– Посуда не вымыта, стол не накрыт, – отчитывала ее она, – а вы чаек попиваете.
– Имею право на завтрак, – вяло огрызнулась Санти. Точно оборзевшая!
– Немедленно приступайте к работе.
– Уже, – и первое, что достала из шкафа, так это керамическую тарелку в этно-стиле. Для риса, поняла Лана.
Вдвоем женщины быстро со всем справились. Повар раскладывала еду, горничная носила ее. До забитой раковины, правда, руки ее не дошли. Благо, имелась вторая, куда Лана могла складывать очередную партию посуды.
Закончив свою работу, она протяжно выдохнула. Отстрелялась! Присев на табурет, налила себе воды. Попила. Нет, она не устала. Физически точно. Но нервное напряжение ее не отпускало все эти полтора часа. Сложно выходить из зоны комфорта…
– Им все нравится, – сообщила Мария, явившаяся на кухню, чтобы заварить чаю. За завтраком все пили воду и только Ярослав пепси. – Особенно котлеты.
Лана и сама видела это. Уплетали домочадцы ее стряпню за обе щеки. Даже Чапай, у которого половина лица была неподвижна, почмокивал с явным удовольствием. Еду ему резала и накладывала в ложку Гуля, но ко рту он подносил ее сам.
– Они всегда так плотно завтракают? – спросила Лана.
– Конечно, нет. Суп точно не едят. Но решили попробовать, пока он свежий. – Мария достала из хозяйской половины холодильника сок манго, налила его в графин. – Да и не собираются они за одним столом.
– По утрам?
– Вообще. У всех разные графики.
– Сегодня они ради меня…
– Вашей стряпни, – поправила ее Мария. – Но нет. Есть иная причина. Если вас оставят здесь, узнаете, какая.
– А супруга Антона почему не со всеми? – не смогла сдержать любопытства Лана. Керамическую тарелку с рисом Санти понесла куда-то.
– Об этом тоже.
И прекратила разговор. А Лана сполоснула нож и ложку, что принесла с собой, вытерла и убрала в сумку. Туда же специи и записную книжку. Форма так же у нее была своя: китель, шапочка. Их она снять не успела, как в кухню зашел Антон. Сегодня он был в шортах, похожих на те, что носил его сын, только однотонных, футболке и тапках. Выглядел по-домашнему расслабленно, и таким понравился Руслане еще больше.
– Лана, примите мои комплименты! – воскликнул он. – Вы просто потрясающий повар.
– Спасибо, – смутилась Лана. Ее стряпню обычно хвалили, но то обычные люди, не богачи. Те, для кого жюльен и заливное – блюда высокой кухни. Именно эти два блюда подавались на банкетах, что проводились в их заведении.
– Мы так соскучились по простой, но вкусной пище.
– А как вам рис с овощами и грибами? – как будто она не видела, что сидящие за столом его не ели.
– Санти сказала, мало остроты, но это же поправимо?
– Конечно. Мне бы хороших специй.
– Я закажу их для вас в Пакистане. Те, что имелись в доме, ваш предшественник спер. Оказывается, он не только алкоголь потаскивал.
– Зачем они ему?
– В Москве таких не найдешь. Я достаю через хороших знакомых в Исламабаде. Кстати, нужно им позвонить, пока не забыл. – Он похлопал себя по карманам, ища телефон, но его в них не оказалось. – Так что, Лана, когда приступаете к работе?
– Мне нужно поговорить с нынешним работодателем.
– Понимаю. Надеюсь, проблем с ним не возникнет. Но если что, звоните, я пришлю своего юриста, и он…
– Нет, нет, я все улажу сама. – Еще не хватало со скандалом уходить! – Когда я сделаю это, куда позвонить?
– Мария даст вам свой номер. Еще раз спасибо, Лана. И до свидания.
Он вышел из кухни. Вскоре это сделала и Руслана. Поговорив с Марией, она покинула дом Антона Рыжова.
Сразу она отправилась в свое кафе. Отработала в нем. А вечером пришла на аудиенцию к хозяину Армену. Тот ценного работника отпускать не желал. Сначала сулил прибавку, потом грозил увольнением по статье. Остыв, предложил выпить армянского коньячку и спокойно поговорить. Так и сделали. А еще переспали. Армен и раньше приставал к Лане, впрочем, как и ко многим женщинам-работницам, но она ему отказывала. Не потому, что не нравился, Армен был интересным мужчиной и неплохим, хоть и чванливым человеком, но Руслана видела, с какой легкостью тот увольняет надоевших ему бабенок и не отдавалась ему не из принципов (на работе и с женатыми ни-ни), а повинуясь инстинкту самосохранения. Теперь же ей терять было нечего!
В итоге она получила и неплохой секс, и расчёт. Правда, Армен обязал ее отработать на нескольких банкетах, но Лана против этого не возражала. Лишние копеечки не помешают, как и халявные продукты – на новом месте ей вряд ли удастся что-то откладывать для себя.
Глава 3
Она ненавидела ночи…
Бесконечные, темные, душные. Они становились такими, даже когда на сон оставалось несколько часов, в спальне горел свет и работал кондиционер.
Сейчас было девять вечера. Еще есть время на спокойствие. Нервничать Мария начнет где-то в одиннадцать, когда до полуночи, особенно пугающей ее, останется всего ничего. Она никогда не засыпала раньше. Вымотанная, больная, напичканная снотворным, Мария встречала полночь в полном сознании, и только потом забывалась, но ненадолго. Страхи душили ее, и она вскакивала вся в поту, сипло дышащая, порой плачущая. На рассвете спалось спокойнее. Пожалуй, Мария только в эти пару часов и отдыхала, но когда утро вступало в полную силу, пробуждалась. Скорее всего, от радости: еще одна ночь пережита.
– Мари, это ты? – донесся до нее голос Антона. Только он называл ее так. – Опять сидишь в потемках?
– Люблю полутьму, – ответила она.
Он подошел к ней, сидящей под финиковой пальмой в плетеном кресле. Сел на соседнее. Она не включала света в зимнем саду, довольствовалась тем, что проникал через узкие чердачные окна. Он был тусклым, розоватым, очень уютным. Через несколько минут, когда солнце сядет, помещение погрузится в темноту, и Мария нажмет на кнопку торшера, стилизованного под уличный фонарь. Он стоит возле ее кресла.
– Почему не идешь домой? – спросил Артем. В его руке был стакан с виски.
– Решила задержаться, чтобы убедиться, что с Василием Ивановичем все в порядке. – У старика сегодня был приступ.
– Он спит после укола. Состояние стабильное.
Помолчали. Антон сделал глоток виски. Кубики льда бодро звякнули. Марии нравился этот звук. И запах выдержанного виски. А еще его янтарный цвет. Жаль, она не могла оценить вкуса, поскольку не пила совсем. Даже после стопки коньяка у нее начинались панические атаки, и ночь, бесконечная, темная, душная, наступала средь бела дня.
– Звонила Руслана, – сообщила Мария. – Готова выйти послезавтра.
– Отлично. Я подумаю, что хотел бы поесть, и скажу тебе, какие продукты купить.
– Меня удивил твой выбор повара, честно сказать.
– Почему?
– Ее уровень – столовка.
– Мне понравилось, как она готовит. – Еще глоток, и бодрое дзинь.
– А я не только о кулинарных способностях. Об отношении к работе, добросовестности, честности.
– Хочешь сказать, все работники столовых воруют?
– Их жизнь заставляет. Зарплаты у них небольшие. Но это входит в привычку. И сколько им не плати, будут тащить. Как и делать на отшибись. В столовых безотходное производство. Из переваренного сделают запеканку, горелое срежут, вчерашнее освежат соусом.
– Последи за ней первое время. Укажи на недочеты. А что касается воровства… – Третий, большой глоток. На дне только лед, одинокий, от этого грустный. Он не звенит, а клацает, как резко сомкнутые зубы. – Уверен, Лана не будет в нем замечена. Я дал ей понять, что не терплю, когда мои работники потаскивают. Она девушка умная, сделает нужные выводы.
– Умная? – переспросила Мария и, задрав голову, посмотрели на последние лучики солнца, бегущие по потолку.
– Не очень хорошо образованная, но сообразительная. Мне Лана симпатична.
– И это меня тоже удивило. – Антон включил торшер и вопросительно на нее воззрился. – Лана очень мне напомнила твою бывшую, к которой ты относишься, мягко говоря, негативно.
– Лана совсем не похожу на Жанну, – горячо возразил он.
– На теперешнюю да. Но ты вспомни, какой она была, когда вы познакомились. Полноватая, простоватая, нелепо одетая…
Мария тогда не работала на Рыжова, они были приятелями. В детстве друзьями. Но на долгое время потеряли друг друга из виду, а в молодости снова встретились и начали довольно тесно общаться. Жанну Антон представил ей на какой-то вечеринке. Назвал невестой. Мария не поверила ушам. Рядом с Рыжовым всегда были эффектные девочки, обычно модели, а Жанна хоть и симпатичная, но совсем не яркая. Но в глаза бросилось не это. Жанна вырядилась как пугало, нацепив на себя все лучшее сразу. На фоне пижона Антона смотрелась гротескно.
Мария едва сдержалась, чтобы не спросить: «Из какой деревни ты это чудо вывез?», но потом выяснилось, что Жанна москвичка. Ее воспитывала профессорша синий чулок, родившая дочь в очень зрелом возрасте. Модно одеваться не разрешала, как и ходить на дискотеки и вечеринки. Девушке можно было только учиться. И наукам, и музыке. Но ни то ни другое ей не давалось. Жанна выросла посредственностью – таково было мнении матери, которая умерла, когда дочке исполнилось двадцать. Та тут же бросила институт, а на сбережения родительницы накупила ярких шмоток, украшений. Жанна и в клубы начала ходить. Но не знала, как себя там вести, поэтому попадала в неловкие, а иногда опасные ситуации. Из одной ее выручил Антон. Жанну пытались увезти с собой два парня, которые до этого угощали девушку коктейлями, он вступился за нее. Так и познакомились.
– Помнишь, как Жанна робела, переступая порог дорогих ресторанов и домов твоих друзей? – Антон принадлежал к золотой молодежи. – Точно, как Лана сегодня. Она шла по квартире с оглядкой, боясь что-то задеть и уронить. Тогда-то она мне твою бывшую и напомнила.
– Не вижу никакого сходства.
Едва он произнес эту фразу, как в зимний сад забежала Санти.
– Антон, вас жена зовет! – выпалила она. В доме Рыжова вся прислуга обращалась к нему по имени, без отчества. Он на этом настаивал.
– Иду, – откликнулся он.
– Я чай заварила. Поднос у двери на столике.
Рыжов кивнул. Супруга пила вечерний чай, не крепкий с молоком, в постели. Обычно его подносила ей Санти, но иногда это делал Антон.
– Она сегодня не покидала свою комнату? – спросил он, поднявшись с кресла.
– Нет.
– А ведь я для нее этот сад сделал, думал, порадую…
– Знаю.
– Ладно, не будем о грустном. Спокойной ночи, Мари.
Увы, о такой ей только мечтать приходится. Но Антон об этом не знает. Как и никто другой, кроме ее психотерапевта.
Она посмотрела на часы: почти половина десятого. Надо бы собираться домой. Жила Мария недалеко от Антона. Четыре остановки на метро или сорок минут пешком. В хорошую погоду она всегда ходила. И утром, и вечером. В начале дня – чтобы взбодриться. В конце – дабы устать и хотя бы в постель лечь с удовольствием. Жаль, сон после нагрузок лучше не становился, иначе Мария еще бы и спортзал посещала после работы.
Сегодня был ужасный день, поэтому она поедет на такси. Да, погода хорошая, а метро в пяти минутах, но Марии не хотелось оказываться в толпе. И на улицах, и в подземке полно народа, шум, суета, толкотня, раздражающие запахи, а ее нервная система требует покоя.
В полдень к Рыжовым приходил адвокат. Поэтому они и собрались за поздним и весьма сытным завтраком все вместе. Поев, стали ждать юриста. Дед, отец, сын: в завещании покойного брата Василия Ивановича Геннадия были указаны все трое. Он умер полгода назад, но завещание велел огласить только спустя шесть месяцев. Хотел, чтобы помучились? Наверняка. Покойный был крайне неприятным человеком.
Геннадия Ивановича Рыжова в семье Василия ненавидели. Все пошло от вражды двух братьев. Они поругались, будучи молодыми мужчинами. Когда умерли их родители, старший, Василий, работал за границей. Жил в Пакистане с женой и ребенком. На похороны приехать не смог. Могилы навестил только семь месяцев спустя. Тогда и узнал, что все имущество Геннадий присвоил себе и делиться с братом не собирается. Василий воспринял это спокойно, его государство обеспечивало жильем, транспортом, питанием, они оба с женой работали и хорошо получали. Но когда Рыжовы в середине девяностых вернулись в Россию, остались ни с чем. Ни квартиры, ни машины, ни стабильной зарплаты – тогда ее задерживали всем, в том числе госслужащим. И воззвал Василий к совести брата. Но тот не только не поделился родительским добром, даже не пустил родственников пожить в квартире или на даче. Тогда они впервые серьезно поругались и перестали общаться.
Трудные времена Рыжовы пережили сносно. Им дали общежитие, вскоре и квартиру (все благодаря дружеским связям отца). С деньгами тоже проблем больше не было. Василий открыл на имя жены фирму и стал возить в Россию ткани из Пакистана. Дело оказалось прибыльным, и Рыжовы хорошо зажили.
И все же Василию не давала покоя мысль о том, что брат нагло все себе присвоил. Ему самому ничего не было нужно, но у него сын-жених, тогда как Генка холост и бездетен. Зачем ему сразу две квартиры и огромная дача? Ладно бы ездил туда, так нет. Сдавал на лето, а зимой она ветшала. Но недвижимость еще не все. Родители братьев имели отличную коллекцию медной посуды и утвари. Ее еще бабка, дочь купца-миллионщика, начала собирать. В ней и солонки, и табакерки, и ложки, и турки, и восточные лампы. Последние привозил Василий из Пакистана и Индии, дарил маме. Но она погибла вместе с мужем в автокатастрофе, каким-то образом успев завещать все движимое и недвижимое младшему сыну. Хотя вполне возможно, тот документ подделал, но этот факт не был доказан.
Василий сделал попытку к примирению. Генка общаться был не против, но делить наследство по-прежнему отказывался. И на свадьбу Антона не пришел, хоть и приглашали. Но вдрызг, до проклятия, разругались братья не из-за этого.
Геннадий всю жизнь проработал журналистом. При СССР для «Правды» писал (папа его туда пристроил, на хлебное место), восхвалял Коммунистическую партию, освещал съезды, а как перестройка наступила, резко сменил политические взгляды и стал работать в либеральной газете. Потом возглавил журнал «Оппозиция». Брал интервью у видных молодых политиков, к одному из них прибился, чтобы возглавить его предвыборный штаб. Геннадий был уверен, его работодатель станет президентом, а он при нем пресс-секретарем. Но увы, тот погиб за месяц до выборов. Пьяным упал с крыши. Но Гена, естественно, поднял бучу, крича на всех углах о том, что перспективного политика убрали. Не стал он пресс-секретарем. И, как журналист, стал менее востребованным. Пришли другие времена и новые люди – молодые, горячие, иначе обученные профессии. До пенсии доработал Геннадий в каком-то заштатном журнальчике. А когда вышел на заслуженный отдых, решил книгу мемуаров написать. В ней обо всем: и о семье, и о работе в «Правде» и об «Оппозиции», а, главное, о безвременно ушедшем молодом политике, что мог сделать Россию великой, да не дали вороги соколу взлететь.
Долго писал книгу. Три года. Еще столько же по издательствам носил – не брали в печать. Пришлось за свой счет выпускать. Небольшой тираж Геннадий стал продавать через интернет. Антон купил экземпляр, подарил отцу. Тот, как прочел, из себя вышел. Брат в мемуарах коснулся и его, и отца их. Первого называл оголтелым комунякой, зомбированным фанатиком, а второго чекистским стукачом. Василий и правда сотрудничал с КГБ, когда работал в Пакистане, но кто этого не делал?
Взбешённый Василий поехал к брату и набил ему морду. Вернулся домой с головной болью. В тот день у него случился первый инсульт. Потом был второй. Третий, самый серьезный, четыре месяца назад. К тому моменту Геннадий уже был мертв. Всю жизнь мучился желудком. Заработал язву, исхудал до размера щепки. Она его и сгубила.
Василий не поехал на похороны. Брат для меня умер давно, сказал он (тогда еще мог). А Антон не стал игнорировать печальное событие и выполнил родственный долг. Даже венок от членов семьи на могилу возложил. Там-то, на похоронах, он и встретил адвоката Геннадия. Такого же старого и худого, как дядя. Тот был и юристом, и нотариусом, и душеприказчиком, и, похоже, единственным другом покойного. Звали его Назаром. Фамилия Нетребко. И сегодня он был в доме Рыжовых, огласил завещание и довел Василия до приступа. Не сильного, раз старика не госпитализировали, но он в том возрасте и состоянии, когда всего нужно опасаться.
– Неужто Крокодил ничего не оставил Чапаю? – услышала Мария голос из-за кадок с самшитом. Они стояли в ряд, закрывая уродливую дверку, ведущую на крышу. Демонтировать ее запретили коммунальные службы, при работах могла повредиться кровля. – Кому тогда, если не ему?
– Антону или Ярику, – последовал ответ.
– Не. Чапай тогда бы так не распереживался.
Крокодилом Геннадия называл сам Василий Иванович. Когда вышел мультфильм про Чебурашку и его друзей, студент журфака Геннадий Рыжов носил шляпу и длинное пальто, как крокодил Гена. Так прозвище и приклеилось.
Потянуло табачным дымом. Гуля и Санти курили в саду, приоткрыв дверь. Марию они не видели.
Женщины между собой не очень ладили, но с кем еще посплетничать, как ни друг с другом?
– Как тебе новая повариха? – продолжила диалог Санти. Она не выговаривала букву «р», и последнее слово прозвучало как «повавиха». – Что о ней думаешь?
– Шлюха, – безапелляционно заявила Гуля. – Будет ко всем, кто в штанах, подкатывать.
– Мне показалось, она втюрилась в Антона.
– Такие, как она, влюбляются в принцев, а спят со всеми его придворными. Так что за своим Герасимом приглядывай.
Мария поняла, о ком они: о садовнике Ильджасе, он был немым. Когда-то он трудился на садоводческом рынке разнорабочим и грузчиком. Антона тронуло то, с какой любовью мужчина относится к растением, как чувствует их, и он взял Ильджаса на работу. Тот приходил в дом четыре раза в неделю, а жил вместе с такими же гастарбайтерами, как он, в квартире-общежитии. Им же помогал на стройке в свободное от основного занятия время. Все деньги отправлял домой, семье. Мария и не догадывалась о том, что между садовником и горничной что-то есть. При ней они почти не общались.
– Я в Ильджасе уверена, – ответила Гуле Санти.
– Зря, – бросила она и, как думалось Марии, пожала пухлыми плечиками. У нее был богатый язык тела в отличие от мимики: застывшая улыбочка и ничего больше. – Повариха москвичка с собственным жильем. С ней кувыркаться можно, когда и где угодно, а не только втихаря и по-быстрому. Вы же тут, в саду, грешите? Больше негде, у нас с тобой одна комната на двоих.
