серая от пота и грязи майка кое-как заправлена в треники с лампасами, рваные домашние тапки шаркают по пыльному асфальту. Плешивая макушка ощетинилась венчиком сальных волос, тощую шею оттягивала тяжелая золотая цепь с внушительным крестом, на плече синела старая армейская татуировка, в которой при желании еще можно было разглядеть контуры обнаженной женщины. Дядя Семен гонял фуры в Финляндию и обратно и всегда был при деньгах. Десять-двенадцать рейсов в год с лихвой закрывали все его нехитрые потребности. Пить дядя Семен давно бросил, но изредка давал слабину и срывался.
– Проветрись иди, алкаш! – крикнула из окна раскрасневшаяся тетя Валя.
– Коза! – обиженно крякнул дядя Семен, но тихо, чтобы жена, не дай бог, не услышала.
Вынув из кармана мятую пачку, подцепил сигарету слюнявыми губами и лениво поплелся к скамейке. Заметив Юрку, взмахнул рукой:
– Здорово, шкет! Как жизнь молодая?
– Здоров, дядь Семен. Нормально все.
– Ты дурак, нет? – наигранно обиделся дядя Семен. – Какой я те дядя? Сеня я! Просто Сеня!
Он развалился на скамейке, вытянув длинные мосластые ноги, ленивый и довольный, как уличный кот, запыхтел сигаретой. Выжженный воздух пронзила резкая табачная вонь. Юрка поморщился, но остался на месте. Ему нравился дядя Семен, его незлобивый взгляд на жизнь, добродушие и умение общаться на равных даже с детьми.
– Чего кричали-то? – спросил Юра. – Тетя Валя пилит?
– Те-тя Ва-ля. – Дядя Семен скорчил злобную рожу. – Коза твоя тетя Валя!
– Чего так?
– А того, что мужу! Родному мужу не верит! И кто она после этого?!
Выцветшие глаза его драматично закатились. Он с досады сплюнул под ноги, но тут же, смутившись, затер плевок тапкой. В присутствии Юры сигарету он прятал в ладони и стыдливо дымил в сторону,
– Не женись, шкет, – мудро изрек дядя Семен. – Хотя и то верно; уж если жена не верит, может, серьезно зря я эту гадость пил?
– Так а чего случилось-то?
Дядя Семен любил поболтать. Обычно он и в поводе не нуждался, были бы уши свободные. Но не сейчас. Сухие губы поджались, вытянулись в исчезающе-бледную линию. Пропитанные никотином желтушные пальцы вздрогнули предательски, роняя с сигареты столбик пепла. Бросая на Юрку странные косые взгляды, дядя Семен молчал непривычно долго и как-то гнетуще. Когда же наконец решился и посмотрел прямо в глаза, Юрку проняло до самого копчика.
