Люди и нелюди
Олег Игоревич Дивов
Новый Дивов. Коллекция
В сборник входит две повести: «Выбраковка» и «Ночной смотрящий»
«Выбраковка»
«Звёздный Мост», 2004 г. Лучший роман – 1-е место («Золотой Кадуцей»);
РосКон, 2005 г. Роман —1-е место («Золотой РОСКОН»);
«Итоги года» от журнала «Мир Фантастики», 2004 г. Лучшая отечественная мистика, триллер, городское фэнтези.
«Ночной смотрящий»
«Звёздный Мост», 2000 г. Лучший роман – 3-е место;
«Басткон», 2000 г. Премия «Меч Бастиона»;
«Серебряная стрела», 2010 г. Герой нашего времени.
Романы Олега Дивова – выдающиеся реконструкции современности. Истории, которые могли бы случиться с каждым.
Автор – член Союза писателей России, Союза литераторов России и Совета по фантастике и приключенческой литературе при Союзе писателей России. Лауреат более 50 различных премий.
Содержит нецензурную брань!
Олег Дивов
Люди и нелюди
(Сборник)
Выбраковка
Глава первая
Хроники повествуют, что во времена его правления можно было бросить на улице золотую монету и подобрать ее через неделю на том же месте. Никто не осмелился бы не то что присвоить чужое золото, но даже прикоснуться к нему. И это в стране, где за два года до того воров и бродяг было не меньше, чем оседлого населения – горожан и земледельцев! Как же произошла такая метаморфоза? Очень просто – в результате планомерного очищения общества от «асоциальных элементов».
Участковый Мурашкин лениво брел по вверенной ему территории. Задворки Второй Фрунзенской всегда считались довольно спокойным местом, а теперь здесь можно было вообще помереть с тоски. Особенно если твоя профессия – защита правопорядка. Мурашкин учтиво раскланивался с бабушками на лавочках, улыбался детишкам, весело махавшим ему из недр кукольно-ярких игровых городков. В какой-то момент участковому повезло: знакомый мужик ковырялся в двигателе «Москвича», но поломка была пустяковая, и вволю почесать языком не вышло.
Заросший грязью пистолет, молчаливая рация, планшет со слежавшимися бланками протоколов – казались лишними и раздражали. Мир вокруг был стерилен, чист и на вид совершенно безопасен: выскобленный асфальт, ровно подстриженные газоны, спокойные лица прохожих. Мурашкин заглянул в пару магазинов, поболтал с продавцами, сонными от дневного безлюдья, и окончательно сник. Уселся на лавочку в сквере, закурил и в легком отчаянии подумал, что опять ему совершенно нечем заняться.
Другой бы на его месте радовался, но участковый Мурашкин был, на свою беду, человек долга. Он с детства уяснил, что добро обязано иметь кулаки, и если ты за все хорошее и против всего плохого – нужно что-то делать. Особых талантов за Мурашкиным не числилось, и он реализовал тягу к переустройству мира естественным образом: после армии пошел в милицию. И только-только ощутил себя на своем месте, как в стране грянули перемены. В первые дни казалось, что новая власть своим знаменитым «Указом сто два» выплеснула на улицы волну насилия. Но волна довольно быстро схлынула и уволокла с собой почти весь тот контингент, что мешал нормально жить добрым гражданам и участковому Мурашкину в их числе.
Надо отдать должное выбраковщикам: они причесали город очень частым гребнем.
Из тех, кого забраковали, не вернулся никто. АСБ недаром обзывало свои машины «труповозками». Неважно, забрали тебя из грязной коммуналки (а ведь не стало их, коммуналок-то, всего за год!) или из роскошного пентхауса тут, на набережной, – урод пропадал, освобождая место для нормального, честного, достойного человека.
И хотя противно было сознавать, что по всей стране орудует сила, которую не сдерживает закон, стальными тисками сковавший тебя самого, – Мурашкин на выбраковщиков не злился. Он понимал: временная мера. В «Указе сто два» так и писали, черным по белому. Еще пара лет, от силы года три… Поэтому Мурашкину никогда не приходило в голову попроситься в АСБ. По своему нынешнему безделью он отлично понимал, что значит оказаться выброшенным из жизни. А ведь это ждет каждого из тех, кто сейчас вместо него, Мурашкина, подставляется под бандитские пули. Хотя какие теперь бандиты… Поубивали всех давным-давно. А кого не убили, загнали пожизненно на каторгу. По-честному. Мол, вы, ребята, погуляли за наш счет, теперь потрудитесь на наше благо.
И все-таки интересно, чем займутся парни из АСБ, когда правосудие вернется на привычные рельсы и милиция из профилактической службы опять станет тем, чем ей положено быть. Странный народ там, в Агентстве. Своеобразный, если не сказать больше. «Некоторые, кстати, и говорят, не стесняясь», – подумал Мурашкин. И сразу вспомнил, как на прошлой неделе в отделение зашел выбраковщик. Чего-то ему нужно было от начальника. Мурашкин, без дела ошиваясь во дворе в ожидании, когда ребята сменятся и можно будет пойти вдарить по пиву, сразу его вычислил. Невысокий, даже щуплый, лет сорока, с заметной сединой в черных волосах… Скромный такой. И с ласковыми глазами убийцы. И один лейтенант, видимо знавший выбраковщика в лицо, крикнул: «Какие люди, и без наручников! Смотрите, кто пришел! Да это же Пэ Гусев, вождь палачей!»
У Мурашкина тогда все съежилось внутри. А тот Гусев просто кивнул лейтенанту, мило улыбнувшись, будто такими репликами выбраковку и положено встречать. Показал дежурному свой значок и прошел к начальнику.
Да, худо придется выбраковщикам, когда их услуги окажутся не нужны. А ведь милиция по большому счету в ножки им должна поклониться. Мурашкин отлично помнил времена, когда от него, человека в серой форме, люди шарахались как от чумного. «Менты и бандиты – родственные профессии», – говорили тогда. Теперь полюбили. Малышня так на руки и лезет, взрослые не воротят морду, а первыми здороваются…
Мурашкин курил и думал: какого черта он тут делает. Можно пойти в опорный пункт и вволю поиграть на компьютере. Можно отправиться домой и приготовить что-нибудь эдакое на обед, жену порадовать. По телевизору смотреть днем нечего: гонят советские фильмы и пропагандистские шоу на тему, как хорошо жить в Славянском Союзе. Жить стало действительно неплохо, а все равно тоска… Участковый сунул нос за пазуху в надежде, что случайно отключил рацию. Но тусклая красная лампочка горела, и динамик еле слышно шуршал.
А то нанести один-другой профилактический визит? Проверить, например, не запила ли вновь эта дура Татьяна. Или в сотый раз попытаться объяснить старому маразматику Дундукову – вот же фамилия! – чтобы перестал на нее строчить анонимки. Все равно бумажки с подписью «Борец за нравственность» к рассмотрению не принимаются…
От соседней школы донесся оглушительный вопль, будто там резали детей очень тупым ножом. Мурашкин и ухом не повел: это просто началась большая перемена. Но мысли его двинулись по вполне определенному пути. Точно, зайти к Татьяне. Она когда запивает, у нее ошиваются разные типы. Ведут себя обычно тихо, ничего криминального, но два неуравновешенных человека в одном помещении – уже повод к «бытовухе». Не напугали бы дочь.
Бездетный Мурашкин тяжко переживал, когда у симпатичных детишек оказывались непутевые родители. Дай ему волю, он прелестную белокурую шестилетнюю Машеньку отнял бы у Татьяны силой и удочерил. Все равно мать сопьется вконец, и либо на принудительное лечение угодит, либо вообще в лагерь. Только успеет до этого ребенка испортить. Жаль.
Да, к Татьяне. Прямо сейчас. Мурашкин бросил окурок в урну, поднялся и быстрым шагом двинулся вглубь квартала.
Уже поднимаясь на этаж, участковый почувствовал смутное беспокойство. А когда протянул руку к кнопке звонка, услышал неясный звук, доносящийся из квартиры. То ли стон, то ли плач. За обшарпанной дверью творилось нехорошее. Мурашкин позвонил. Никакого ответа. Он позвонил снова. Внутри завозились и притихли.
– Откройте, участковый! – крикнул Мурашкин.
И опять услышал тот же звук. Точно, это плакал ребенок.
Никаких сомнений: там, внутри, стряслась беда. Участковый отошел к противоположной стене, оттолкнулся и наподдал дверь плечом. Полетел вперед с дверью в обнимку, врезался во что-то мягкое, упал, вскочил.
Хозяйка валялась в коридоре, участковый на пару с дверью хорошо ее ушибли. Мурашкин чуть было не принял женщину за мертвую. Но Татьяна вдруг открыла глаза, тупо поглядела на участкового и буркнула:
– И ты тоже пошел на хер…
После чего с отчетливым стуком уронила голову на пол и, кажется, заснула.
Мурашкин толкнул дверь в комнату и остолбенел. Перед ним стоял незнакомый пропитой мужик и поспешно заправлял рубаху в штаны. А забившаяся в угол Машенька, заливаясь слезами, размазывала по чумазой мордашке белое и липкое.
Дальше участковый действовал четко и стремительно.
И так хладнокровно, как до этого никогда в жизни.
* * *
Телефонный звонок разбудил Гусева в полдень. Гусев, не открывая глаз, свесился с кровати и принялся шарить по полу. Телефон не нащупывался, а свисать было неудобно: какой-то валик твердо врезался в живот. Потом рука зацепила нечто стеклянное, которое тут же упало и покатилось. Гусев заподозрил недоброе, разлепил один глаз и обнаружил, что лежит поперек своего любимого кресла в гостиной, а на полу валяются в живописном беспорядке пивные бутылки.
Кряхтя и постанывая, Гусев сполз на пол и начал тыкаться носом в «пузыри», втайне надеясь, что хоть один да оставил вчера без внимания. Чуточку жидкости прочистить мозги. А заодно вернуть себе дар речи, поскольку телефон, судя по назойливому курлыканью, вознамерился допечь хозяина и призвать к ответу.
Бутылки оказались пусты. Гусев не без труда встал на ноги и поплелся на кухню. Походя он снял с базы радиотрубку и прижал ее к груди, пытаясь хоть так приглушить сигнал.
Трубка задушенно хрюкала с методичностью, достойной лучшего применения. То ли ошибся номером какой-нибудь факс-модем, то ли звонил человек, знающий гусевский распорядок дня и железно уверенный, что абонент дома. Хорошо бы первое, но в чудеса Гусев принципиально не верил. Скорее всего, настойчивые звонки предвещали очередную свеженькую, с пылу с жару, неприятность.
Телефон умолк на пороге кухни, да так неожиданно, что Гусев даже остановился. С глубоким сомнением поглядел на трубку. А потом, будто очнувшись, сунул ее не глядя в пространство (оказалось – в забитую грязной посудой раковину) и прыгнул к холодильнику.
На полочке лежала заначка – две бутылки «Балтики» номер три. Гусев огляделся в поисках открывалки, сообразил, что та после вчерашнего наверняка в гостиной, и, недолго думая, уцепился пробкой за край батареи. Несильно врезал сверху раскрытой ладонью – пробка с тихим звяканьем укатилась под ноги, – и жадно припал к горлышку.
Через несколько секунд бутылка опустела наполовину, а в глазах человека появилось более-менее осмысленное выражение. Гусев тяжело выдохнул, уселся за кухонный столик и мысленно обложил последними словами гадину, разбудившую его раньше времени. Ни особого похмелья, ни физической разбитости Гусев не ощущал. Он просто все еще был здорово пьян. Оставалось только допить пиво, раздеться и лечь в кровать. Хотя бы часика на три-четыре. Инструктаж перед вечерней сменой в пятнадцать тридцать. Хотя какая это смена – так, зайти отметиться… Нет больше тройки Гусева. И когда ему теперь дадут хотя бы одного стажера, черт знает. А в одиночку выбраковщика никто на работу не пустит. Мало ли чего ему в голову взбредет.
Инструкция четко объясняла, почему нужно ходить втроем. И как себя вести в тех исключительных случаях, когда можно вдвоем. Но, на взгляд Гусева, все эти хитрые расстановки уступом, просчитанные для каждой тройки специально, исходя из характеристик оружия и личной психологической устойчивости бойцов, расписывались, только чтобы запудрить выбраковщикам мозги. Он-то отлично знал, почему на самом деле сотрудникам АСБ положено бродить стаей. Дай Гусеву волю, он бы своих коллег не то что на работу, а просто в магазин за хлебом поодиночке не выпускал.
И себя, ненаглядного, в первую очередь.
Одинокий выбраковщик, тревожно-мнительный, неуверенный в себе, волочащий по асфальту длинный хвост многочисленных комплексов, представляет для добрых граждан куда большую опасность, чем целая преступная группировка. А поскольку банды, шайки и мафиозные кланы на территории Союза успешно выбраковщиками изничтожены…
Именно на этой фразе вчера Гусева перебили. Начальник Центрального отделения ласково попросил его засохнуть. Гусев засох и сел на место, ловя затылком неприязненные взгляды. Как обычно, его не поняли. Его вообще никогда не понимали. Никто. Всю жизнь.
Хотя, быть может, на этот раз намек получился слишком тонким. Но как еще передать товарищам свою тревогу за их безопасность? Как объяснить, что буквально всем телом Гусев предчувствует беду? А ведь он в АСБ шесть лет, почти с самого начала, и кому еще взвалить на себя тяжкую долю местного оракула? Когда остальные догадаются, что происходит, будет поздно. Один-единственный приказ сверху – и застоявшиеся ОМОНы и СОБРы передавят выбраковщиков как котят. С диким наслаждением передавят. Таких, как Гусев, прожженных ветеранов, отловят по одному и тут же застрелят при попытке к бегству. А прочую мелюзгу вообще пачками лопать будут, и не подавятся.
«Нас в Москве осталось чуть больше тысячи. И от силы десять тысяч по стране. Говорят, теперь больше не нужно, ведь всех гадов вы уже поубивали… Мы – остатки прежней роскоши. Мы – жалкие крохи, нас просто смахнут рукавом со стола. А потом накроют стол по новой».
Стараясь не думать о грустном, Гусев прикончил бутылку и задумчиво оглянулся на холодильник. Точно, допить и баиньки. Если, конечно, эта гадина…
Гадина оказалась легка на помине. Среди чашек и тарелок обиженно тренькнуло.
Гусев встал, двумя пальцами ухватил трубку за огрызок антенны и выудил из раковины. Взял полотенце и тщательно протер. Нажал кнопку и хмуро сказал в микрофон:
– Зачем вы меня разбудили?
На другом конце линии раздался страдальческий вздох.
– Паша, как хорошо, что ты на месте! Выручай, старина! Кроме тебя…
– А-а, товарищ подполковник… Ну-ну.
Слышно было, как подполковник Ларионов, начальник близлежащего отделения милиции, угрызается совестью. Выражалось это в сопении и покашливании.
– Паша…
– Вот что-то вспомнить не могу, кто это меня на днях вождем палачей обозвал? – задумался вслух Гусев.
– Да ну! – делано изумился Ларионов.
– Ты же знаешь, товарищ подполковник, я терпеть не могу, когда мне прямо так в глаза правду-матку режут.
– Паша, ну хватит, в самом деле!
– Мне правда глаза колет, понимаешь?
– Хорошо, я им скажу.
– И скажи.
– И скажу! Так скажу, присесть не смогут!
– Вот сейчас пойди и скажи. Этому, как его… Ну, летёха такой мордастый. С усами.
– Паша, можно я с тобой закончу, а потом сразу пойду и скажу ему?
Гусев усмехнулся в трубку.
– Он меня боится, – сообщил Гусев заговорщическим шепотом. – Они все меня боятся. Слушай, подполковник, а ты меня боишься?
– Извини, не очень.
– Как же так?
