Борис Конофальский "Во сне и наяву. Титан"

– Здесь направо, – произнёс Виталий Леонидович, надеясь, что шофёр сменит тему.

– Да я тут всё знаю, – сразу отозвался водитель, – вот Шунгеровский лесопарк, я тут зимой на лыжах катаюсь.

– Прекрасно.

– Да, а летом сюда с собакой приезжаю, пробежаться, это так хорошо на меня влияет, прямо как новые лёгкие получаю после пробежки, только вот клещей тут много, в прошлую весну Альма, собака моя, подцепила клеща. Представляете?

– Угу.

– Да, пришлось к ветеринару везти, тысячу восемьсот с меня взяли. Кстати, а вот, – шофёр указал на двухэтажный особняк, – вот это дом цыганского барона.

Виталий Леонидович не ответил. Он знал, что это не так.

– Вон какие они деньги на наркоте зарабатывают, – продолжал водитель.

– А вот здесь направо, – произнёс Роэман, показывая ему, где свернуть. – Вот… Вот тут.

– Тут? – машина чуть притормозила. – Да тут дороги нет.

– Как нет? Вот же перед вами дорога.

– Просёлок? Я там «сяду»! Вон какая грязища. Лужи…

– Не сядете, не волнуйтесь. Поезжайте.

– Точно застрянем, – шофёр нехотя свернул с асфальта. – А куда хоть ехать?

– Вон дом, видите, – Роэ показал ему на домишко, стоящий почти в поле, на опушке леска.

– Дом? Там разве живут? Он, кажется, заброшенный!

– Никакой не заброшенный. Езжайте, – Виталий Леонидович начинал уже злиться.

Покачиваясь на ухабах и объезжая лужи, такси наконец доехало до гнилой и чёрной от старости лачуги, которую Роэман называл домом.

– Я скоро, – Виталий Леонидович вышел из машины и подошёл к кривой, висящей на одной петле калитке.

Впрочем, тут всё было подстать этой самой калитке – завалившийся забор, кривой сарай, сам дом. Он вошёл во двор и подошёл к покосившейся двери дома, остановился. Ему показалось, что кто-то в сарае, который примыкал к дому, скулит. Не то чтобы ему было интересно, но… Он сделал пару тихих шагов и открыл дверь сарая.

Там, в полутьме, у стены, сидел на старом ведре белокурый мальчик, лет семи-восьми, он весь сжался, одежда на нём была сырая, ему было холодно, и он, пошевелившись, чем-то звякнул негромко, всхлипнул и стал кашлять. Сначала Роэ не понял, что это у него на шее, но потом разобрался. На мальчишке был ошейник, и он был прикован цепью к стене. Мальчик большими испуганными глазами смотрел на Роэмана, а тот даже в полумраке сарая разглядел на лице ребёнка кровоподтёки. Но это всё его не касалась, Виталий Леонидович, не произнеся ни звука, закрыл дверь. В сенях было темно.

– Кто? Кто там лазит, а? – донёсся низкий женский голос. – А ну-ка… выходи. Прокляну! Сволочи!

Он открыл дверь из сеней в комнату. В доме было не лучше, чем в сарае, может, чуть теплее, но так же сыро и отвратительно, как и там, только ещё воняло сырым тряпьём и гнилью. А у старой обшарпанной печи в углу грелись четыре огромные, жирные кошки, противные. Все они таращились на вошедшего. А он оглядывал их: ну конечно, как тут без них. Без кошек в таких местах никак.

– Я думал, ты знаешь, – произнёс Роэман, входя из тёмных сеней на свет к окну.

Он сразу увидел её и совсем не удивился тому, что за несколько лет, что они не встречались, она совсем не изменилась. Большая бабища, в куче грязных юбок до пола, не седые, а пегие космы-сосульки, выбивающиеся из-под старого цветастого платка. Она повернула голову в его сторону: так и есть, он узнаёт её глаза, они мутно-серые, в них нет зрачков, плоская морда бабищи в крупных родинках, из которых растут длинные седые волосы, в узловатых, артритных руках она держит трость, бадик, из тех, с которыми ходят многие старухи. Она тяжело опирается на него.

– Роэ, ты? Ты, что ли? – баба, кажется, удивлена.

– Злата, Златочка…, – Роэман обходит комнату, брезгливо осматривает стол с грязной посудой и плохо обглоданными костями, – а ты всё та же красотка.

– А я думаю, что за пёс поганый таскается у меня по дому?

– Раньше ты меня сразу угадывала. Что, потеряла сноровку? Или это я изменился? – миролюбиво начал Виталий Леонидович.

– Изменился. А то нет, что ли? С рылом-то твоим что случилось, а?

Роэман уже и позабыл, что он за последнее время и впрямь немного поменял внешность. И теперь это замечание старухи его, признаться, укололо. Раньше он пропускал мимо ушей любые колкости и оскорбления, но сейчас, когда его лицо стало, мягко говоря, таким непривлекательным, упоминание об этом его раздражало. Впрочем, он уже понял, что его раздражали не только замечания, но и всё вокруг. Он устал. Устал от всего этого. А старая тварь ещё и доливала масла в огонь:

– Ты, говорят, стал служить сильным, да? Правда? – она усмехается. – Не они ли тебе морду скривили?

– Речь сейчас идёт не обо мне, Златочка, – подавив в себе желание переломать ей кости, ну, например, челюстную кость, заговорил он.

– Так чего тебе надо, пёс? – весьма резко говорит баба.

– Мне от тебя? – Роэман хотел сесть на табурет у стола, но посмотрел на него, и ему стало жалко свой плащ. – Мне от тебя ничего не нужно, я вот думаю, как вам свой нож вернуть.

– Нож вернуть? – спросила баба немного удивлённо. – Наш нож?

– Ну да, вы же свой семейный нож потеряли.

– Из-за тебя, урода, потеряли… Из-за тебя, – зло напомнила она.

– Ну так он у той девки, – сказал Роэман, хотя наверняка этого не знал, – нужно его просто у неё забрать.

– Ты, ублюдок, что, не слышал, что тебе мои дочери говорили? Не слышал, ублюдок? – Роэ только морщился в ответ. – Нельзя к этой девке подойти, ты, что, не слышал, что её хранит Гнилая?

– Да слышал, слышал, – отвечал Виталий Леонидович, доставая сигареты, – я её даже видел.

– Видел?

– Видел-видел, она моего Мартышку забила его же топором.

– А-ха-ха…, – она смеётся. Эта новость её, кажется, порадовала. Но тут же спрашивает: – Так зачем ты меня под это дело подводишь? Смерти моей желаешь?

«Если бы я хотел твоей смерти… Я прямо сейчас оторвал бы тебе твою омерзительную башку». Роэман подумал, что, может быть, сделал бы это даже с некоторым удовольствием. Впрочем, он, кажется, начинал звереть. Это от недосыпа, наверное; ему нужно было держать себя в руках. Да, в руках, и он произнёс:

– Не неси ерунды… И прошу тебя, сделай, пожалуйста, глаза нормальными.

Старуха исполняет его просьбу, и у неё из-подо лба, из-под верхних век выкатываются карие, пронзительные глаза. Она сморит на него: ну, говори.

– Ну, так намного приятнее с тобою разговаривать, – говорит Роэ и продолжает: – Я верну тебе нож.

– Как? Его забрала Гнилая.

– Ещё раз повторяю, ваш нож Повелительнице Мокриц не нужен, он у той самой девки, которую вы мне обещали зарезать.

– И как его забрать?

– Как забрать? – тут Виталий Леонидович делает паузу. – Я его тебе принесу… Найду и принесу, как только девка сдохнет.

– К ней не подойти, ублюдок! – почти орёт баба. – Ты, что, не слышишь меня? Её хранит Гнилая!

– А ты к ней и не подходи, – спокойно отвечает Роэман. – Зачем тебе к ней подходить? Ты к её отцу подойди, используй свои эти штучки.

Она смотрит на него и, кажется, ещё не понимает.

– Папаша её инвалид, весь в долгах, – поясняет Виталий Леонидович. – Тянет семью, пашет на двух работах. Твои фокусы могут с ним сработать.

Кажется, она начинает понимать.

– На мужиков умение моё не на всех действует, – отвечает она.

– Знаю, Златочка, знаю. Но ты попробуй, вдруг выйдет, говорю же, он загнанный, работает – неба не видит. Может, твои фокусы с ним и пройдут. Ты, главное, попробуй.

Она морщится, седые волосы на её родинках топорщатся. Злата сомневается, и Роэ добавляет:

– Ты просто попробуй, и я обещаю, получится у тебя или нет, неважно, я верну тебе нож, если найду.

– Мне сначала нужно будет увидеть девку, – наконец говорит баба.

– Не забывай, с нею будет Хозяйка Могил, – напомнил ей Роэман.

– Просто увидеть, – настойчиво повторяет Злата. – Надо знать, на что упирать в разговоре с отцом.

– Прекрасно, дать тебе адрес девки?

– Не надо. Спрошу у дочерей, – отвечает она. – Они тебя помнят и проклинают.

– Извинись перед ними за меня, я не знал про Хозяйку Могил, – Виталий Леонидович повернулся и дошёл уже до двери. – Кстати…, – он опять обернулся к ней. – А что там у тебя за ребёнок в сарае?

– Не твоё дело! – взревела старуха. – Слышишь, не твоё собачье дело, ублюдок!

– Конечно, не моё, я так спросил, ради интереса… Просто хотел знать – ты детьми торгуешь или, быть может, жрёшь их, как баба-Яга из сказки?

– Вон пошёл! Вон пошёл, пёс…, – орала баба. – Ублюдок!

– Да ладно тебе, я просто спросил… Из любознательности, – Роэман усмехнулся и вышел из комнаты.

Глава 5

А вот и попугаи, это было странно, но этих птиц теперь было в небе полно. Даже не добежав до церкви, она увидела несколько чёрных точек в небе. Ей стразу расхотелось бежать дальше в ту сторону, поэтому Света свернула в кварталы, что были справа от неё. Она уже бывала здесь, через эти дома её проводил Любопытный. Так что эту дорогу девочка знала.

Она добежала до детского сада, забор которого утонул в густой растительности. Растительность – вещь опасная, от неё желательно держаться подальше. Света пробежала мимо садика быстро и уже на углу дома вскрикнула от неожиданности. В этих мёртвых местах, где практически нет звуков, кроме звука её собственных шагов, где ничего, абсолютно ничего не движется, она заметила краем глаза движение, быстрое и совсем рядом.

Она сразу прибавила хода, пробежала немного и обернулась. Волновалась она напрасно.

«Вот дуры! Зачем вы сюда забрались?»

На куче строительного мусора стояли и смотрели на неё две собаки. Нет, не взрослые собаки, а щенки. Взрослая собака дорастала бы Свете до бедра, а эти были чуть выше её колена. Точно, щенки, совсем не большие собаки, да ещё и тощие. Реально тощие, кости торчат во все стороны. Света любила животных, в том числе и собак, вернее, собак даже больше, чем других, и этих заморышей ей стало жалко: они тут подохнут. И, чуть подумав, девочка размахнулась и кинула в их сторону тяжеленную лапу силача, которую до сих пор тащила с собой, держа её за средний палец. Рука, честно говоря, ей надоела – тяжёлая. Пара килограммов или даже больше. Одна из собак тявкнула, вроде как поблагодарила. Светлане показалось это милым. Хорошие собачки. Но вниз они спускаться не спешили, наверное, боялись её. Света ждать не стала, повернулась и побежала в сторону улицы Ленсовета. Пробежав метров пятьдесят, она ещё раз обернулась и увидела, что собаки спустились с кучи и уже рвут лапу силача, тащат её в разные стороны. Это было хорошо. Этих худых собак ей было жалко. Она улыбнулась и побежала дальше.

***

Кажется, от голода. Да, ей показалось, что она проснулась от голода. Ну, и от жажды. Светлана встала и тихонечко подошла к братьям. Они спали. Хотелось их погладить, но побоялась разбудить. До подъёма в детсад ещё было время. Она была голодна, но прежде чем пойти на кухню, сначала подошла к окну. Сырое тёмное утро. Кто-то из соседей уже сел за руль своего авто и выезжает из двора. Листья жёлтые засыпали весь асфальт и всю детскую площадку. Дворнику мука. Светлана смотрит в окно и не чувствует никакой тревоги, её чёрные пальцы так же расслаблены, как и все остальные. Во дворе после случая в подъезде никого не было. Она в этом была уверена.

Точно! Пальцы! Девочка с замиранием сердца подносит их к глазам. И не зря у неё замирало сердце. Даже тут, у окна, в пятне света от уличного фонаря Светлана видит, что чернота продолжает растекаться по её руке. Сок фикуса уже был не такой насыщенный, как поначалу. Ладонь и запястье были уже не тёмные, как сразу после нанесения, а скорее серые. И на фоне этой серости черноту было прекрасно видно. Эти «чернила» перебрались через сгибы, и уже заливали третьи фаланги пальцев, теперь черноту уже не скрыть. Даже если пальцы сжать в кулак, всё равно заметны чёрные костяшки. Странно, но её это не очень опечалило. Вчера, позавчера, три дня назад, она каждое утро пребывала в ужасе, глядя на свои пальцы, а теперь… Теперь она боялась совсем другого. Она, стоя у окна и разглядывая свою ладонь, боялась узнать новости о Владе. Вот что по-настоящему пугало девочку. А ведь сегодня, скорее всего, она их узнает, даже если так и не будет принимать вызовы от его мамы. Нет, ей нужно было от этого отвлечься. Тем более, что голод её не ослабевал. И она, не одевшись и не почистив зубы, не смыв с себя остатки сока фикуса, пока было время, пока братья не проснулись, пошла на кухню и принялась есть. Сначала хлеб. Простой хлеб, даже без масла ей было очень вкусно есть. А потом она начала выметать из холодильника всё съедобное, и есть, есть, есть. Обалдевая от вкуса самой простой еды. Так она и ела, пока не начались судороги. Ну а как иначе, за фикус, который придавал ей силу, ловкость, выносливость и уверенность в себе, приходилось расплачиваться. Она, чуть скорчившись, поспешила в ванную, пока братья не встали.

***

Света залезла под душ и только там вспомнила, что её подрал тупой кот. Боль от ран, оставленных его когтями, её донимала не сильно. Да и царапины, как ей казалось, будут глубже, серьёзнее. Но нет, на ней всё заживало на удивление быстро. И даже судороги в этот раз были и легче, и короче, чем в предыдущий, немного покрутило мышцы в животе, в прессе, ещё в икрах и ягодицах, все остальные спазмы можно уже было спокойно терпеть. Когда близнецы стали ломиться в ванную, судороги почти закончились, и девочка уже смыла с себя серо-фиолетовый окрас, который оставлял сок фикуса.

Она оделась. На этот раз надела на руки чёрные перчатки, иначе пальцы было уже не спрятать, также ей пришлось надеть и медицинскую маску, которую раньше без нужды не надевала.

Странно было бы носить перчатки, не надевая маски.

– Свет, а это зачем? – поинтересовался за обоих братьев Макс.

– Чтобы не заразить маму ковидом, у нас в школе часто кашляют, я теперь всё время так буду ходить, – отвечала девочка, выводя близнецов в парадную. Она закрыла дверь, свела их на первый этаж и сказала:

– Постойте тут.

Мальчишки стали что-то бубнить, но сестра их не слушала, она приоткрыла дверь и выглянула во двор. И… ничего не почувствовала. Она не чувствовала никакой опасности. Тех уродов, что следили за нею и порезали Влада, поблизости не было.

– Свет, Свет, а где твой Пахом? – спросил Колька, оглядываясь. – Он, что, не придёт сегодня?

– Не Пахом, а Влад, – отвечала девочка.

– Так он не придёт? – не отставал от неё брат.

– Нет, – сказала она и заплакала.

Света попыталась отвернуться, но и Коля, и Максим увидали её глаза, залитые слезами:

– Свет, ты что? Что плачешь?

– Идите быстрее, – строго сказала она, стараясь, чтобы в голосе не звучали слёзы, – давайте, шагайте, мне ещё папе завтрак готовить, он скоро уже придёт.

Так и шла дальше, стараясь сдерживать слёзы, которые всё текли и текли. А братья шли чуть впереди и всё время оглядывались на неё. Тоже переживали. И Света была им благодарна за то, что они больше ничего у неё не спрашивают. Маленькие, а умные.

Отведя близнецов в садик, она сбегала в магазин, отпустила Нафису, хотя та ещё не сдала смену. Работу сиделки Света решила сделать сама. Так ей было легче, так она не думала о Владике. Девочка быстро провела санитарные процедуры, сменила маме катетер и перевернула её, потом приготовила папе омлет с сосисками – он должен был вот-вот прийти, – и тут у неё зазвонил телефон. «Только бы не Анна Владимировна, только бы не она! – молила девочка, беря в руки трубку; меньше всего на свете сейчас она хотела говорить с матерью Владика. Света до смерти боялась услышать от неё обвинения в том, что это она виновата в… смерти Владика? Фу, её даже от одной этой мысли пробил пот, руки вспотели, они дрожали. – Нет, только не это!».

Слава Богу: «Сильвия».

– Алло, – тихо говорит девочка. Последний их разговор, и особенно глаза маленькой женщины, она помнила очень хорошо.