И тут с Вьюгиным сделалось страшное, он вдруг утратил всю свою холодность и в один прыжок оказался возле меня, схватив за свитер на груди, даже кожу под ним ободрал, это и привело меня немного в сознание – то, как загорелась кожа…
– Да то, что какой-то муж, б…, не мог оставить умирающую жену в покое! Нельзя было подождать?! Нельзя было… хотя бы раз член из штанов не достать?! На смертном одре надо…
– Да подожди ты… что за слова! – Платон вытаращил глаза.
– Да то, что там сердца нет уже, как она жила, я не знаю, а у этого… одна долбёжка на уме…
Я даже не сопротивлялся, до меня не доходило всё равно… Платон оттащил Вьюгина.
– Погоди, Лётчик… так может это… ну… – вполголоса сказал он.
– Да хрена! Это он! – придушенно просипел Вьюгин, он орал бы во весь голос, но не здесь, пустой гулкий коридор… – Пять недель, это реальных – три, так что вину не переложить ни на каких бандюков!
– Вину… но, Лётчик, это же… ну это же хорошо, наверное, ну что… – проговорил Платон, не в силах удержать улыбку в уголках рта. – Ребёнок будет, а?
– Да ты не понимаешь?!.. – опять почти вскричал Вьюгин. – Это осложняет всё! Это… да, что я объясняю вам, дебилам… «хорошо»… кому-то хорошо, вероятно, было!
Он начал тыкать в меня пальцами, бледный и страшный как злой ордынец. Нет, ей Богу, кривую саблю ему, и будет реальный Чингисхан…
Платон снова постарался отвлечь его на себя, оттаскивая за локоть.
– Это… два инородных тела место одного в организме. Даже три, два клапана надо менять, всё в хлам… как она не захлебнулась ещё от отёка лёгких… Инородные тела, иммуносупрессия и тромбофилия при том! Ты знаешь, какая материнская смертность при таком раскладе, даже если сейчас всё пройдёт идеально?
– Я не знаю, – спокойно и весомо сказал Платон. – Я и не хочу знать. И ты… Лётчик, успокойся, ты должен быть спокоен, ты же воин при мече. Это мы с ним колотиться должны, мы щас овцы, ты – пастух.
Вьюгин взглянул на него, сбросил руку и пошёл прочь по коридору от нас. Платон подошёл ко мне.
– Ну… что, Марк… я… вообще, поздравляю. Хотя, конечно… обстоятельства…
– Что?
– Отцом скоро будешь, как я понял.
– Ну… как бы да… давно знал…
Платон смотрел на меня некоторое время, пока не сообразил, что я не понимаю. Он развернул меня к себе.
– Марк, да ты… ты слышишь, что я говорю сейчас? – он смотрел мне в глаза, удивительно, как у них с Таней похожи глаза, очень яркие синие, я таких не видел больше ни у кого…
– Ну я… слышу, конечно.
– У вас с Таней будет ребёнок.
– У нас есть ребёнок.
– Есть. Но будет второй.
Меня как в голову толкнуло. Я уже привык знать, что у нас есть ребёнок, да, я ещё не видел малыша Володю, я не держал его на руках, но я совершенно привык к тому, что он существует, он уже полностью присутствовал в моей душе, в моей голове, стал частью моей жизни и планов на будущее. А теперь… ещё ребёнок? То, о чём мы говорили и шутили с Таней? Как это может быть?
– Ну как… а ты думал, что если у вас десять лет ничего не происходило от секса, то никогда и не произойдёт? – усмехнулся Платон.
– От секса? – удивился я.
Платон вздохнул и похлопал меня по плечу.
– Ладно, Марк, не заморачивайся сейчас, ты, я смотрю… Слушай, я Марату позвонил, ты уж извини. Вон он, прикатил. И Марк Миренович тоже, и… мама?
На слове «мама» я как-то немного включился. Обернулся и увидел, что Платон идёт по коридору навстречу Ларисе Валентиновне и Марку Миреновичу, а за ними бледный и смущённый Марат. Моя тёща увидела меня и ускорила шаги, подойдя, взяла меня за плечи, немного повыше локтей, глядя мне в лицо сияющими глазами.
– Марк… Господи… – и обняла, приложив голову к моей груди на мгновение. – Ох, Марк, как хорошо, что ты тоже живой. О Тане я с марта знаю, Марк… ну то есть… Марк Миренович написал мне. Вообрази, какая удивительная произошла вещь, что Танюшка уехала прятаться именно в Шьотярв… Ох, как ты похудел, мальчик…
Она выпрямилась сияющими глазами глядя на меня и погладила меня по плечу очень ласково.
– Так ты знала, мама? – изумлённо проговорил Платон.
Она обернулась к нему, утирая невольные слёзы, сейчас она была очень красивой, своей зрелой, будто выстоявшейся красотой. Моя тёща вообще очень нравилась мне, намного больше тестя, Андрея Андреевича, который, по-моему, был надутым павлином. Только теперь оказывалось, что у меня два тестя.
– Знала, сынок.
– Что же ты не сказала мне? Мне-то?!
– Ты ведь тоже молчал. Я боялась навредить Тане. И тебе тоже… она ведь пряталась не только, чтобы самой спастись, но и чтобы нас не тронули, так ведь, Марк? После… тех убийств…
Я вдохну, думая: спасибо, что не упомянули вслух мою маму. И отдельно спасибо, что не вплели в канву Книжника…
– Что произошло, Марк?
Я как дурак, не мог вымолвить ни слова, ступор продолжался, не понимаю, со мной в первый раз такая ерунда. Платон посмотрел на меня и, поняв, что не дождётся ничего, сказал сам:
– Мы ничего не поняли с Марком, кроме того, что оперировать будут срочно, прямо сейчас.
Лариса Валентиновна охнула, приложив ладонь к груди, и обернулась на Марка Миреновича, он взял её под руку.
– Идём, Лара, я видел там диванчики, присядем, – он мельком взглянул на меня и увлёк Ларису Валентиновну с собой.
Платон посмотрел на меня и, кивнув на Марата, тоже отправился за матерью и… вот, кто этот человек Платону? Это в крови у них, похоже, так запутывать свои отношения. А ко мне подошёл Марат… я с трудом соображал, признаться. То есть, вообще не соображал. Вот это «не понимаю, как она жива до сих пор», настолько выбило меня не то, что из колеи, но, окончательно, лишило сознания. Пока мы ехали сюда, пока я держал Таню на руках, я был самим собой, напуганным, паникующим, но собой, в моём уме, но как только её забрали из моих рук, я словно впал в какую-то летаргию…
…И я это заметил. Я, конечно, никак не ожидал вообще когда-либо встретиться с Танины мужем. Она сказала, что он умер, и мы не обсуждали больше. После только упомянула по поводу счетов, что невозможно, чтобы их заблокировали, потому что единственный, кто мог это сделать, умер. И вот он… появился. Как по волшебству, похоже. И меня вытащил из тюрьмы, как сказал Платон. То есть все документы шли от Лётчика, но скорейший ход делу дал именно этот человек, которого я и не видел никогда прежде. Когда я узнал об этом, я представил его взрослым солидным мужчиной, возможно даже пожилым, сам не знаю, почему, но мне казалось, что такие возможности есть только у таких людей. Тем более что кое-кто при мне называл его по имени-отчеству, понижая голос при этом, во мне иного мнения и не было на этот счёт.
И вот, меня выпустили, это было уже в Москве, я поехал встретиться с Таней, ну и поблагодарить Платона и, особенно, Марка Борисовича. И… он вышел к нам из здания больницы, возле которой мы все собрались. Я удивился, что этот на редкость красивый и даже как-то аристократично ненарочито элегантный незнакомец направляется к нам, но подумал, что это кто-то из друзей Тани или Платона. И когда Таня представила нас друг другу, я, честно говоря, потерял дар речи. То есть я должен был в своей голове сменить образ пожилого всемогущего дяденьки на вот этого парня, моего ровесника, судя по всему, как, спрашивается, мне было уложить это в своей голове?
Но пришлось как-то укладывать. Начать с того, что мы все поехали обедать в ресторан, какие мне, замшелому провинциалу, застрявшему в прошлом веке, и не снились, в меню даже не было цен, Платон после сказал на эту тему, посмеиваясь:
– Это потому что те, для кого важна цена, в такие рестораны просто не ходят. Здесь те, кто расплачивается, не глядя. Впрочем, Марк как раз не из расточителей, просто для него это мелочь.
– Мелочь?.. – я недоверчиво покачал головой, хотя не доверять Платону у меня не было причин. – И сколько же у него денег в таком случае?
Платон пожал плечами.
– Ты у Тани спроси, она знает.
– А мне он помог, потому что Таня попросила?
– Ну, вероятно. Это же справедливо, чего ты расстроился?
– Да нет…
Платон рассмеялся.
– Что, Марк произвёл впечатление?
– Не без этого, – задумчиво кивнул я.
– Не тушуйся, ты тоже производишь впечатление, – засмеялся Платон, толкнув меня в плечо.
– Наверное, мне поговорить с ним надо, – сказал я.
– Наверное.
После того как мы с Таней старались заработать просто на то, чтобы не пропасть в большом городе, принуждённые снимать комнатушки в ужасных коммуналках, принять, что вообще-то Таня привыкла совсем к другому, было необычным ощущением. Но я вспомнил, как она удивлялась и улыбалась суммам, что я называл. Да, она привыкла к иному уровню жизни, я и прежде догадывался об этом, а теперь я увидел это воочию, когда оказалось, что у них даже водитель в личном автомобиле. И машин оказалось не одна, и даже не две.
Но главное впечатление оказалось впереди, когда он припечатал наглеца, что валял Таню по снегу, как я понял, этот Курилов до сих пор в больнице, шину наложили… это было приятно. Но я не хотел чувствовать себя в роли такого же Таниного ухажёра-неудачника, о скулы которого можно почесать кулаки, если что. В этом смысле роль Лётчика Вьюгина мне стала окончательно неясна. Я, было, начал думать, что у них какая-то любовная история, если он всё время стремится мне в морду дать, но Таня не хотела говорить об этом.
– Марк Борисыч, я… хотел сказать, не знаю, что вам известно о наших с Таней отношениях…
Он посмотрел на меня рассеянно, очень бледный и отсутствующий сегодня.
– Всё известно, – сказал он, прислонившись к подоконнику. – Не думаю, что нам вообще нужно об этом говорить. Особенно сегодня.
– Да-да… я хотел только сказать, что я… вы должны знать, я люблю вашу жену. Но это… только с моей стороны. Между нами… ничего нет.
Он посмотрел на меня и покивал довольно равнодушно. Вообще вид у него был, как у человека не в себе.
– Я ещё раз хотел поблагодарить за то, что вы помогли мне снять обвинения.
– Марат… – выдохнул он, хмурясь. – Поверьте, это всё не стоит благодарности. Вы же были невиновны?
– Нет… то есть, да, невиновен.
– Ну и все. Просто пришло время вам освободиться от несправедливости. Мне лично очень жаль, что это не случилось с вами раньше. Ужасно, когда человека преследуют без вины, – он посмотрел на меня. Что-то в этот момент мелькнуло в нём живое, в отличие от предыдущей пластиковости. – Хуже только знаете что? Когда нет наказания… Если вина есть, а наказания за преступление нет. Это страшно. Это развращает. Это намного хуже наказания без вины. Как настоящая дьявольская ловушка.
Я посмотрел на него, очень бледного, мне даже оказалось, что он болен, потому что даже его бледность сейчас не была обычной, казалось, он упадёт в обморок вот-вот.
В этот момент в коридоре появился Лётчик, на нём под расстегнутым халатом была зелёная хирургическая пижама. Он явно торопился.
– Где ваши люди с клапанами? – не называя Лиргамира ни по имени, ни по фамилии, спросил Лётчик.
Лиргамир выпрямился, весь словно заостряясь ещё больше.
– То есть как?.. Их нет?!
– Нет… – сказал Лётчик, бледнея.
Лиргамир полез в карман за телефоном. Но в этот момент в коридоре появились ещё какие-то люди, шедшие от входа, совсем не похожие на медиков или курьеров.
Глава 3. Палачи и жертвы
– Незачем звонить, Марк Борисович, – сказал шедший в середине странной процессии из восьми человек господин в дорогом костюме, он выглядел очень довольным. Коренастый и кривоногий, редкие рыжеватые волосы причёсаны волосок к волоску, на груди шёлковое кашне.
Лиргамир развернулся, тут же изумительным образом меняясь. Ещё не развернувшись вполне, он уже был другим, крепче и больше, и даже старше. И молча смотрел на коренастого.
– То, что вы ищете, у нас, – сказал коренастый, очень довольный собой, мне казалось, ему хотелось скакать на одной ножке с выкриками: «Да-да! Я тебя сделал!», но он только обернулся она одного из своих, державшего кейс.
Лиргамир смотрел на него, молча некоторое время, и опустив голову, но при его росте получалось, что он смотрит сразу и свысока, и исподлобья.
– Чего ты хочешь за это? – и голос у Лиргамира оказался сейчас совсем иным, жестоким как сухой лёд.
– А ты не хочешь узнать, как они попали ко мне? Как я вышел на вас? Как я узнал, что вы оба живы и…
– Плевать мне, – с отвращением дёрнув губами, сказал Лиргамир. – Что за мою вещь?
Мы с Лётчиком с удивлением замерли, наблюдая странную сцену.
– Может, отойдём? – сказал коренастый.
– Говори при них, – Лиргамир имел в виду нас с Лётчиком.
Коренастый усмехнулся.
– Знаешь, Марк, сынок, в наших рядах выросли очень большие зубы на тебя. И твой долг многократно вырос. А ещё… – он обернулся на свою свиту. – А ещё некоторые считают, что ты отстаиваешь какие-то там благородные цели, семью и прочую старомодную советскую пургу. Вот я и хочу оказать им, до чего они неправы, потому что ты гнилой извращенец, и жена для тебя всего лишь один из источников доходов.
Он смотрел на Лиргамира, продолжая наслаждаться моментом, пока тот, похожий на пронзённого копьями воина, смотрел на него сверху вниз. Именно так сверху вниз и дело не в росте, он намного выше, да, но он смотрел так, потому что относился к коренастому, как к чему-то отвратительному и низкому, не надо говорить, чтобы показать это…
– Так вот, чтобы прекратить ненужные брожения, я хочу, чтобы ты признал, что ты извращенец, чтобы об этом знали все, кто имеет с тобой дело.
Лиргамир смотрел на него, сложив руки на груди, ожидая продолжения.
– Мои парни не верят, что ты заднеприводной. Говорят, так защищать свою жену педик не может. Не понимают, что ради выгоды люди и не на то способны.
– Хорошо, – Лиргамир поднял голову, глядя на всех собравшихся сразу, и сказал невозмутимо: – Я, Марк Лиргамир – дырявый педик, подтверждаю. Все слышали?
Он даже голос поднял.
– Боюсь этого мало, Марк Борисыч, – самодовольно усмехнулся коренастый.
