Рейвен Кеннеди "Искра"

Искра
Рейвен Кеннеди

Freedom. Золотая пленница #3Пленница в золотой тюрьме #3
Царь Мидас сделал меня той, кем я стала. Известная. Недосягаемая. И полностью его.

Когда тебя пытаются от всего оградить, ты веришь, что это для защиты… пока не начинаешь понимать, что на самом деле – с целью удержать.

Сейчас я в чужом королевстве среди врагов. Без друзей и союзников. Но я не собираюсь сидеть сложа руки и сдаваться.

Потому что сила моего гнева обрушится на него. Король Ревингер.

Он ужасающий, могущественный и слишком соблазнительный. Я усвоила урок, как противостоять манипуляциям королей. Но почему внутри меня все сжимается каждый раз, когда Ревингер рядом? Мне нужно действовать осторожно, иначе я рискую потерять гораздо больше, чем просто свободу.

В этот раз я не дам снова заточить себя в клетку. И в ловушке окажутся они. Надеюсь, мое сердце останется целым.

Рейвен Кеннеди

Искра

Raven Kennedy

GLEAM

Copyright © 2021 by Raven Kennedy

© Конова В., перевод на русский язык, 2022

© Издание на русском языке, оформление. ООО «Издательство «Эксмо», 2023

* * *

Посвящается тем, кого держали в темноте.

Улыбнитесь солнцу.

Пролог

Аурен

Десять лет назад

Здесь небо не поет.

Оно не кружит, не звучит и не оседает на моей коже сладкими благовониями, не овевает мои волосы прохладным поцелуем.

Небо здесь не такое, как в Эннвине.

Дождь льет слезы с утра до ночи, и вода на земле растекается лужами, но и она не смоет здешний смрад. Солнце садится, и в небе восходит луна, однако эта картина не гармонирует с богинями, дремлющими в бледно-желтых звездах. Небосвод тусклый и жалкий.

Все здесь не такое живое, как дома. Но, с другой стороны, возможно, это всего лишь фантазии маленькой девочки. Возможно, Эннвин был совсем не таким, а я забыла.

Если так, то предпочту притворяться. Мне нравится, каким был Эннвин в моих воспоминаниях – изобилующий весельем, которое наполняло и меня.

Здесь, в Дерфорте, меня тоже переполняют чувства, но не самые приятные.

После утреннего ливня гавань Дерфорт наполнена водой. Хотя она всегда затоплена и причиной тому обычно или море, или небо. Иногда и то и другое. Здесь нет ни одной деревянной крыши, которая бы не пропиталась влагой, или побитой двери, которая бы не облупилась из-за удушливой сырости.

С океана сюда часто стягиваются тучи и свирепствуют бури. Впрочем, в дожде нет ничего освежающего. Он просто изливается обратно в море, которое его вскормило, и, воняющий рыбой, затапливает грязные улицы.

Воздух сегодня липкий и сырой, он давит мне на грудь и напитывает платье влагой. Мне повезет, если одежда высохнет, когда вечером я ее развешу. Повезет, если волосы перестанут быть влажными и завиваться мелкими кудряшками.

Но на мои прическу и одежду все равно никто не обращает внимания. Хищные взгляды всегда подмечают мои тронутые золотом щеки, рыскают по коже, что блестит сильнее, чем обычная. Вот потому-то меня и называют разрисованной девушкой. Золотой сироткой из гавани Дерфорт. В каких бы я ни была лохмотьях, под промокшей одеждой скрывается богатство, противоречащее всякому здравому смыслу. Никчемное сокровище моей кожи, которое ни к чему не приводит, но вместе с тем влияет на все.

Торговые палатки, разбросанные по всему уличному рынку, еще темные. Мешки из грубой льняной ткани насквозь промокли, телеги накрыты брезентом и с него капает вода. Я закрываю глаза и дышу, пытаясь делать вид, будто не чувствую исходящего от кузницы резкого запаха железа. Не чувствую запаха промокших деревянных досок пришвартованных судов. Не чувствую вони от ящиков с бьющей хвостом рыбой и соленого песка с берега.

Воображение у меня не настолько богато, чтобы подавить этот смрад.

Безусловно, не сиди я на мусорном баке возле кабака, то пахло бы чуточку приятнее. Запах старого эля ужасен, но здесь суше, да и место более уединенное, благодаря чему оно кажется еще более ценным.

Поерзав на металлической крышке, я прислоняюсь спиной к стене и обвожу взглядом уличный рынок. Нельзя мне тут находиться. Надо уходить, но даже так риск велик. У Закира в городе слишком много шпионов. Это лишь вопрос времени, когда меня поймают, и не важно, останусь ли я на месте или где-нибудь укроюсь. Я прячусь от него, от обязанностей, которые он на меня возложил. Прячусь от громил, шатающихся по улицам и сторожащих детей-попрошаек – не ради их безопасности, а чтобы убедиться, что чужой не посягнет на территорию Закира и не станет красть у его воров.

Я скрываюсь там, где нет никакой надежды остаться незамеченной.

Словно повинуясь какой-то силе, я поднимаю взгляд и смотрю на океан, виднеющийся между двумя торговыми палатками. Смотрю на паруса причаленных кораблей, их очертания напоминают привязанные облака, которые пытаются вернуться к небу. При виде этой дерзкой попытки побега внутри что-то сжимается. Как же искушает свобода, которая раскачивается вот здесь, на горизонте.

Это обман.

В Дерфорте жестоко наказывали тайком пробравшихся на корабли, и я сглуплю, если пойду на это. Немало детей Закира предпринимали подобные попытки, но не дожили до возможности об этом рассказать. Вряд ли я когда-нибудь забуду, как чайки клевали их плоть с ободранной кожей, как висели их тела, раскачиваясь на приливном ветру, и сморщивались под соленым дождем.

Хуже этого запаха нет ничего на свете.

– Какого черта ты тут делаешь?

Когда в моем уединенном уголке появляется Закир, нависая угрожающей тенью, я вздрагиваю так сильно, что царапаю руку о грубый известковый кирпич.

На красном лице сверкают карие глаза. Его подбородок покрыт щетиной недельной давности, схожей с иголками кактуса. Я чувствую от Закира такой сильный запах алкоголя, что он перебивает вонь мусора, на котором я сижу. Наверное, он на протяжении нескольких часов заливал в себя спиртное.

– Закир. – Спрыгиваю с бака и встаю перед ним. Я не могу говорить без чувства вины и даже не осмеливаюсь заглянуть Закиру в глаза.

Он кладет руки на бедра, и жилет серо-зеленого цвета распахивается на его волосатой груди.

– Тебе уши воском набили? Я спросил: какого черта ты тут делаешь?

Прячусь. Мечтаю. Притворяюсь. Скрываюсь.

Словно услышав мои мысли, Закир презрительно ухмыляется, демонстрируя зубы, покрытые пятнами от курения трубки и распития генада. Губы его потрескались от переизбытка проклятий, словесных ударов и жестоких сделок.

Когда наступление нового года ознаменовалось долгой луной, Закир изменил мои повинности. По его подсчетам, мне пятнадцать лет. В Орее это уже взрослый человек.

– Я только… – Быстро придумать оправдание не выходит.

Закир дает мне затрещину, и моя голова резко наклоняется вперед. Теперь он бьет меня только по затылку. На моей золотой коже быстро появляются синяки темного блестящего цвета, но под волосами их никто не увидит.

– Ты еще с час назад должна быть в «Уединении»! – рявкает он и наклоняется к моему лицу. – Ублюдок появился и наорал на меня за то, что ты так и не пришла, а парень, которого я приставил за тобой следить, сказал, что ты слиняла через черный ход!

Неправда. Я вылезла через разбитое окно погреба. Сбежать по глухой улице за трактиром было проще. Еще одним вариантом был боковой переулок, но в нем обитало много бродячих собак, дерущихся за объедки из мусорных ящиков.

– Чтоб тебя, ты меня слышала?

Я хватаюсь за грязные юбки и сжимаю их пальцами, словно пытаясь выдавить из себя ответ.

– Я больше не хочу возвращаться в «Уединение».

Мой голос хриплый, напоминает звук, при котором неумелый мастер обрабатывает мрамор. Мне даже думать не хочется о трактире, и уж тем более – говорить о нем. Несмотря на название, уединение – это последнее, что я могу там найти. Там, где мою невинность украли, как жадные карманники обворовывают своих жертв. В «Уединении» меня ждут только угнетающие неприятные взгляды и омерзительные прикосновения.

Лицо Закира становится еще более суровым, и кажется, будто он вот-вот снова стукнет меня по голове своими толстыми пальцами с кольцами, но хозяин этого не делает. Интересно, сколько монет, заработанных моим непосильным трудом, уходит на эти заржавевшие золотые украшения.

– У меня есть дела поважнее, чтобы волноваться о том, чего ты хочешь. Ты работаешь на меня, Аурен.

От отчаяния у меня сдавливает горло, перекрывая доступ к воздуху.

– Тогда отправь меня обратно на улицы просить милостыню или воровать у покупателей на рынке, – молю я. – Только не отправляй в трактир. Я больше не могу этим заниматься. – Глаза невольно наполняются слезами. Вот что еще проливается в Дерфорте.

Закир вздыхает, но с его лица не сходит гнусная ухмылка.

– Эй, не хныкай мне тут. Я и без того долго тебя не трогал, а такой милости от большинства торговцев плотью ты бы не получила. Если не будешь приносить мне прибыль, то нет нужды тебя держать, – предупреждает он. – Ты пользуешься моей добротой. Помни об этом, девчонка.

Доброта.

Это слово крутится в голове, пока я вспоминаю свою жизнь за последние десять лет. Большинство других детей появляются и исчезают, тогда как я задержалась дольше остальных из-за своей необычной золотой кожи, которая приносит Закиру нужное количество прибыли. Но ни разу за все это время я бы не назвала свою жизнь полной доброты.

Мне, вынужденной целыми днями попрошайничать на улицах и совершать карманные кражи по ночам, пришлось научиться пользоваться своей странной внешностью, пока я шныряла по портовому городу. Либо так, либо приходилось драить дом Закира, скрести щеткой до тех пор, пока у меня не трескалась кожа на пальцах и не начинали ныть колени. И все же очистить погреб до конца ни разу не вышло. От него всегда разило холодом, плесенью и одиночеством.

Там, внизу, нас было обычно от десяти до тридцати человек. Мы ютились в тесноте под гнилыми одеялами и старыми мешками. Детей продавали, покупали и заставляли работать. Детей, которые ни разу не играли, не учились и не смеялись. Мы спали и зарабатывали монеты, и этого было достаточно. Дружбу между нами пресекали, ее не существовало, а под бдительным оком Закира неизменно взращивались подлость и соперничество. Мы были точно собаки, с пеной у пасти дерущиеся за косточку.

Но я должна смотреть на это со светлой стороны. Потому что даже если жизнь не была полной доброты… она могла стать намного хуже.

– И на что ты, интересно, рассчитывала? – фыркает Закир так, словно я наивная дурочка. – Ты знала, что тебя ждет, поскольку видела остальных девушек. Тебе известно правило, Аурен.

Я пристально смотрю ему в глаза.

– Отрабатывай свое содержание.

– Именно. Ты отрабатываешь свое содержание. – Закир оглядывает меня, остановив взгляд на обрызганном грязью подоле, и из его обожженного дымом горла вырывается раздраженный кашель. – Ну какая же ты грязнуля, девчонка.

Обычно грязь помогала играть роль нищей сиротки, но я из нее уже выросла. В день, когда мне исполнилось пятнадцать, Закир сменил мои заплатанные лохмотья на дамские платья.

Когда он принес первый наряд, я подумала, что выгляжу мило. Но была конченой дурочкой, раз решила, что Закир подарил мне платье на день рождения. Спереди были настоящие розовые кружева, а сзади – бант, и прекраснее вещицы с тех пор, как стала тут жить, я не видывала.

Но то было до того, как я осознала, что это красивое платье таит омерзительный умысел.

– Отправляйся в «Уединение», – велит мне Закир, и тон его голоса не допускает возражений.