978-5-17-152776-1
ISBN :Возрастное ограничение : 999
Дата обновления : 14.06.2023
Радио Мартын
Филипп Викторович Дзядко
Классное чтение
Здесь бульвары и улицы потеряли свои названия, а люди – возможность доверять друг другу. Здесь живут постоянный страх, неумолкающее радио и полчища жуков, оккупировавших город. Мартын прячется в воспоминания, прочитанные книги, старые песни и стихи – в ту жизнь, которая, казалось бы, исчезла навсегда. Но она дает о себе знать – странной запиской, подброшенной в почтовый ящик, пачкой старых писем, не дошедших до адресатов, прорывающимися в эфир таинственными «изумрудными людьми», встречей с необыкновенной девушкой… И оказывается, что у этого измученного мира есть шанс спастись.
Роман Филиппа Дзядко «Радио Мартын» похож на калейдоскоп, где персонажи, цитаты, детали соединяются друг с другом, создавая новую картину – то ли авантюрный роман, то ли триллер-антиутопию, то ли историю любви.
Филипп Викторович Дзядко
© Дзядко Ф.В.
© Остроменцкий Ю., Яржамбек Д., художественное оформление
© ООО «Издательство АСТ»
Посвящается Шоте и Гоше
Роман закончен в августе 2021 года.
В марте 2022 года он был выложен в первой редакции в открытый доступ.
Весна
«Весна ясная прекрасная с яркими цветами
с белыми облаками»
3.67
– Держи пилу.
– Что?
– Пилу, говорю, свою держи!
– Что?
– Ничего, врубаю!
– Я думал, это сказки! Это всё на самом деле?
– Держи пилу, скорее! И наушники надень, иначе вконец оглохнешь. Иммигрант сонгс тебе в уши, погнали!
Жуткий звук. Даже сквозь жуткую песню, которую мне поставил Баобаб.
Снаружи и так, что летит куда-то в желудок: ГРРЗЖСК. В ушах: АААААААА. Снаружи и где-то внутри: ГРРЗЖСК. В ушах: АААААААА. Снаружи и где-то внутри: ГРРЗЖСК. В ушах: АААААААА. И так бесконечное количество лет.
Вижу: Баобаб в красном комбинезоне с надписью «Ziggy Stardust» с адской гримасой пилит левый край крашенного в триколор шлагбаума. Его крик я не слышу, свой пока сдерживаю, хотя уже нет. Снаружи и внутри: ГРРЗЖСК. В ушах: АААААААА. Из моего рта: ААААААААААААА.
Вижу: из окон высовываются люди. Вижу: моя пила впивается в металл, еще немного – и все обвалится. Чувствую: мерзкий запах. ГРРЗЖСК, АААААААА, ГРРЗЖСК, АААААААА. Все продолжается секунд пять, миллион лет. Грохот: обе части шлагбаума падают на землю.
Нет, все началось не здесь.
3.1
Бояться не нужно ничего. Город оккупировали жуки. Они появились внезапно, сразу после серного зловония. Но появились уверенно – так уверенно, что казалось: всегда они жили здесь, еще с зырянами. Размером с ноготь твоего безымянного пальца, с вытянутым панцирем в оранжевую дробь и с черными крыльями: эта архитектура делала их крестиком на двери Али-Бабы или крестовым шрамом на правой ладони моего отца.
Строительные леса и верхушки деревьев, лежащие в лужах, листья едва зазеленевших кустов, детские площадки, подъезды, клетки лестниц, квартиры на первых-вторых-третьих этажах, вернувшиеся троллейбусы, скамейки бывших бульваров – все было оккупировано ими, по щиколотку. Жуки, перебирая лапами и шурша крыльями, захватили город и перемещались по нему то хаотичной ордой, то стройным крестовым походом. Возвращаясь домой, вытряхнешь их из складок пальто, снимешь с головы, но новые крестоносцы сядут на твои плечи.
Я открываю глаза. Апрельский луч летит по комнате. Я перескакиваю через него, но на мгновение застреваю в узкой полосе – в ней остается моя тень. Без нее я выхожу на кухню.
Отряхнуться: так теперь начинался день. А я к тому же весь был не только в черных жучках, но и в белой шерсти. Белый линяющий заяц остался в комнате. Я отнес ему воды, студеной. Вернулся на грохочущую кухню. Радиоточка работала в полную силу. По радио сказали: «Бояться не нужно. Ничего не изменится. Была чрезвычайно хороша для зимовки насекомых зима: не были сильны морозы, было много снега, все, что могло перезимовать, перезимовало. Ничего экстраординарного не идет».
День, когда все в моей жизни начало меняться.
3.2
Я залил в уши порцию капель, вставил в левое ухо аппаратик, соединил с иглой. Проглотил кусок пирога с травянистой начинкой, запив его супом из чашки с отбитыми краешками. Вышел на лестницу. В прорезях шлема почтового ящика что-то белело, уходя в голубой цвет. Я тогда подумал: почтовый голубь. Просунул свои длинные пальцы, пальцы пианиста, не знающего ни одной гаммы, в щель ящика, поцарапался чуть, но вытащил листок бумаги размером с твою ладонь. На листке зелеными чернилами было выведено:
«Не медлите, молю! “Цветущий жасмин”. Слушайте. Прямо сейчас, пора! Без промедления.
P. S. Откройте коробку, подключите к ней наушники».
Я покрутил листок. Больше на нем не было ничего – только зеленая каллиграфия. К листку скотчем крепилась маленькая коробочка, завернутая в крафт. Конечно, конечно, я был удивлен. Не получаю я писем. Тем более таких. Я тогда подумал: это ошибка. Но тон письма, его вес, цвет, внутренний звук заставили меня развернуть сверток.
Я увидел очень-очень маленький, плоский музыкальный проигрыватель. Как раз такой, чтобы его можно было засунуть в почтовый ящик. Я повертел коробочку – это был самодельный музыкальный модуль, видимо, запрограммированный на одну композицию. Сбоку был разъем для наушников. Я вытащил из уха аппаратик, вставил наушники, подвел иглу к пластинке и нажал на кнопку. «Цветущий жасмин». Вибрафон, скрипка, струнные.
Стараясь попасть в темп, в ритм, а потому двигаясь крадущимся, никем никогда невиданным зверем из Красной книги, я спустился по лестнице. И вышел в город, шахматный конь – на шахматную доску: человек с нетипичной фигурой – на улицу, сумрачную от черных жуков, светлую от тополиного пуха. Сегодня вторник.
На место разрушенного воронцовского особняка вчера поставили огромный экран. Здесь показывают то же, что на экранах в соседних переулках. Я вижу кадры – молодые люди в военной форме копают землю (бегущая строка: «Девушки и юноши от шестнадцати до двадцати трех лет успешно изолируются в монастырских и армейских частях и увлеченно проходят уроки патриотического воспитания в рамках волонтерской программы по раскапыванию родной земли»), священник летит на вертолете с открытой дверцей, окропляя водой горящий лес («Патриархия принимает посильное участие в национальном тушении горящего ветхого массива»), мужчина в пиджаке поверх рубашки, вышитой славянским орнаментом, передает каравай хлеба китайской делегации («Удачная сделка по успешной передаче выработанных уральских земель восточным партнерам завершена эффективно»).
Экран укреплен на металлических штырях, воткнутых в землю бывшей усадьбы. Молниеносно исчез любой намек на то, что здесь стоял квартал пушкинского времени. Его будто проглотили жуки или поглотили чары. Такие стремительные прощания и прогалины – по всему городу. И смутные воспоминания. Только приглядевшись, увидишь под ногами, в черной, смешанной с жуками грязи, осколок изразца, кусок деревяшки, кривой обрывок – то ли старой книги, то ли истлевших обоев.
Но сегодня была странность. Эти осколки и обрывки тщательно собирал необычный, физически веселый человек. Необычного в нем было много, он весь состоял из странностей. Крашенные фиолетовым волосы, необъяснимо высок и широк. Темные очки и – несмотря на теплую погоду – тулуп и бордовый шерстяной шарф. На тулупе – значок зеленого цвета. Человек был еще зимним.
Вот представь, он поднимает с земли металлический предмет, отряхивает его от песка, жуков и пуха, гладит рукой, одетой в белую атласную перчатку, осматривает – печная вьюшка. Он нежно, будто это не грязный металл, а муранское стекло, оборачивает вьюшку в тряпочку и кладет в корзинку – из тех, с которыми моя бабушка ходила за грибами. И снова наклоняется, перебирает руками пыль и гуашевую грязь. Я поставил «жасмин» в ушах на бесконечный повтор.
Внезапно человек выпрямился и вскрикнул: «Внимание!» Вскочив на остаток старой ограды, едва не приколов себя к штырю от экрана с новостями, он поднял руку. И, словно он продолжает прервавшийся разговор, обратился к случайным прохожим, а значит, и ко мне: «Внимание! Да, вы все забыли! Например. Я недавно думал об экзопланетах. О тех, кто вне Солнечной системы. О двойнике Земли. А что, если этот двойник захочет дать нам сигнал? Захочет с нами познакомиться. Знаете, ветка к ветке клонится? Дать сигнал: “Я ваш двойник. Бегите, ребята”. Какой-нибудь оранжевый карлик или синий великан. Вы же не думаете, что Земля – подходящая для жизни планета? Так вот, если кто-то подает сигнал, его где искать? Надо его, ребята, искать по зодиакальным созвездиям. Сиди себе с антенной на Альдебаране или на Нунки и лови волну. Но что я сказать хочу: нам еще не скоро этот сигнал о спасении поймать. Нам еще долго в чугунных сапогах ходить в сломанную церковь напротив – грехи отмаливать».
Он говорил очень быстро. Быстро-быстро. Он выстреливал словами как пулями, будто его речь кто-то ускорил на два темпа.
«Нам надо решить, что с этим делать. Вы спросите: с чем? Как с чем? Вся эта музыка, открытия, три мушкетера, Гауф, всё, что нам оставили: оно нам зачем? – он потряс своим лукошком. – Мы, разделенные заборами, мы наследники или туристы? Что ты – вот ты лично, – он зачем-то показал своим огромным пальцем прямо на меня, – будешь делать? И ты, и ты. Мы должны стать воинами. Совершать героические поступки. Это не смешно! Вы что, забыли, кем хотели быть в детстве? Вы все забыли! Все забыли! Чувствуете, тепло, а вы все поеживаетесь и хотите все время спать? Вы замерзли! Кстати, приглушите к чертовой матери радиоточки с новостями в своих квартирах. Они обволакивают вас! И не слушайте кретинскую музыку из динамиков – это прививка подчинения. Это распад ваших атомов! Эти новости и эта музыка делают вас рабами. Я называю ее лифтовая. Они уже вас подчинили, а скоро уничтожат. Вы станете глухими – внутри, я имею в виду. Вас будет легко съесть. Всех по одному, разделенных заборами. А представьте, если этот эфир на десять минут занять настоящей музыкой, новостями? А? Что такое настоящие? Те, что о вашей жизни, те, что и правда происходят. Труф! Правда! А? Хоть на десять минут, хоть на три! А если на час? Что тогда начнется? Знаете, что создает человека? Небо, собаки, случайная музыка. О, вот и лифтеры – мне пора, пардон».
Он ловко спрыгнул с остатков ограды. Я обернулся на свистки – на пустырь влетели люди в черной форме и шляпах синего мха. «Несанкционированный сход! Держим дистанцию! Граждане, не мешайте проходу граждан, или будет применен газ! Держим дистанцию!»
Все разбежались. Площадка перед бывшей усадьбой смертельно опустела. Гигант в тулупе исчез – провалился сквозь землю. Хотя я знаю, что так бывает только в сказках.
Я пошел дальше. Я торопился, из-за остановки мое время, так всегда аккуратно рассчитанное, пошло вкривь, вкось, в жалость, сжалось, скукожилось, отскочило от своего привычного течения, покрылось складками, закрошилось. Проще говоря: я опаздывал. Торопясь, поворачивая из переулка, я въехал носом во что-то мягкое. Поднял голову – женщина с барочной косметикой. Она отпрянула и, поводя руками то направо, то налево, стала бегом говорить прямо в меня. Быстро, почти без пауз: ее речь была продолжением бегущей строки на только что виденном экране: «Павлин в крыше! Лестница не достает! Павлин в крыше!» Я сказал ей: «Давайте я. Служба спасения работает только с кошками, они не занимаются павлинами. Давайте я, я сделаю это сам».
Я стал смотреть на крыши домов и искал черный клюв, колышущиеся перья, судьбе не раз шепнем, но не увидел ничего, кроме дыма на горизонте. Женщина, почти вжавшись в меня, сказала: «Дебил носатый» – и пошла дальше. Аппаратик! Я проверил: так и есть – аппарат лежал в кармане. Я снял наушники с «Цветущим жасмином», соединил аппаратик с иглой в ухе. Шуршание и звон в голове сделались тише. Обернувшись, я увидел, как барочная женщина подошла к другому прохожему, он говорил ей: «Винный в крыле? Направо, первая дверь, вниз по лестнице». На всякий случай я еще раз посмотрел на крыши. Павлина не было. Он был только в моем ухе, вместе с жасмином. Но я стал о нем думать.
3.3
Смешной гигант с пулевой речью. Планеты нам шлют сигналы, мы рождены для подвигов, а главное, не слушать новости из радиоточки и музыку развлекательных станций. И тогда будет хорошо. Безумец или провокатор. Но такому чугунные сапоги на свободе недолго топтать. Ложь, ложь! Какой-то перевернутый мир с обволакиванием. Его послушаешь – выходит, мне повезло! Почти всю жизнь я и все вокруг думали, что наоборот: какое может быть везение у дефективного. Но вот новости от городского сумасшедшего: мой ущерб – мое преимущество.
В отличие от всех на свете, не слышать новости и музыку, которые всегда с нами, для меня проще простого. Мне достаточно вынуть аппаратик из уха. Я и так иногда забываю вставлять его, как забыл сегодня. И тогда или совсем не слышу, что мне говорят, или слышу в причудливом пересказе: получаю вместо этого перемешанные звуки – шум ветра в вентиляции, движения насекомых, гул воды в трубах, чьи-то страдающие голоса. Это трудно, иногда невыносимо. И из-за этого я попадаю в нелепые ситуации. Но выясняется, есть и плюсы: я, оказывается, меньше других «обволакиваюсь». Бред. Вряд ли гигант в тулупе представляет, каково для меня не слушать обволакивающие звуки, каково мне долго быть без аппарата. Я не могу – разрушаюсь. Слишком много чужих станций, это трудно выдержать. Что делать с ними и с уничтожающей меня жалостью?
Я думал об этом, сидя в своем гипсокартонном закутке, думал, глядя на пятна на потолке системы «Армстронг», думал, наливая воду из кулера, думал, уставившись в компьютер, думал, рассматривая кардиограмму монтажной дорожки – она была красивее, чем интервью начальника овощебазы, которое в ней содержалось. Офисный репродуктор внезапно ожил голосом руководительницы: «Вторник, ко мне зашел, ко мне зашел, паскуда, я сказала». (Ты должна знать, что тогда я входил в любую комнату так, будто прошу за это прощения.)
Я сделал двадцать четыре шага по прямой и восемь по диагонали и вошел в кабинет руководительницы.
3.4
Весь ее стол был завален трупами жучков. Запись я не успел включить, поэтому воспроизвожу наш разговор так, как понял и как помню.
– Опять заходишь так прижавши уши, как будто извиняешься мгновенно за свое существование. И не зря. Ты ничего не делаешь, паскуда. Не боишься, что отсюда уволю я тебя?
– Бояться ничего не нужно: ничего экстраординарного не идет, – прошептал я самому себе.
А ей ответил:
– У меня плохой период, малотемье.
– Ложь! Ложь! Малотемье у тебя в штанах. Вокруг трещит земля: тренировки в континентальный чемпионат, закон о наказании за очереди, горят ветхие леса, строится социальное жилье, трутся спиной медведи, короче, о земную ось, мимо плывут столетья.
– Ко мне из темноты, – прошептал я самому себе.
– Работы – жопой ешь. Бери любую тему! Отмораживайся уже.
– Была очень хорошая для зимовки насекомых зима, – прошептал я себе.
– Глаза не прячь. Вон как инновационно все трудятся. У тебя же работа простая, как жопа муравья. Я сколько говорю, ухи открой, фальшивый инвалид. Бегай, жги! Чтоб я такой мелкотой, как ты, занималась еще! Свой долг перед твоей семьей, считай, я выполнила и перевыполнила, висишь на волоске, на ссаном своем наушнике, ты под Богом ходишь, Господи, Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй мя, грешную, аллилуйя. – Она низко, касаясь пальцами пола, но с прямой спиной, как мы на уроках физкультуры в школе, стала кланяться. – О чем я?
Всякий раз, когда на меня повышают голос, мне кажется – если успеваю надеть наушник и что-то разобрать, – что люди говорят плохими полустихами. Если не успеваю, то слышу скрежет или бессмыслицу, тогда сам ее превращаю в смысл. Сейчас успел, но не совсем.
– Ложь! Ложь! Тебе уже тридцать с малым хуем, а ты всё тапочки плетешь.
– Мне сорок почти.
Все книги на сайте предоставены для ознакомления и защищены авторским правом