Магазинчик мамы и тети стоял между двумя дорогими кондитерскими, на втором этаже находилась танцевальная студия, и потолок содрогался от прыжков. Из открытых окон студии доносилась грохочущая симфоническая музыка.
В «Лавке малых дел» свет не горел. Я дернула за ручку, дверь оказалась заперта.
Солнце светило так ярко, что даже приставив ладони ко лбу, я не смогла разглядеть, что внутри. Я сверилась с часами работы, хотя и так их знала. Магазин открывался в десять.
Между лавкой и соседней кондитерской «Ванильное небо» был небольшой мощеный переулок с фонарями на чугунных столбах. Я нырнула в переулок и в кои-то веки порадовалась, что под Рождество меня заставили работать в лавке упаковщицей подарков – у меня был свой ключ от черного хода.
Я вошла в подсобку, где стояла прохлада, как в погребе. Там никого не было, но свет горел.
– Мам? Ты здесь?
Никто не ответил. В подсобке было тесно, но царил порядок. На полках аккуратными стопками был сложен товар, в ящике на колесиках хранились запечатанные образцы – маленькие плитки шоколада, сваренного при урожайной луне, минералы для массажа лица, журналы, в которых женщины из Скандинавии в комбинезонах из переработанного материала рассказывали, почему младенцам полезен непастеризованный мед. В общем, всякая такая ерунда.
Название «Лавка малых дел» происходило от «тео- рии малых дел», в которую верила тетя Фи. Она считала, что любой товар, купленный в лавке, приносит его обладателю немного добра и хоть чуть-чуть, но меняет его жизнь к лучшему. Обычно в лавке пахло травами, органическим улуном и свечами с терпким ароматом, которые мама с тетей зажигали на прилавке, но сегодня в воздухе витал едкий, неприятный запах. Он обжег мне горло. Мне захотелось прополоскать рот; я огляделась в поисках воды и увидела на прилавке запотевший бумажный стаканчик с ледяным кофе и отпечатком темной помады тети Фи на соломинке. Я коснулась стакана рукой. Он был еще холодным.
– Мам? – позвала я снова. – Тетя Фи?
Я включила свет и вошла в пустой торговый зал. Здесь все было молочно-белым или серым, как старое обветренное дерево. На этом фоне каждый выставленный предмет казался произведением искусства. Я же первым делом обратила внимание на полоску цвета ржавчины на прилавке.
Кровь. Непохоже, чтобы у кого-то она пошла носом – слишком большое было пятно; но и на убийство непохоже, для целого трупа крови маловато. В крови лежал пучок волос. Я пригляделась и поняла, что это не волосы, а клочок меха, серо-бурого, переливчатого. Кроличьего.
Голова загудела, запульсировала. Не мигрень, пока еще нет.
Я повернулась, бросилась к черному ходу, выбежала на ровный бетон. Упала на колени в тонкой тени фонаря и набрала мамин номер. В воздухе висела приторная взвесь, и мне было трудно дышать.
Звонок переключился на голосовую почту. Мама часто забывала телефон в машине, батарейка садилась, голосовые сообщения копились и копились.
Значит, остается тетя Фи. Ее телефон работал, но после нескольких гудков тоже переключился на голосовую почту. Я выругалась так громко и цветисто, что продавщица кондитерской с убранными в хвост волосами, курившая вейп в паре метров от меня, выпалила:
– Ого!
Я сбросила звонок и села на велосипед. Уезжая, слышала за спиной ее смех.
* * *
Тетя Фи жила в двухэтажном коттедже в конце улицы, вдоль которой стояли такие же дома – самый дешевый вариант пригородного жилья для семей с одним ребенком. Машины у дома не было. Я заглянула в окна гаража: он тоже был пуст. Позвонила в дверь, но никто не ответил.
Стоя на крыльце, уже думала залезть в окно, но тут мой телефон подал признаки жизни.
Прослушала звонок. Скоро перезвоню, ок?
Тетя Фи. Тиски, сжавшие мое сердце, разжались; я села на крыльцо.
Я ходила в лавку. Что случилось? Вы где?
Дом за спиной казался живым. Там никого не было, но пока я ждала ответа, у меня волосы на затылке встали дыбом. Предчувствие заставило меня подняться с крыльца и шагнуть на траву. Я обернулась и посмотрела на пустые окна.
Извини, Айви, – ответила тетя. – Возникли проблемы, но уже все хорошо. Скоро перезвоню.
Я прочла, а потом перечитала ее ответ, пытаясь понять, отчего на душе скребут кошки. Медленно выдохнула. Потерла шею, чтобы избавиться от мурашек.
А кролики тут ни при чем?
На этот раз тетя не ответила. Я еще немного постояла на траве, подождала, но телефон молчал.
Глава девятая
Город
Тогда
К пятнадцати годам я научилась быть разной. С папой – капризной и требовательной воображалой. В школе – тихоней. С Фи я была собой, никогда не задумывалась, что надо кем-то притворяться. В электричке, на улице казалась непроницаемой, как пуленепробиваемое стекло.
А вот Марион всегда была одинаковой. Притворяться она не умела, и не стала бы. Иногда я уважала ее за это, а иногда злилась, что она отказывалась лгать. Мы с Фи умели быть незаметными и умели притвориться крутыми, но Марион всегда была собой и наотрез отказывалась быть кем-то другим. Ее честность смущала, она была резкой и не понимала шуток, разве что шутила сама. Если ей что-нибудь не нравилось, она сообщала об этом клиентам вслух, а не вполголоса. Приставал осаживала, не стесняясь.
Ее несогласие идти на компромисс придавало смелости и нам. Она выманила нас из нашего квартала, и вместе мы исследовали город, вытянувшийся на карте подобно длинному хребту диковинного зверя. Мы смешивались с толпой и проходили на фильмы для взрослых, притворившись, что в кинотеатре нас кто-то ждет. В два часа ночи гуляли под виадуком мимо спальных мешков и украденных тележек из супермаркетов, в которых бомжи хранили свои вещи. А в круглосуточных забегаловках брали кофе с одним кусочком пирога и сидели за столиком всю ночь рядом с верзилами в рабочих сапогах и грязными панками, стряхивающими пепел в тарелки с яичницей.
Марион начала работать у нас в середине зимы, когда город лежал полумертвым под слоем ледяной крупы. А в конце марта, в начале оттепели, мы сидели на пляже в Фарвелле, пропахшие жареной рыбой, и передавали друг другу бутылку полынной настойки.
Вечером на пляже было полно народу. Никто не обращал на нас внимания. Было по-весеннему тепло, Марион включила «Йо Ла Тенго» на своем бумбоксе. Она расслабилась, что случалось с ней нечасто, и лежала на песке, опираясь на локти. Фи положила голову мне на колени, я заплетала ее черные волосы в две нетугие косички, а потом расплетала, заплетала и расплетала, словно перебирая четки. Двое мужчин шли у кромки воды. Один из них заметил нас, схватил друга за руку, и они направились в нашу сторону.[3 - Культовая американская инди-рок группа, основана в 1984 году и существует до сих пор.]
Я пошевелила коленом, Фи села.
Они шли к нам: два белых парня в полосатых рубашках и светлых хлопковых брюках. Тот, кто увидел нас первым, был длинным и тощим, как хорек, волосы осветлены и уложены гелем. Его друг чуть ниже ростом, молодой, а брюшко, как у старого деда. К тому же он умудрился обгореть до красноты. Они остановились в паре метров от нас, закрыв нам вид на озеро.
– Добрый вечер, дамы, – заплетающимся языком проговорил Хорек. Он был так пьян, что у него взгляд не фокусировался.
– Джентльмены, – ответила я, – хорошо повеселились в «Адмирале»?
– Мы не были в «Адмирале», – растерянно ответил краснолицый.
– Она прикалывается, – ухмыльнулся Хорек. Я знала таких, как он: с виду хиханьки-хаханьки, а внутри черная дыра. Он по очереди показал на нас пальцем – сначала на Марион, потом на Фи и на меня. – Дайте угадаю. Ты шлюшка, ты нахалка, а ты, значит, грустная девочка-эмо.
– Я люблю эмо, – сказал краснолицый, с улыбкой присоединившись к разговору. – Я играл в эмо-группе. В старших классах.
Хорек обнял его за плечи.
– Слышали? Кто из вас хочет трахнуть рок-звезду?
– Что? – Краснолицый еле стоял на ногах. – Чувак. Они же дети.
– Не интересует, – ледяным тоном ответила Фи, – идите, куда шли.
Хорек плюхнулся рядом с ней на песок.
– Идите, куда шли? Да кем ты себя возомнила? Джонни Корлеоне? «Идите, куда шли».
– Вито Корлеоне, – поправил его краснолицый. – Пойдем, Мэтт. Нечего нам тут делать.
Я умела подсластить пилюлю таким парням, как эти. Извините, у меня есть парень. И все такое прочее. Но полынная настойка будоражила кровь, и я злилась, что Марион молчит.
– Друг дело говорит, Мэтт, – выпалила я. – Ты урод. И никому из нас не нужен.
Маска сползла с его лица. Думаю, он хотел замахнуться и ударить меня, но образ «хорошего парня» мешал. Если ты притворяешься хорошим парнем, который никогда не бьет девчонок, как быть, когда какая-то дрянь тебя оскорбляет?
В итоге он почти нехотя наклонился ко мне и дважды постучал костяшками мне по голове. Сильно постучал.
– Повежливее, детка.
Я не успела ничего сказать и сделать: Фи встала между нами и оттолкнула его.
– Руки прочь, ублюдок, – процедила она. – Не трогай ее.
А потом вскочила Марион. Ее трясло, она сжала кулаки и выставила их перед собой. Губы шевелились, и лицо казалось безумным, словно в нее вселился дьявол, один глаз начал косить.
– Ах ты говнюк, – зашипела она.
У Хорька вырвался нервный смешок. Кажется, в тот момент мы все испугались.
– Вы зачем сюда пришли? – дрожащим голосом спросила она. – Что за дрянные мысли крутятся у вас в голове, когда вы лезете к девчонкам, которые вас знать не желают?
Он перестал улыбаться.
– Знать не желают, говоришь? Да я вам, уродкам, одолжение сделал, когда подошел.
Марион окаменела. Нет, не окаменела – собралась, вытянулась, как пламя, накрытое от ветра стеклянным колпаком. А потом заговорила низким, утробным голосом. Переливчатым полушепотом, от которого у меня заледенело сердце.
– Мысли его, покажитесь. – Она заговорила громче и увереннее: – Пусть черные мысли вылетят наружу. Пусть атакуют его не изнутри, а извне.
Парни переглянулись.
– Ну все, я сваливаю, – бросил Хорек и хлопнул ладонями о колени. – Ненормальные какие-то.
Он начал вставать, и тут что-то село ему на щеку. Какое-то переливающееся стрекочущее насекомое, вроде цикады с алыми кружевными крылышками и черным панцирем. Он смахнул его со щеки.
Вторая цикада села ему на висок. Эту он прихлопнул и размазал по лбу; над бровью остался грязный мокрый след.
– Что за черт, – пробормотал он, разглядывая ладонь.
Прилетела третья тварь – спикировала из темноты и уселась ему на скулу.
А потом четвертая.
Под тошнотворный стрекот крыльев они царапали тонкими лапками его лоб, щеки и шею, открытый участок кожи на груди. Он отмахивался; кожа покраснела, выступил пот.
– Да что это… что вы за… – Цикада села ему на губы. Он смахнул ее рукой, застонал, а потом закричал – к нему летел целый рой. – Нет, – выпалил он. – Нет, нет, нет, нет…
Потом он замолчал, сжал губы, спасаясь от нападения. Упал и закричал с закрытым ртом, зарылся лицом в песок. Я не знала, кусали ли его насекомые, жалили ли или просто ползали по коже, но их становилось все больше и больше.
Я в ужасе отпрянула. Фи засыпала его песком, видимо, пытаясь отогнать насекомых. А Марион просто смотрела. Ее рот был открыт, а лицо напоминало пустую комнату, из которой кто-то только что вышел, хлопнув дверью.
– Помогите! – кричал краснолицый. – На помощь!
Мужчина с рюкзаком у воды замедлил шаг и взглянул в нашу сторону. Два велосипедиста на дорожке слезли с велосипедов и смотрели на нас.
– Уходим, – Фи взяла наши вещи. Ее голос был спокойным, но твердым. – Пошли, сейчас же, Марион, mueve tu culo[4 - Шевели своей задницей (исп.).]!
Марион очнулась от ступора. В глазах читалось потрясение; она смотрела на происходящее, как будто это было не ее рук дело. А потом бросилась бежать.
– Стой! – закричал краснолицый. Он стоял на коленях рядом с приятелем, корчившимся на песке – но все же не слишком рядом. – Вернитесь!
Мы побежали прочь. Я несла бумбокс Марион. Слезы застилали мне глаза, колени подкашивались от страха, и когда мы выбежали на Морс-роуд, я почти валилась с ног.
– Хватит, – выпалила я, – остановитесь.
Мы схватились друг за друга, обнялись, и, кажется, даже засмеялись. Потом Марион резко отпрянула, и ее стошнило на траву картошкой фри и полынной настойкой. После мы помогли ей встать и гладили ее по спине, пока она плакала.
* * *
Что ты сделала?
– Не знаю, – повторяла Марион. – Не знаю.
Как ты это сделала?
Ее ботинки запачкались в блевотине. Она вытерла их о бордюр.
– Хватит меня спрашивать, правда. Я не знаю.
По голосу мы поняли, что она не врет. И на время замолчали – пока сил хватило терпеть. А потом выпалили:
А нас можешь научить?
Мы сидели на краю парковки у кафе «Доминик». Под ногами валялись пустые пакетики из-под чипсов. Фи сбегала и купила воды для Марион, а еще кукурузных чипсов, снэков и печенья. Они показались мне страшно вкусными, восхитительными, напичканными искусственным усилителем вкуса сверх всякой меры, так, что язык защипало. Мы изумленно смеялись, набив рот солеными крошками, и вспоминали, как Хорек упал на колени, а потом зарылся лицом в песок.
– Да, – вдруг сказала Марион, и голос ее прозвучал робко, как у стыдливой невесты. – Если хотите, научу. Можем делать это вместе.
Если хотите, сказала она. Да кто ж не хочет научиться внушать страх, иметь силу, ставить ублюдков на колени? Мы хотели этого больше всего на свете.
Глава десятая
