– Почему никого не было на станции?
– Сплит, – старуха опустила фонарь, и желтые пятна света легли на пол. – Небось опять в кабак заглянул, засранец этакий. Уволю, как пить дать уволю…
Впрочем, сказано это было без особой надежды, точно старуха знала, что при всем ее желании уволить негодяя не выйдет.
– Уволим, – а вот мьесс Джио была настроена куда более решительно. – Завтра. Как явится… дорогой Грай, не соизволите ли вы заняться багажом? Перенесите пока сюда, а уж завтра… мы решим, что и как.
Завтра.
Катарина обняла себя, силясь успокоить дрожь. Неужели получилось? И у нее будет это самое завтра? Не в золотой клетке дворца, а в собственном доме, где она хозяйка, а не очередная пешка в большой политической игре?
– А вы, любезнейшая, надеюсь, комнаты приготовили? Хотя бы комнаты…
Приготовили.
Правда, камин разжечь никто не удосужился, а старые артефакты, защищавшие дом от сырости, давно иссякли. И теперь в спальне было откровенно холодно. За окном подвывал ветер. Темные ветви деревьев почти касались стекла, и Катарине казалось, что там, в ветвях, кто-то прячется.
Казалось.
Это просто дом. И ничего больше. Хмурая девица, явно недовольная появлением хозяев, разобрала постель. Слегка смяла подушку, сделав вид, что взбивает ее. Губы девицы шевелились, и у Катарины сложилось впечатление, что она ругает.
Катарину? Неуемную мьесс Джио, потребовавшую немедля развести огонь в камине? Или сам этот камин, чищенный, кажется, в прошлом веке? Отсутствующие грелки, трубы заросли сажей, и огонь развести не удалось, зато на древнем ковре появились кучки пепла. Молоко, за которым пришлось спускаться на кухню. И ночные горшки. Туалеты в доме тоже не работали.
– Да, девонька, я знала, что нас не любят, но чтобы настолько? – мьесс Джио обошла комнату, ненадолго задержавшись у окна. Казалось, она просто коснулась источенных жуком рам, но Катарина увидела бледную сеть, что приклеилась к этим самым рамам.
От сети лозы охранного заклятия поползли по стенам, вливаясь в старые каналы, пусть и сухие, но вполне себе надежные.
– Это ж надо было выбрать такую… дыру, – она добавила пару слов покрепче.
Заклятие разрасталось и тянуло силы, но Джио, казалось, этого не замечала. Сил у нее было много.
– Зачем?
– На всякий случай, – мьесс Джио понюхала стену. – Не нравится мне это место. И эти люди.
– Думаешь?..
– Думаю, что две милые дамы и в самом деле кажутся легкой добычей. Не стоит недооценивать человеческую глупость.
Дверь попытались открыть. И ойкнули, когда ручка вспыхнула, раскаляясь.
– Стучать не пробовали? – поинтересовалась мьесс Джио. – Или вас, дорогуша, не учили тому, что должна знать любая мало-мальски приличная горничная?
Давешняя девица глядела мрачно, исподлобья. И кажется, с трудом сдерживалась, чтобы не высказать мьесс Джио все, что о ней думает.
– Можешь быть свободна. До утра. Я привыкла вставать рано. И будь добра, передай, что предпочитаю завтракать нормально, без всяких этих полезных каш на воде. Так что пусть озаботятся, если, конечно, твоя бабка хочет сохранить свое место.
Мьесс Джио забрала у девицы кувшин с водой и отпустила взмахом руки. И дверь закрыла.
– Бабка?
– Да по ним видно. К слову, старуха маг, пусть и весьма слабый, но обученный. Не люблю крыс. И место это мне не нравится. Очень не нравится.
Воду она поставила на кривоватый столик. Огляделась.
– Завтра надо будет пригласить мастеров. Надеюсь, в этом захолустье найдется кто-то с умеренной криворукостью… что смотришь, лапонька? Раздевайся и ложись, отдых тебе нужен.
Это Катарина и сама понимала.
Глаза слипались, а тело вновь сделалось мягким, напрочь чужим. Она ощущала себя со стороны и удивлялась собственной неловкости.
Забыла, как раздеваться самой?
Там ей помогали три придворные дамы, каждая из которых не отказалась бы занять место Катарины, до конца не понимая, насколько неудобен трон и тяжела корона.
Пуговки выскальзывали из пальцев, но Катарина справилась. И шпильки вытащила. Расплела тяжелую косу и нашла в себе силы расчесать локоны.
Может, обрезать?
Эта мысль преследовала ее давно, еще с того дня, когда ей позволили покинуть Королевскую башню, нарядили в черные одежды и закрыли лицо плотным покрывалом. Когда поставили у гроба, вручив букет белых лилий, и она маялась от дурноты, не способная передать этот букет кому-то.
Катарина забралась в ледяную постель и натянула пуховое одеяло, кажется, слишком тонкое, чтобы согреть.
– Погоди, детонька, – мьесс Джио связывала нити заклятия воедино. – Сейчас согреем…
– Я сама…
– Лежи уже, сама… – проворчала Джио, касаясь горячими пальцами лба. И Катарину окутало облако тепла, заставив выдохнуть с облегчением. – Спи. Завтра во всем разберемся…
Она устроилась рядом, на кушетке.
И Катарина промолчала, зная, что Джио не уйдет и не ляжет в одну постель, пусть и места в ней хватило бы для семерых. У нее свои принципы, хотя и непонятные. И… пускай. Как ни странно, сон навалился сразу и был почти пустым, разве что Катарина слышала, как хрипло беседуют древние вороны Королевской башни. Их голоса пробивались сквозь толщу камня, но странным образом успокаивали.
Вороны хранили королей.
И королев тоже.
Наверное.
Катарина проснулась засветло, но все равно позже Джио, которая успела исчезнуть, в чем не было ничего необычного. Скорее странно было бы, упусти она этакую возможность. Дом был огромен и нов и манил этой новизной, обещая тысячу и одну тайну.
Джио тайны любила.
А вот Катарина села в постели, которая при зыбком утреннем свете выглядела белой и старой. На простыне виднелись латки, из плоских подушек лез пух, а одеяло и вовсе сбилось влажноватым комом.
Во дворце подобного не допускали.
Катарина потрогала пол, убеждаясь, что на ощупь он еще более холодный, чем на вид. Зевнула. И решилась. Платье лежало здесь же, простое, темно-зеленого цвета, приличного для вдовы в долгом трауре. Панталоны и шелковые чулки. Подвязки. Нижняя рубашка из тонкого, но все одно накрахмаленного до колючести полотна. Платье садится хорошо, и Катарине остается лишь слегка поправить воротничок.
И брошь посадить. Проверить плетение камней, которые отзываются на прикосновение легко. В пару серьги, дополняющие защиту. И тонкий невзрачный браслет. Перчатки.
Волосы Катарина заплела в обыкновенную косу, дав себе слово, что всенепременно обрежет. Вечером же… сегодня. Или завтра.
Она коснулась двери, и защита пропустила ее.
Дом был тих и печален. Сейчас, пробуждаясь ото сна, он предстал перед Катариной в истинном своем обличье. Мраморные полы, рисунок которых почти исчез под слоем грязи. Потеки копоти на потолке. И следы огня на шпалерах, будто здесь что-то горело, но не понять, что именно. Факелы? Их давно уже не используют. А вот чаши для огненных камней остались, хотя и те лет двадцать как сменились светящимися кристаллами, куда более безопасными. Дом, выходит, не переделывали.
Пустые рамы на стенах. Куда подевались картины? И кто разрезал старый гобелен? И почему его вообще не убрали? А вот это пятно на стене явно выделяется. Что здесь висело? Чей-то портрет?
Грязный камин. Пыль в углах. Паутина. Опустевшие артефакты, причем с выдранными накопителями. Какое варварство! Кому понадобились эти куски горного хрусталя? Особой ценности они не представляют, а вот дому пришлось тяжело.
Катарина спустилась по боковой лестнице, узкой и темной, предназначенной для слуг. Здесь было значительно чище. Лестница вывела в коридор, а тот закончился дверью, которая открылась совершенно беззвучно.
Сад дичал.
Катарина прошлась по узкой тропинке, и пришлось подобрать юбки, чтобы не замочить их. Трава поднималась едва ли не до колена. То тут, то там в ней терялись россыпи бело-розовых маргариток, среди которых изредка попадались и одуванчики. Особенно много их скрывалось под кустами одичавших роз, чьи колючие плети расползлись змеями, переплелись, будто запирая путь в глубины сада. Туда, где шумели огромные, мрачные на вид деревья.
Дуб?
Определенно. И ясень, и терновник, которому точно не место в приличных садах. Дворцовые мастера пришли бы в ужас, увидев это место, а Катарина вдруг поняла, что ей нравится.
Груда камней, затянутая зеленым мхом. И тонкая нить ручья, пробившаяся из-под этой груды. Водосборы, что протянулись по бережкам его, развесив голубые свои колокольчики. И строгость ядовитых аконитов. Надо будет собрать, но потом, позже, как войдут в силу.
Катарина подняла юбки еще выше.
Королевы не бегают по саду и не забираются на камни. Им полагается шествовать медленно, не роняя своего достоинства, и исключительно по дорожкам. Им стоит помнить о том, как выглядят они в глазах подданных и что любое слово, любой взгляд, любой жест может быть истолкован превратно.
Королевам лучше вовсе не покидать отведенных покоев.
Катарина тряхнула головой и решительно перепрыгнула через ручеек. Стянула туфли, оглянувшись – тишина и пустота, – сняла и чулки. Замерла, прислушиваясь к собственным ощущениям. И, вытянув ногу, коснулась-таки земли.
Теплая. И трава щекочет.
Катарина тихо засмеялась. Юбки выше, и… прыжок через темный валун, на котором замерла бабочка. Испугавшись тени, та поднялась, закружила. И на душе вдруг стало легко-легко.
Королевы не бегают? Пускай. Какое счастье, что Катарина больше не королева.
Она сама не поняла, как оказалась в этой части парка. Заброшенные цветочницы, позеленевший камень которых облюбован лишайником, а у подножия чаш расползся ковер темных фиалок. Звенят полупрозрачные крылья стрекоз. И густая тень укрывает от солнца влажное подбрюшье леса.
Пожалуй, что уже именно леса. Одичавшая малина манила пчел белым цветом. И позже здесь появятся ягоды.
…Во дворце малина росла даже зимой. И ягоды давала крупные, сладкие, вот только без запаха. Катарине они казались ненастоящими.
Она коснулась колючек. Отступила. Поморщилась, когда в пятку впился острый сучок. И, устроившись здесь же, в тени куста, надела туфли, благо не стала бросать их там, у ручья.
– Так-то лучше, – сказала Катарина, и на звук ее голоса откликнулись пичуги. Кто-то тревожно зазвенел в ветвях старого дуба, и голос этот подхватили другие, разнесли по саду.
А потом Катарина увидела его.
То есть сперва не увидела, скорее ощутила присутствие человека и замерла, попятилась, скрываясь в колючках малины. Тяжелые ветви раздвинулись, пропуская Катарину, и сомкнулись, запирая ее, защищая лесною короной. Мелко задрожали листья, растревоженно загудели пчелы.
А сердце забилось быстро-быстро.
Не стоило уходить из дома. Одной. И так далеко.
Амулеты… пусть Катарина сама их делала, но тем лучше она понимает, что амулеты не спасут от всего, что сейчас она куда более уязвима, чем во дворце, что…
Замяукала сойка. Хрустнула ветка под чьей-то ногой. И Катарина заставила себя застыть, пальцы ее стиснули брошь, выпуская дремлющее заклятие. Теплые нити собственной силы оплели Катарину, и малина, казалось, отзываясь на магию, плотнее сдвинула ветви.
Вот так. Это не невидимость. Но если сидеть тихо… очень-очень тихо, то ее не заметят. Даже если пройдут рядом, то все одно не заметят. А Катарина умеет таиться. Главное – победить собственный страх, который нашептывал, что самое время бежать и звать на помощь, что если Катарина поторопится, она успеет, что дом недалеко, а в доме люди.
Чужие люди. В чужом пока доме.
Она стиснула зубы и заставила себя дышать спокойно.
А гость остановился у дуба. Огляделся. И сбросил на траву перевязь с парой клинков. Затем снял куртку. Рубашку. Высокие сапоги. Штаны…
Катарина нахмурилась. Если ее собрались убивать, то… как-то слишком уж… вызывающе? Или он просто одежду вымазать не желает?
Он был высок. Очень высок. Пожалуй, куда выше Джона, не говоря уже о Генрихе, который весьма гордился собственным ростом. И кажется, именно факт, что Джон перерос отца, и злил его безмерно.
Катарина икнула и тотчас зажала рот руками.
Ей доводилось видеть голых мужчин. То есть почти голых, потому что ее супруг и в постели предпочитал оставаться в нижней рубашке, тканью стыдливо прикрывая раздобревшие телеса. И тогда Катарине это казалось нормальным.
…В тот вечер, наспех сращивая колотую рану, она даже прикоснулась к обнаженной мужской груди, но почему-то тогда не испытала и толики нынешнего стыда. Может, оттого, что Джон умирал? А она боялась, что он все-таки умрет, что малых ее сил не хватит, а целительские амулеты вовсе не так и хороши?
Хватило.
И тяжелые платиновые браслеты сделали свое дело, пусть и предназначались вовсе не для того, чтобы исцелять мятежников. Кажется, и шрама не осталось. Или все-таки? Она так и не рискнула спросить.
У нынешнего мужчины шрамов хватало. Они вились по смуглой коже белыми узорами. Одни были толстыми и светлыми, словно ветки, другие – тонкими, едва заметными. И Катарине казалось, что еще немного – и она поймет смысл этого рисунка, но тот ускользал. А мужчина, наклонившись, подхватил клинки.
Вдохнул воздух.
…А ведь он не человек. Это стало ясно с первого движения, текучего, что вода. Люди не способны так двигаться. И рост, и светлые, почти белые волосы – это ненормально. Волосы он забирал в косу, выплетая ее так хитро, что не у всякой камеристки получилось бы.
Он крутанулся на месте, рассекая клинками воздух, а Катарина подумала, что убивать ее, кажется, все-таки не будут. А утро можно считать полностью удавшимся.
Глава 3
