– В Ипсвиче нас было семеро, да еще дворецкий. А потом случилось кое-что ужасное, мне не разрешают об этом говорить, и теперь только ты да я. Правда, хозяйка обещала нанять больше прислуги, когда появятся жильцы. А они приедут сегодня, Энн!
Хэтти хлопает в ладоши и сияет, точно жильцы – невесть какой подарок.
– Полковник и его жена со своей служанкой, так что мне не придется выносить и мыть их ночные горшки. А может, с ними приедет какой-нибудь паренек.
На последнем слове она подмигивает, и я заливаюсь румянцем.
Когда я наконец заканчиваю с плитой – кажется, провозилась целую вечность, и руки черны, как смоль, часы бьют восемь. Хэтти меняет передник и говорит, что ей пора к мадам.
– Не забудь, за все здесь отвечаю я, и ты должна меня слушаться, – командным тоном добавляет она, вновь принимая серьезный вид. – О, чуть не забыла, можешь перекусить хлебом и топленым жиром из кладовой, только много не бери.
Я так увлеклась работой, что даже не вспомнила о маме. Или о папе в его первый день на кладбище. А тем более о завтраке. Но когда Хэтти уходит, велев мне помыть полки в буфетной, я думаю о маме, которая гуляет со своей сиделкой в саду при лечебнице, где, по словам мистера Торпа, полно цветов. Я сказала мистеру Торпу, что мама не любит чужих людей и незнакомых мест, а он велел мне уповать на Господа. Я так и делаю. Даже сейчас, когда мои глаза наполняются слезами.
– Что случилось, Энн? Ты плачешь? – спрашивает мисс Элиза, вырастая передо мной, как из-под земли.
Я вытираю глаза и мотаю головой.
– Нет, мисс, просто пепел в глаз попал.
– Понимаю, непривычно на новом месте. Но если тебе станет хоть капельку грустно, скажешь мне, хорошо?
Как ответить, чтобы не солгать? Я молча киваю и опускаю голову, как велела миссис Торп. Но я не могу смотреть на свои башмаки, заляпанные водой, с обтрепанными шнурками и отрывающимися подошвами, и, подняв голову, встречаюсь с внимательным взглядом голубых, точно незабудки, глаз под длинными темными ресницами.
– Сегодня у нас много работы, – говорит она, рассеянно поглаживая бледную шею. – Что ты думаешь о тушеной телячьей лопатке с картофельными крокетами и сливовом пудинге?
Вопрос ставит меня в тупик. Что еще за крокеты? И разве я должна высказывать свое мнение о меню?
– Думаю, это вкусно, – говорю наконец я, прижимая руку к животу, чтобы успокоить голодное урчание.
– По-моему, идеально для полковника с подагрой. И для первого дня совместной работы, поскольку рецепт довольно простой. Почему бы тебе не начать с пудинга?
Увидев мои перепуганные глаза, она ободряюще улыбается:
– Возьми булку черствого хлеба, срежь корочки и тщательно измельчи. Все там.
Она указывает на дверь в кладовую.
– Мама на завтрак пьет только китайский чай, его приготовит Хэтти. А мы с тобой чуть позже съедим по кусочку имбирной коврижки, и я надеюсь, что ты соизволишь высказать свое мнение по поводу вкуса и аромата.
Я ничего не понимаю. Почему я не ношу воду и уголь, как говорила миссис Торп? Она ни словом не обмолвилась, что я буду стряпать, а уж тем более – высказывать свое мнение. И тут меня осеняет. Очевидно, жена викария рассказала мисс Элизе о Джеке, и та подумала, что брат научил меня всем кухонным премудростям. Я уже хочу выбежать из кладовой и во всем признаться – что моя мама совсем помешалась, одноногий отец испытывает болезненное пристрастие к пиву, Джек только поворачивает вертела да свежует кроликов, а сама я умею сажать картошку, мыть горшки и делать прочую грязную работу, как вдруг замечаю сладкий медовый аромат, исходящий от миски, полной мясистых фиолетовых плодов в сизом налете. По ним ползают одуревшие осы. Мои мысли путаются. Я готова вечно вдыхать божественный аромат этих неизвестных ягод.
– Ты нашла хлеб? Он на полке, рядом с турецким инжиром, – окликает меня мисс Элиза.
Я во все глаза смотрю на диковинные плоды; из трещинок выглядывает алая мякоть. Джек рассказывал мне об инжире, который обедающие в клубе джентльмены едят тушенным в портвейне и сливках. Я представляла его маленьким и сморщенным – вроде изюма.
Я нахожу хлеб, терку и нож. Едва начинаю тереть булку, как стираю себе палец, и вытекающая в миску кровь впитывается в хлеб.
Мисс Элиза просит меня взвесить крошки и записать их вес на дощечке.
– Я чрезвычайно серьезно отношусь к взвешиванию и измерению, – объясняет она. – Во всем должен быть порядок и последовательность. Лишь так можно избавить свою жизнь от хаоса. Ты согласна, Энн?
Хоть бы она перестала интересоваться моим мнением: меня это изрядно нервирует, да еще палец болит и приходится думать о стольких вещах сразу. Но этот вопрос приводит меня в еще большее смущение, ведь в ее жизни и без того царят порядок и красота, никакого хаоса и в помине нет. Мне хочется сказать ей, что хаос – это когда мать не узнает свою дочь, ходит под себя и ни с того ни с сего остригает себе волосы ножом. Когда приходится оттаскивать отца от матери, чтобы он ее не задушил. Когда ты не ела несколько дней. Когда нет никаких воспоминаний, кроме как об умирающих братьях и сестрах, а твой отец трясется и кричит во сне каждую ночь. А потом я вспоминаю, какая чистая и аккуратная у нее кухня – настоящий рай. Наверное, она имеет в виду это. Возможно, как раз поэтому я всегда мечтала стать кухаркой: брать съедобные вещи во всем их беспорядке и превращать во вкусные блюда.
– Да, мисс Элиза, – только и говорю я.
После этого мы почти не разговариваем, пока она не приносит из кладовки имбирную коврижку.
– Старый семейный рецепт, – поясняет она, положив кусочек мне на тарелку. – Я экспериментировала с количеством гвоздики и ямайского имбиря. Как тебе?
Я так голодна, что мне с трудом удается не проглотить кусок целиком.
– Главное в этом пироге – вмешивать каждый ингредиент по очереди обратной стороной деревянной ложки, – говорит мисс Элиза. – Если просто смешать все вместе, а потом взбить, ничего не получится. Уж я-то знаю – о мою первую попытку можно было сломать зубы – совершенно несъедобно получилось.
Она виновато улыбается и спрашивает, не мало ли, на мой взгляд, имбиря. У меня на языке тают плотные коричневые крошки. Рот наполняется душистым теплом и сладостью. Когда я глотаю, в нос ударяет головокружительная острота и свежесть.
– Вижу, тебе понравилось, – улыбается мисс Элиза.
И тут я выпаливаю такое, что наверняка не одобрили бы мистер Торп и его супруга. Поздно: слова вырываются помимо моей воли.
– Я чувствую вкус африканского рая, жаркого темного леса.
Улыбка на лице мисс Элизы расширяется, а глаза вспыхивают. И я осмеливаюсь задать вопрос, не касающийся моей работы.
– Что это за аромат, который прорывается так резко, словно поет высокую ноту у меня на языке?
Она внимательно глядит на меня глазами-незабудками:
– Мелко натертая цедра двух лимонов!
– Невероятно вкусно.
Я хочу сказать, что можно было бы добавить чуть больше имбиря, но это невежливо и не мое дело. А мисс Элиза так обрадовалась моему замечанию о лимонной цедре, что не заставляет меня высказываться по поводу вкуса и аромата.
Остаток дня я помогаю Хэтти готовиться к прибытию жильцов, а затем – мисс Элизе с обедом. Видно, что она нервничает, потому что делает слишком резкие движения, а лицо немного покраснело.
– Мои первые настоящие постояльцы, – несколько раз повторяет она, – скорее себе, чем мне.
Я нарезаю розмарин, шалфей и тимьян для телятины, затем отмеряю и взвешиваю ингредиенты для сладкого соуса к пудингу с изюмом. Рецепт соуса выводит ее из себя: точный вес составляющих не указан, и она должна догадываться. Я наливаю бокал мадеры, взвешиваю масло, сахар и муку, выдавливаю сок из лимона и натираю ложку мускатного ореха. Мисс Элиза опускает ложку в телятину, пробует, добавляет еще щепотку кайенского перца, мускатного цвета и соли, бормоча что-то себе под нос. В тепле кухни, увлеченная работой, вдыхая запах свежего мускатного ореха, я забываю о своих несчастных родителях. И впервые за много лет чувствую радость. Это даже приятнее, чем сидеть в тишине церкви, слушая тихое бормотание мистера Торпа под взглядами нарисованных золотых ангелов.
Глава 11
Элиза
Жаркое из телячьей печени с маринованными лимонами
В полковнике Мартине и его супруге есть что-то неприятное. Какой-то холод в глубине глаз. Мама ходит перед ними на задних лапках, старается во всем угодить. Когда я замечаю, что им не хватает теплоты, она набрасывается на меня, обвиняя в высокомерии, на которое я не имею права.
– Можешь оставаться на кухне, – надменно заявляет она. – Но будь осмотрительна. Не то наши постояльцы подумают, что мы не можем позволить себе настоящую кухарку.
Меня это возмущает. Разве приготовленные мной блюда хуже, чем у настоящей кухарки?
– Вот и прекрасно, мне больше нравится на кухне, – лаконично отвечаю я.
Мартины каждый день отправляются в наемном экипаже в Танбридж-Уэллс, а я готовлю еду и записываю рецепты. Я переписываю их по много раз, ведь они должны быть не просто точными и аккуратными, а изящными и тонкими. Порой я откладываю рецепты и сочиняю несколько стихотворных строк. Переходы от кулинарии к поэзии позволяют мне сохранить остроту ума и тонкость слуха. Благодаря им я могу поймать ритм, уловить темп каждой строчки, будь то стихотворение или рецепт. С каждым днем слова приходят все легче и стремительнее, и я понимаю, что дело в чем-то еще. Задумавшись об этом впервые, я поднимаю голову и вижу Энн. В голову приходит еще одна странная мысль: прилив вдохновения вызывает она.
Я боялась ее вторжения в свою уединенную жизнь. Вместо этого она меня вдохновляет. Вся такая тоненькая, невесомая, будто миндальный лепесток. Лопатки торчат, как крылышки, а огромные глаза блестят, словно церковные свечи в темноте. Подошвы ботинок вот-вот отвалятся… Тем не менее у нее тонкий вкус, способный распознавать малейшие оттенки. Порой я ловлю себя на мысли, что присутствие Энн придает особый смысл самым незначительным мелочам. Я не могу этого объяснить, но понимаю каким-то шестым чувством, и знаю, что эту неуместную привязанность необходимо скрывать от бдительного взора моей матери.
У нас быстро устанавливается ежедневный распорядок. Мы начинаем готовить еду для полковника Мартина и его супруги с первыми лучами солнца, чтобы иметь запас времени и, если нужно, приготовить блюдо два или три раза. Затем Энн убирает на кухне, а я пишу. В первый день я ушла в гостиную, чтобы составить рецепт песочного пирога, который мы два раза недопекли, а затем сожгли до угольков, испортив в процессе приготовления целый фунт отборного почечного жира. Мои нервы были на пределе, ничего не выходило, да еще мама возмущалась, что весь дом пропах горелым жиром. Тогда я вернулась на кухню и стала писать за сосновым столом, а Энн суетилась вокруг, мыла посуду и прибирала. Плеск воды, шуршание швабры по каменному полу, скрип песка и соли – все эти звуки меня успокаивали, и с тех пор я пишу рецепты только на кухне. Затем перекусываю с мамой в столовой, а после этого мы с Энн готовим обед. Если блюда не слишком замысловатые, я могу чередовать рецепты со стихами.
Через несколько дней после прибытия четы Мартин я решаю отправить новое стихотворение в один из лучших литературных ежегодников, «Реликвию». У него самая красивая и чудесная обложка. Я отправляю рукопись с почтовой каретой, и меня охватывает чувство… свершения… достижения. После, когда я пишу короткий рецепт жаркого из телячьей печени с маринованными лимонами, я вижу в словах поэзию и чувствую легкий трепет. Рецепт может быть столь же прекрасным, как стихотворение. Полезным и красивым. Это необязательно тяжеловесный набор сухих указаний. «Возьмите нежную, светлую печень… вымочите ее на ночь в хорошем уксусе с мелко нарезанным луком и ароматными травами… обжарьте на сильном огне»…
Впервые после бегства отца в Кале у меня появляется цель, я словно обретаю себя. Как будто получаю хоть какое-то право на существование. Быть может, моя жизнь не будет безрадостной и убогой. Быть может, создание рецептов будет питать и поддерживать меня, подобно поэзии. Быть может, я стану чем-то большим, чем старая дева.
Я настолько погружена в работу, что едва замечаю Мартинов и начисто забываю об их странной холодности. Лишь впоследствии я начинаю сожалеть, что, увлеченная своим возрождением, совсем не обращала на них внимания. Но к тому времени оказывается слишком поздно.
Глава 12
Энн
Кувшин с водой
Следующие три дня я старательно выполняю все, что велит мисс Элиза. Соскребаю с карамельной головы сахар, очищаю от грязи и насекомых овощи, чищу песком раковину, расстилаю чайные листья на просушку. Таскаю воду и дрова, приношу с рынка рыбу. Нарезаю, процеживаю, натираю, ощипываю. Развожу огонь, подметаю, черню плиту. Мою, чищу, полирую. А когда выдается свободная минутка, я ем. Подъедаю горелые корочки пирогов, что годятся только для свиней, пью свернувшиеся сливки, которые предназначены кошке. Тайком запихиваю в рот полные ложки пересоленных соусов, от которых сводит язык. Доедаю остатки, облизываю деревянные ложки и даже миску от теста. Я не могу удержаться, ведь у меня живот ссохся от голода, а я никогда не видела столько еды. Погруженная в работу мисс Элиза не замечает пропавшей корки или облизанной ложки. Иногда она оставляет свое занятие и внимательно на меня смотрит. Но вовсе не потому, что поймала меня жующей подгоревший пирожок из миски для свиней или оставленную полковником Мартином горбушку. Она будто удивляется, откуда я взялась у нее на кухне. И кто я вообще такая.
Время от времени появляется мадам и передает слова благодарности от постояльцев. Нас с мисс Элизой распирает от гордости. Всего один раз пирог с почками возвращается наполовину недоеденным. Мисс Элиза видит, что я пожираю его глазами, истекая слюной.
– Можешь съесть, если хочешь, – говорит она, двигая ко мне пирог.
Сочная мясная начинка с розмарином, костным мозгом и желе из красной смородины – такая вкуснятина, что я забываю обо всем на свете. После у меня начинаются колики в желудке. И живот вздувается. Нельзя так жадничать с едой.
Однажды вечером я собираю в кастрюльку очистки для бульона, как вдруг вбегает мадам.
– Хэтти заболела. Энн, сходи в столовую и узнай, все ли в порядке у постояльцев. Ах, Элиза, нам катастрофически не хватает прислуги. Это никуда не годится!
– Надень шлепанцы Хэтти и чистый передник, – говорит мне мисс Элиза. – Ступай в столовую и предложи полковнику и миссис Мартин воды. Да осторожно, не пролей.
Она вставляет в вырез моего платья веточку лаванды, чтобы замаскировать кухонный запах, и взмахом руки выпроваживает из комнаты.
Делать нечего – я иду в столовую, хотя мне не по себе. Круглый стол, за которым восседают полковник и миссис Мартин, покрыт белой льняной скатертью и уставлен тяжелыми серебряными приборами, бокалами разной величины и формы, полосатыми салфетками. В самом центре стоят крошечная тарелочка с зубочистками и какие-то серебряные графинчики. Миссис Мартин косится на меня с таким видом, точно подозревает в намерении украсть ее драгоценности, затем начинает внимательно рассматривать свои руки. Полковник Мартин меряет меня взглядом, будто собирается сшить мне новое платье.
Меня не учили разговаривать с жильцами. Я просто беру кувшин и спрашиваю:
– Воды?
Я произношу это слишком резким тоном, поскольку меня озадачили выстроившиеся за каждой тарелкой бокалы. Какие из них для воды, а какие для вина? Миссис Мартин делает вид, что не слышит, и продолжает разглядывать ногти. На мое счастье, полковник указывает на простой бокал с гладкими стенками и благодушно кивает. Будто знает, что я впервые вышла к гостям. Я начинаю наливать воду, очень медленно и осторожно. И вдруг замираю. Что-то движется по моей ноге и сжимает бедро. Я стою, не шевелясь, сердце выскакивает из груди, рука сжимает ручку кувшина, дрожащего над графинчиками с маслом и уксусом. Голос в голове говорит, что надо отойти в сторону, обойти вокруг стола и налить воды миссис Мартин. Но я этого не делаю. Потому что другой голос в другой части головы говорит, что нельзя никого обижать, нельзя оскорблять чувства наших жильцов. Меня выручает полковник.
– До краев, девица. До краев!
Он указывает пухлой рукой с прожилками вен на бокал. Его вторая рука – а это его рука! – остается у меня на бедре. Пальцы ослабили хватку, и я думаю, не случайность ли это. Может, он сделал это бессознательно. Наверное, надо просто стряхнуть эту руку, как надоедливое насекомое, как собака – блоху; он поймет, смутится и вернет руку на колени.
Моя рука с кувшином дрожит, на самом деле я вся трясусь, как водная гладь от порыва свежего ветра, и стараюсь лить медленно, не отрывая взгляда от носика, держа его точно над бокалом, несмотря на дрожь.
Внезапно я вновь чувствую его прикосновение. Рука крадется вверх по моей ноге и гладит ягодицы. Затем он щипает меня так сильно, что кувшин вздрагивает, и вода льется прямо на стол. Все происходит так быстро: онемевшие от страха руки, стук сердца, спорящие в голове голоса, что я полностью теряю самообладание и стою, оглохшая и онемевшая, точно соляной столб, а вода льется на лучшую скатерть моей хозяйки.
– Ах, неуклюжая девчонка!
Миссис Мартин поднимает на меня пронзительный взгляд.
– Ну-ну, успокойся, Джейн, – увещевает ее полковник Мартин, чья блудливая рука, как ни в чем не бывало поглаживает бакенбарды. – Видимо, она новенькая.
Он вынимает из-за воротника салфетку и промокает воду, а затем машет мне и просит принести новую салфетку.
Я стою, как истукан. Голос в голове подсказывает, что надо извиниться, а рот не открывается.
– Пошевеливайся, девчонка! Принеси чистую салфетку! – немедленно приводит меня в чувство визгливый окрик миссис Мартин.
Я выхватываю у полковника салфетку и бросаюсь к бельевому шкафу.
Когда я возвращаюсь в столовую, мадам беседует с миссис Мартин о погоде. Только бы хозяйка не заметила влажную скатерть! К счастью, она поспешно удаляется в погреб за вином. Я делаю неловкий книксен и протягиваю полковнику Мартину новую салфетку. Он указывает на свой воротник, чтобы я заправила ее сама, и выпрямляется за столом, а я непослушными пальцами встряхиваю салфетку. Держа ее на вытянутых руках, я пытаюсь засунуть уголок ему за воротник, на ощупь, как слепец, в ожидании его руки у себя на ноге. Но его руки чинно лежат на коленях, я решаюсь придвинуться ближе и наконец заталкиваю уголок салфетки под воротник. Его шея под моими пальцами красная, горячая и рыхлая. Когда салфетка наконец водружена на место и я уже начинаю отходить от полковника, то замечаю краешком глаза нечто необычное. Его мужское достоинство высунуто из штанов и торчит вверх розовым столбиком. Я отшатываюсь, залившись краской.
В этот момент возвращается мадам с бутылкой вина. Полковник Мартин непринужденно вытаскивает салфетку из-за воротника и опускает на колени.
– Это новенькая? – кивает он на меня.
Я трясусь как осиновый лист. Что, если он нажалуется? Что, если хозяйка увидит мокрое пятно на своей лучшей скатерти? Миссис Мартин сверлит меня злыми глазами-бусинами.
Конец ознакомительного фрагмента.
Текст предоставлен ООО «ЛитРес».
Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию (https://www.litres.ru/pages/biblio_book/?art=67385858&lfrom=174836202) на ЛитРес.
Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.
notes
