Великая Французская революция
Пётр Алексеевич Кропоткин
Весь мир
Выдающийся русский мыслитель-анархист Пётр Кропоткин признан во всём мире как лучший историк Великой Французской революции. Он первым открыл и подробно описал её социальные, народные корни. Показал не только борьбу против монархии, но и борьбу крестьянства с буржуазией. Эта книга перевернула принятые штампы представлений об истории. Кроме того, она написана увлекательно! Эта книга просто необходима всем, кто хочет разобраться в тайных пружинах мировой истории последних веков.
В формате PDF A4 сохранен издательский макет книги.
Пётр Алексеевич Кропоткин
Великая Французская революция
© Кропоткин П.А., 2023
© ООО «Издательство Родина», 2023
Князь-анархист
Кем он был, человек, которого уважали во все времена – и как учёного, и как революционера. Уважали, когда он находился вне закона. Почитали, когда вернулся в Россию. Отдавали должное, когда возводили великому анархисту памятники и называли в его честь улицы.
Он пришел в революцию прямиком из высшего света. Потомственный князь, сын генерала, получивший образование в Пажеском корпуса, при дворе Александра II, отпустил бороду и стал крупнейшим анархистом. Или, если точнее – анархо-коммунистом. Отрицал государство, терпеть не мог имперские порядки. Среди его первых увлечений – история Великой Французской революции. И пришёл он к этим убеждениям на удивление рано. Петр Алексеевич Кропоткин, говоря языком нашего времени, был настоящим вундеркиндом. И, между прочим, уже в 12 лет по принципиальным соображениям отказался от княжеского титула, потому что презирал всяческие пережитки феодализма, сеющие неравенство между людьми. Тогда взрослые считали это странностью, шалостью вольнолюбивого отрока. Но Кропоткин пронес верность идеалам анархизма через всю свою долгую жизнь. Кроме революционных идей, его увлекали музыка и словесность. В них Кропоткин черпал идеи и вдохновение.
Пётр Кропоткин
Паж и путешественник
После Пажеского корпуса он не искал службы в столице. Напротив, он напросился в Восточную Сибирь, в Амурское казачье войско. Это означало постоянные экспедиции по неизученным краям, в которых Кропоткин проявил себя незаурядным географом.
Он путешествовал по Байкалу, Амуру, Сунгари, Лене и Шилке, пересек десятки горных хребтов, дополняя карту России новыми сведениями. Кропоткин оказался не менее упорным и талантливым путешественником, чем, например, Николай Пржевальский. Он вел рекогносцировку ранее неизвестных территорий в Забайкалье, многим горным грядам России и Манчжурии дал названия – например, Патомскому нагорью. Нашел ледники, по которым определил, что в прошлом Сибирь покрывал вечный лед. Кстати, самому термину «вечная мерзлота» мы обязаны именно Кропоткину. Его приняли в Императорское географическое общество, избрали секретарем Отделения физической географии. В Петербурге Кропоткин готовил экспедицию в Северный Ледовитый океан, где надеялся найти архипелаг на месте еще неизвестной Земли Франца Иосифа, существование которой он предвидел. Немало шуму наделали его научные доклады о ледниковой эпохе. Но в то время его уже чрезвычайно увлекала и политика. Он призывал к неподчинению властям, надеялся на всеобщий порыв к свободе.
Сбежавший арестант
В марте 1874 года Кропоткина арестовали – за пропаганду среди крестьян и рабочих, за связи с социалистическим кружком Николая Чайковского. Ему позволили и в Петропавловской крепости заниматься географией и даже читать лекции. Но срок ему грозил долгий. Помогло тяжелое заболевание – цинга. Кропоткина перевели в арестантское отделение военного госпиталя, и оттуда он бежал.
«Разыскать во что бы то ни стало», – таков был приказ императора Александра II. Но куда там! Некоторое время он скрывался в Санкт-Петербурге, даже ужинал в дорогих ресторанах, где, как считалось, беглеца точно не станут искать. А потом друзья переправили его за границу – через Финляндию в Норвегию, а оттуда – в английский порт Гулль. Он, в совершенстве владея французским, агитировал среди швейцарских часовщиков и лионских ткачей, три года провел во французской тюрьме. Он славился как отличный оратор и полемист и самый добродушный человек среди русских революционеров. Жил в Англии, во Франции, в Швейцарии, участвовал в демонстрациях и диспутах. Там он писал свои знаменитые статьи по анархизму, по географии и истории. Замечательные мемуары – «Записки революционера» и фундаментальное исследование о Великой французской революции.
Великий бородач
На Родину он сумел вернуться только после падения царского режима. И встречали его как героя – с почетным караулом, с букетами и маршами. Тысячи людей в этот солнечный день (по старому календарю – 30 мая 1917 года) хлынули к Финляндскому вокзалу, чтобы поприветствовать вождя мирового анархизма. Встречали его и представители Временного правительства. От Кропоткина ждали, что он сыграет важную роль в становлении свободной России. Он действительно призывал строить новые формы жизни. Но от любых постов отказывался.
Кропоткин отклонил предложение Керенского войти в правительство. Он не желал властвовать, ограничивая свою и народную свободу. Но он отказался и от предложения братьев-анархистов, которые надеялись, что он возглавит новую революцию – против любого насилия.
Узнав о стремлении украинцев к самостийности, Кропоткин, по линии матери – потомок малороссийских воинских командиров – написал им увещевательное письмо, смысл которого можно передать одной фразой: «Братья, не рвите вековой связи!» Правда, он так и не дал ход этому воззванию…
«Революция будет идти своим путём»
Когда к власти пришли большевики – Кропоткин не стал протестовать. Ему нравилась работа Владимира Ленина «Государство и революция». Но после Гражданской войны он разочаровался в политической реальности, хотя, по незлобивой натуре, отрицал всякую кропоборьбу с новыми властями: «Мы переживаем революцию, которая пошла вовсе не по тому пути, который мы ей готовили, но не успели достаточно подготовить. Что же делать теперь? Мешать революции – нелепо! Поздно. Революция будет идти своим путем, в сторону наименьшего сопротивления, не обращая ни малейшего внимания на наши усилия». Не нравились ему и расплодившиеся анархисты – по мнению Кропоткина, просто «невоспитанные люди». Но они – вплоть до Нестора Махно – считали Петра Алексеевича своим вожаком.
Несколько раз его принимал Ленин, относившийся к старику почти с восхищением. Кропоткин упрекал его в том, что большевики выстраивают слишком централизованную власть, слишком доверяют бюрократии. Председатель Совнаркома обстоятельно отвечал: «В белых перчатках не сделаешь революцию. Мы прекрасно знаем, что мы сделали и сделаем немало ошибок; всё, что можно исправить, исправляем, сознаемся в своих ошибках, часто – в прямой глупости. Вопреки всем ошибкам доведем нашу социалистическую революцию до победного конца. А вот вы помогите нам, сообщайте о всех неправильностях, которые вы замечаете, и будьте уверены, что каждый из нас отнесётся к ним самым внимательным образом». Вождь Октября хотел видеть в Кропоткине союзника – пускай и ершистого, многим недовольного.
Пётр Кропоткин в Пажеском корпусе
Похороны великого анархиста
Но Кропоткину уже не нравилось во взбаламученных столицах. Он переехал в Дмитров, в небольшой дом графа Адама Олсуфьева. Ленин подписал для Кропоткина охранную грамоту, которая гласили, что «представителям Советской власти в этом городе необходимо принять все меры к тому, чтобы жизнь Петра Алексеевича была бы облегчена возможно более». Однако вскоре 78-летний пророк революции умер, не справившись с простудной болезнью. В Дмитров отправили траурный поезд, который доставил тело для прощальной церемонии в Колонном зале Дома Союзов.
Тех его единомышленников, которые пребывали в тюрьмах, Дзержинский освободил под честное слово – чтобы и они могли проститься со своим учителем. Считается, что все они сдержали слово и в положенное время вернулись в казематы… От большевистской партии на могилу возложили венок с надписью: «Одному из наиболее преследуемых царизмом и международной контрреволюцией». На лентах венка от Совнаркома значилось: «Ветерану борьбы против царизма и буржуазии». Как ни странно, это были первые столь масштабные государственные похороны в Советской России.
Пламенный революционер
К анархистам в СССР относились двояко. Во многих книгах о Гражданской войне именно их представляют главными «врагами», «плохими парнями». Но Кропоткин был стал, считался великим теоретиком и не имели отношения к боевым группам, которые пытались поколебать власть большевиков. Поэтому и относились к нему уважительно. А после смерти, когда он стал совершенно безопасен, превратили в одну из икон русского революционного движения. Почти наравне с «первым русским марксистом» Георгием Плехановым. К этим гуру относились так почтительно, что даже прощали им особую позицию по отношению к Октябрю. Считалось, что Кропоткин в конце концов принял Октябрьскую революцию. В Москве и Дмитрове открыли музеи великого анархиста.
Что касается массовых преследований людей, которые называли себя последователями Кропоткина, они начались после его смерти – во время Кронштадтского восстания и позже.
Книги Кропоткина переиздавались, в том числе ставший классическим труд «Великая французская революция». В его честь называли улицы, города и станции метро. Правда, градостроители немного поиздевались над великим анархистом. Возле метро его имени стоит памятник бородатому человеку, но это – не Кропоткин, а Фридрих Энгельс. Москвичей этот факт десятилетиями вводил в путаницу.
Кропоткин и Французская революция
Эту историческую драму он изучал и любил всю жизнь. И понимал, как никто другой. Он понимал, что и в живой природе, и в обществе плавное течение эволюции неизбежно прерывается скачками, вызывающими быстрые изменения, которые втягивают в революционный процесс миллионы людей. Кропоткин осознавал, что без таких «локомотивов истории» невозможно развитие. Он сам десятилетиями приближал революцию в Европе и в России. Практик оказался и выдающимся теоретиком: Кропоткин написал одну из лучших в мире книг о Великой французской революции, хотя о ней написаны сотни исследований, романов, научно-популярных изданий.
К Франции он с детства относился с особой любовью, знал культуру этой страны. Во многом к этому юного князя подтолкнул воспитатель-француз, о котором Кропоткин на всю жизнь сохранил добрые воспоминания. В 1889 году мир отмечал 100-летие Великой французской революции. Кропоткин опубликовал к юбилею несколько статей. В 1893 году в Париже вышла его небольшая книжка «Великая революция», а затем в газете Жана Грава «Новые времена» на протяжении пяти лет публиковались большие статьи с продолжением, освещавшие отдельные стороны революционных событий столетней давности: об интеллектуальном движении XVIII века, о действиях жирондистов и якобинцев, о Конвенте, о парижских секциях, о крестьянских восстаниях, предшествовавших революции. 18 статей!
И он не оставил эту благодатную тему. Книга «Великая Французская революция 1789–1793» вышла в 1909 году одновременно в нескольких странах на французском, английском, немецком и испанском языках. На русском книга впервые вышла в Лондоне, в эмигрантской типографии. Вскоре появились новые издания на голландском, польском, шведском и итальянском. Историки отмечали, что Кропоткин первым показал революцию в объеме, раскрыл весь ее необъятный мир. И, прежде всего, он показал революционное движение народных масс: крестьян и городской бедноты. Об этом историки того времени (впрочем, как и нашего) вспоминали весьма скупо. Кропоткин первым показал революцию «снизу», а не глазами ее вождей и противников. Его современники считали движущей силой Французской революции буржуазию. Кропоткин показал революционную роль крестьянства. Логика Кропоткина проста и точна: «Если отчаяние и нищета толкали народ к бунту, то надежда на улучшение вела его к революции… Как и все революции, революция 1789 года совершилась благодаря надежде достигнуть тех или иных крупных результатов. Без этого не бывает революций». Французскую революцию принято называть буржуазной. А Кропоткин видел в ней ростки коммунистического сознания! И это не единственный урок, который он преподал современникам и нам… Книга принесла автору заслуженную мировую известность. Особенно почетно, что ее признали французские историки, для которых события, о которых писал Кропоткин – основа основ.
Конечно, Кропоткин в своем главном труде примеривался к российской реальности. Да, он надеялся увидеть Русскую революцию и верил, что она сумеет избежать искривлений, которых не избежала Французская. Изучая ход событий, предшествовавших революции во Франции, Кропоткин видел много схожего с тем, что происходило в России в 1860-х–80-х годах. В обеих случаях речь шла об отмене изжившего себя крепостного права, о быстром обнищании крестьянства, о недовольстве крестьянской массы. Просто во Франции всё происходило гораздо быстрее, а в России затянулось на десятилетия. Быть может, причиной тому – низкая плотность населения? Но Кропоткин верил в народ. Это – главное, священное слово для него. Он верил в жаков и в иванов и защищал их честь даже, если речь шла о трактовке давних французских революционных событий. Кропоткин писал народную летопись революцию, независимую от конъюнктуры, сложившейся в историографии. И оказался правдивее предшественников.
В России труд Кропоткина первым собирался издать Максим Горький в издательстве «Знание». Там уже выходило собрание сочинений князя-анархиста. Но в 1911 году издание было прекращено по цензурным соображениям – и книга о французской революции в то время так и не увидела свет на родине автора. Пришлось дожидаться политических перемен… Сегодня это – классика историографии. Без этой книги трудно понять смысл революционных процессов в любой стране. Кропоткин создал канон, который применим чуть ли не к любому времени. И забывать об этой книге – просто непростительное расточительство. Её следует перечитывать и штудировать – независимо от ваших политических взглядов. Дорогие друзья, надеемся, что это – сокращённое – издание классического труда Петра Кропоткина поможет многим из вам разобраться в перипетиях Великой революции.
Арсений Замостьянов, заместитель главного редактора журнала «Историк»
Предисловие
Чем больше мы изучаем Французскую революцию, тем более мы узнаем, насколько еще несовершенна история этого громадного переворота: сколько в ней остается пробелов, сколько фактов, еще не разъясненных.
Дело в том, что революция, перевернувшая всю жизнь Франции и начавшая все перестраивать в несколько лет, представляет собой целый мир, полный жизни и действия. И если, изучая первых историков этой эпохи, в особенности Мишле, мы поражаемся, видя невероятную работу, успешно выполненную несколькими людьми, чтобы разобраться в тысячах отдельных фактов и параллельных движений, – мы узнаем также громадность работы, которую предстоит еще выполнить будущим историкам.
Исследования, обнародованные за последние 30 лет историческою школою, которой представителями служат профессор Олар и Историческое общество Французской революции, бесспорно, дали нам в высшей степени ценные материалы, бросающие массу света на акты Революции, на ее политическую историю и на борьбу партий, оспаривавших друг у друга власть.
Тем не менее изучение экономического характера революции, и в особенности столкновений, происходивших на почве экономической, едва только начато, и, как заметил Олар, целой жизни человека не хватит на такое изучение на основании сохранившихся архивных документов. А между тем нужно признать, что без такого изучения политическая история революции остается неполною и даже очень часто совершенно непонятною. Целый ряд новых вопросов, обширных и сложных, возникает, едва только историк касается этой стороны революционного переворота.
С целью выяснить себе некоторые из этих вопросов я начал еще с 1886 г., вернее с 1878 г., несколько частных исследований: первых шагов революции, крестьянских восстаний в 1789 г., борьбы за и против уничтожения феодальных прав, истинных причин движения 31 мая и т. д. К сожалению, я вынужден был ограничиться для этих работ одними коллекциями – весьма, впрочем, богатыми – печатных изданий в Британском музее, не имея возможности заняться во Франции работою в архивах.
Но так как читателю трудно было бы ориентироваться в частных исследованиях такого рода, не имея общего изложения всего развития революции, я вынужден был дать более или менее последовательный рассказ событий. Я не стал, однако, повторять так часто уже рассказанную драматическую сторону главных эпизодов того времени, но я постарался употребить в дело результаты новейших исследований, чтобы осветить внутреннюю связь и причины различных событий, из которых сложился переворот, заканчивающий собою XVIII в.
Метод, состоящий в изучении революции путем исследования в отдельности различных частей выполненного ею, имеет, конечно, свои недостатки: он неизбежно ведет к повторениям. Я предпочел, однако, подвергнуться этому последнему упреку, надеясь лучше запечатлеть таким образом в уме читателя различные течения мысли и деяний, столкнувшиеся во время Французской революции, – течения, настолько обусловленные самой сущностью человеческой природы, что они неизбежно встретятся и в исторических событиях будущего.
Писатели, знакомые с историей революции, знают, как трудно избежать фактических ошибок в частностях тех страстных столкновений, развитие которых приходится излагать. Я буду поэтому чрезвычайно признателен тем, кто укажет мне ошибки, вкравшиеся в мою работу. И я уже выражаю мою глубочайшую признательность моим друзьям, Джемсу Гильому и профессору Эрнесту Нису, которые были так добры, что прочли мою рукопись и корректуры и помогли мне своими обширными познаниями и своим критическим умом.
Пётр Кропоткин. Лондон, 15 марта 1909.
Два главных течения революции
Два главных течения подготовили и совершили революцию. Одно из них – наплыв новых понятий относительно политического переустройства государства – исходило из буржуазии. Другое действие для осуществления новых стремлений исходило из народных масс: крестьянства и городского пролетариата, стремившихся к непосредственному и осязательному улучшению своего положения. И когда эти два течения совпали и объединились ввиду одной, вначале общей им цели и на некоторое время оказали друг другу взаимную поддержку, тогда наступила революция.
Философы XVIII века давно уже подрывали основы современных им культурных государств, где и политическая власть, и громадная доля богатства принадлежали аристократии и духовенству, тогда как народная масса оставалась вьючным животным для сильных мира. Провозглашая верховное владычество разума, выступая с проповедью веры в человеческую природу, в то, что природа человека, испорченная разного рода учреждениями, поработившими ее в течение исторической жизни, проявит все свои хорошие стороны, как только ей будет возвращена свобода, философы открыли перед человечеством широкие, новые горизонты. Равенство всех людей без различия рода и племени, обязанность всякого гражданина, будь он король или крестьянин, повиноваться закону, установленному представителями народа и считающемуся выражением общей воли; наконец, свобода договоров между свободными людьми и уничтожение феодальной, крепостной зависимости – эти требования философов, связанные в одно целое благодаря духу системы и методичности, свойственному французскому мышлению, несомненно, подготовили в умах падение старого строя.
Французские крестьяне
Но этого одного было бы недостаточно, чтобы вызвать революцию. От теории предстояло перейти к действию, от созданного в воображении идеала – к его осуществлению на практике; а потому обстоятельства, которые в известный момент дали французскому народу возможность сделать этот шаг – приступить к осуществлению намеченного идеала, приобретают особую важность для истории.
С другой стороны, задолго еще до 1789 г. Франция вступила в период небольших народных восстаний. Восшествие на престол Людовика XVI в 1774 г. послужило сигналом к целому ряду голодных бунтов. Они продолжались до 1783 г., после чего наступило относительное затишье. Но затем начиная с 1786, а особенно с 1788 г. крестьянские восстания возобновились с новой силой. Если в первом ряде бунтов главным двигателем был голод, то теперь, хотя недостаток в хлебе все еще оставался одною из существенных причин, главною чертою бунтов являлся отказ от платежа феодальных (крепостных) повинностей. Число бунтов все росло вплоть до 1789 г., и, наконец, в 1789 г. они охватили весь восток, северо- и юго-восток Франции.
Строй общества, таким образом, расшатывался. Однако сами по себе крестьянские восстания еще не составляют революции, даже если они принимают такие грозные формы, как пугачевский бунт, происходивший у нас в 1773 г. Революция есть нечто неизмеримо большее, чем ряд восстаний в деревнях и городах; большее, чем простая борьба партий, как бы кровопролитна она ни была; большее, чем уличная война, и гораздо большее, чем простая перемена правительства, подобная тем, какие происходили во Франции в 1830 и 1848 гг. Революция – это быстрое уничтожение, на протяжении немногих лет, учреждений, устанавливавшихся веками и казавшихся такими незыблемыми, что даже самые пылкие реформаторы едва осмеливались нападать на них. Это – распадение, разложение в несколько лет всего того, что составляло до того времени сущность общественной, религиозной, политической и экономической жизни нации; это – полный переворот в установленных понятиях и в ходячих мнениях по отношению ко всем сложным отношениям между отдельными единицами человеческого стада.
Это, наконец, зарождение новых понятий о равенстве в отношениях между гражданами, которые скоро становятся действительностью и тогда начинают распространяться на соседние нации, перевертывают весь мир и дают следующему веку его лозунги, его задачи, его науку – все направление его экономического, политического и нравственного развития.
Чтобы достигнуть таких крупных результатов, чтобы движение приняло размер революции, как это было в 1648–1688 гг. в Англии и в 1789–1793 во Франции, еще недостаточно было того, чтобы среди образованных классов проявилось известное идейное течение, как бы это течение ни было глубоко; недостаточно было и одних народных бунтов, как бы они ни были многочисленны и как бы широко они ни распространялись. Нужно было, чтобы революционное действие, исходящее из народа, совпало с движением революционной мысли, шедшим обыкновенно до тех пор от образованных классов. Нужно было, чтобы они, хотя на время, подали друг другу руку.
Вот почему Французская революция, как и Английская, произошла в тот момент, когда буржуазия, обильно черпавшая свои мысли из философии своего времени, дошла до сознания своих прав, создала новый план политического устройства и, сильная своими знаниями, готовая к упорной работе, почувствовала себя способной взять в свои руки управление, вырвав его из рук дворцовой аристократии, которая своею неспособностью, легкомыслием и расточительностью вела государство к полному разорению. Но буржуазия и интеллигентные классы сами по себе ничего бы не сделали, если бы благодаря различным условиям не всколыхнулась крестьянская масса и не дала бы целым рядом восстаний, длившихся четыре года, возможность недовольным элементам средних классов бороться с королем, двором и бюрократиею, низвергнуть старые учреждения и совершенно изменить политический строй государства.
История этого двойного движения еще не рассказана. История Великой французской революции была написана много раз с точки зрения самых различных партий; но до сих пор историки занимались главным образом политической историей, историей побед, одержанных буржуазией над придворной партией и над защитниками старых, монархических учреждений. Вследствие этого мы очень хорошо знакомы с умственным пробуждением, предшествовавшим революции; мы знаем общие начала, господствовавшие в революции и нашедшие себе выражение в ее законодательстве; мы восхищаемся великими идеями, которые она бросила в мир и проведение которых в жизнь заняло затем весь XIX в. Одним словом, парламентская история революции, ее войны и ее политика изучены и рассказаны во всех подробностях. Но народная история революции еще не написана. Роль народа – деревень и городов – в этом движении никогда еще не была полностью изучена и рассказана. Из двух течений, совершивших революцию, течение умственное известно; но другое течение – народное действие – еще очень мало затронуто.
Наше дело – дело потомков тех, кого современники называли «анархистами», – изучить это народное движение или по крайней мере указать его главные черты.
1. Идейное течение
Чтобы понять идеи, вдохновлявшие буржуазию 1789 г., нужно обратиться к их воплощениям, т. е. к современным государствам.
Та форма культурных государств, которую мы наблюдаем в настоящее время в Европе, еще только намечалась в конце XVIII в. Сосредоточение власти еще не достигло тогда ни такого совершенства, ни такого единообразия, какие мы видим теперь.
Грозная машина, благодаря которой все мужское население страны, готовое к войне, приводится теперь в движение по приказанию из столицы и несет разорение в деревни и горе в семьи, тогда еще не существовала. Этих стран, покрытых сложною административною сетью, где личности администраторов совершенно стушевываются в бюрократическом рабстве и машинальном подчинении перед приказаниями, исходящими от центральной воли; этого пассивного повиновения граждан закону и этого поклонения закону, парламенту, судебной власти и ее агентам, развившимся с тех пор; этой иерархии дисциплинированных чиновников; этой сети школ, содержимых или руководимых государством, где преподается повиновение власти и ее обожание; этой промышленности, давящей рабочего, целиком отданного государством в руки хозяев; торговли, скопляющей неслыханные состояния в руках тех, кто захватил землю, каменноугольные копи, пути сообщения и другие естественные богатства, и доставляющей громадные средства государству; наконец, нашей науки, которая, освободив мысль, увеличила в сотни раз производительные силы человечества, но вместе с тем стремится подчинить эти силы праву сильного и государству, – ничего этого до революции не существовало.
Однако задолго до того времени, когда раздались первые раскаты революции, французская буржуазия – третье сословие – уже составила себе понятие о том, какой политический организм должен был развиться, по ее мнению, на развалинах феодальной монархии. Весьма возможно, что английская революция помогла французской буржуазии понять, какую именно роль ей суждено будет играть в управлении обществом. Несомненно и то, что энергии революционеров во Франции был дан толчок американскою революциею. Но уже с начала XVIII в. изучение государственных вопросов и того политического строя, который мог бы возникнуть на почве представительного правления (конституции), сделалось – благодаря Юму, Гоббсу, Монтескье, Руссо, Вольтеру, Мабли, д’Аржансону и др. – любимым предметом исследований, причем благодаря Тюрго и Смиту к нему присоединилось изучение экономических вопросов и роли собственности в политическом устройстве государств.
