– Пыхтит! – из тона было непонятно, в хорошем или плохом смысле она это сказала. – Приготовила ему ухи: мелких карасей с молоком.
Я подумал, что это как-то несочетающиеся продукты. Прямо из реальной адской кухни – сразу на туалет!
Михаил уловил моё замешательство.
– Многим просто больше нечего, – пояснил он мне. – Ловят карасиков в местном пруду, а молоко, когда купят, когда попросят. – С утра уже пила, что ли? – обращаясь к ней, строго спросил он.
– Да немножко, – она закатила глаза в сцене кающейся жены.
Нищий погрозил ей кулаком – женщине понравилось такое дополнительное внимание.
– Муж практически не пьёт, – повернулся ко мне Михаил.
Я не знал, как себя вести при этой пьесе. Ну, у людей своя драма, своя канва. Ничего не сказал и молча жил с ними. Мог бы попрощаться и уйти, но делать всё равно было нечего, и вдруг как ещё можно было бы помочь. Кроме денег хотелось каким-то, пусть и малым, действием поддержать любого из них или каждого по отдельности – хотя бы удержать, когда кто-то оступится.
Женщина стала задирать в несколько приёмов длинную юбку. Я хотел отвернуться, но под юбкой виднелась ещё одна. К нижней, такой же добротной и вполне самостоятельной, были грубо и криво пришиты два крупных кармана.
– Вот, Миша, тебе! Пасхальное яичко, – она вручила другу первое яйцо.
Он принял, убрал в глубину сумки.
– Что, покрасить не получилось? Поди, поленилась? – Михаил старался разнообразить разговор со знакомой, наверное, потому что с ней мало кто разговаривал, и он хотел покрыть зараз её потребность в дневном или с запасом более долгом общении.
– Красила. Молоком. Просто не прокрасилось, не видно. На лук денег нет.
Я хотел было поделиться сокровенным знанием, что в некоторых магазинах специально продают луковую кожуру, но это прозвучало бы за гранью всякого цинизма. «Вот тебе наука: даже самое безобидное может оказаться грубым и неуместным!» – я пару раз в день делал себе подобные выволочки, когда говорил не думая.
Женщина спохватилась, достала второе яичко.
– А это тебе, прекрасный незнакомец!
– Спасибо! – я сделал неглубокий реверанс.
– Вот, дорогая! Тебе калейдоскоп и конфеты, – конфет было немного, но было несколько «морских камушков» (таких давно уже нигде не было видно).
– А конфеты мытые? – сказала она вместо «спасибо».
Моё здравомыслие и так было подвергнуто сегодня многим испытаниям, а тут захотелось схватиться за голову, закричать, как на картине Мунка, и броситься бежать.
Михаил прихватил меня за локоть.
– Она… – он сморгнул слёзы, – она в детстве мыла конфеты. Работала с детства от бедности уборщицей в магазине и собирала оброненные конфеты. Приносила младшим брату с сестрой домой. Может, тогда и сошла с ума.
Тут уже я отвернулся. Но не ушёл.
Через мгновение Михаил подтолкнул меня.
– Пойдём!
Я, уже не глядя на недужную, пошёл медленно вперёд.
– Понравился ей калейдоскоп? – после некоторого молчания я возобновил диалог.
– Да, а кому калейдоскоп может не понравиться?!
С этим нельзя было не согласиться. Я бы тоже сейчас и в любое другое время смотрел бы и смотрел в неповторимые пёстрые стёкла, ловил в них светлую невозможную будущность!
– Знаешь, что ещё у меня здесь? Невоплощённые души. Это те, кто не родился, хотя уже был помыслен – от войны, от невзгод, от безысходности, от ранних самоубийц…
Я кивнул.
– Они совсем лёгкие. Я даже не знаю, сколько их у меня. Видишь, какая в итоге тяжесть?! От страха перед миром они сбиваются вместе, как-то общаются между собой, продолжают искать защиту, не зная самого страшного о себе, что им не воплотиться.
Мы подошли к окраине города. На пустыре перед рекой оставалась только церковь. Дальше был крутой склон и выход к реке.
– Может, у неё и дети есть?
– Есть. Двое. Уже внучата большенькие. Дети её стесняются. А внуки нет. Может, сейчас их увидим, ребят. Сейчас они, верно, играют. Ладно, завтра раздам всем внучатам конфеты.
– А у тебя есть дети, внуки?
– А как же, – мужчина был горд собой и, возможно, благодарен мне за этот вопрос.
– Чем ты занимался? – я не любил рассказывать о себе, но всегда интересовался трудной жизнью других, а она у нас у всех была трудной.
– Выживал. Невозможно было поднять голову. Огородничал – чтобы прокормить семью. Сейчас, в двадцать втором, тоже так многим придётся. Устаёшь, конечно.
Михаил не глядел на меня, а наговаривал перед небом не заученный, а шедший изнутри монолог.
Мы уже подошли к склону. Отсюда был виден гигантский, широкий и глубокий, километров на пятьдесят, горизонт. Река, наполненная снеговыми богатствами по всему своему пути, разлилась в три раза больше летнего русла, но серая вода выглядела некрасиво, и река этого стыдилась. Леса за рекой разрезали серо-зелёные контрасты: серые – пока голые лиственные деревья, дразнящие свежестью, зелёные – вечная хвоя.
– Спасибо тебе! Иди! – Михаил постеснялся подать на прощание скрюченную руку.
– Да, до свидания! Прощайте!
Я не знал, как поступить.
Пройдя около минуты, я повернулся. Нищий без специальных усилий, чуть наклонившись вперёд, взлетел и стал удаляться со своей ношей ввысь.
Прогнозы изменения законов природы
И безуспешно, как я ни упрям.
Мир бытия – досадно малый штрих
Среди небытия пространств пустых,
Однако до сих пор он непреклонно
Мои нападки сносит без урона.
Гёте, «Фауст»
Часть первая
Глава 1. Племя новых романтиков. Вместо предисловия
«…Поколение новых романтиков.
Эти строки обо всех людях Севера, всех времен и всех поколений! Поколение романтиков 70-х – как мы это сделали?! Как мы вышли и закрепились в Арктике, в суровом климате и на суровых широтах? У этих достижений много опор: энтузиазм, коллективизм, ответственность… И, конечно, северный характер.
…Мы – поколение новых романтиков. Именно нам и нашим детям предстоит войти в историю, как участникам «второй волны» освоения Арктики».
«Так, – Семибратский отложил ручку, он специально писал сначала от руки, хотел почувствовать себя в одной обойме с великими, жаль не пером. – Неплохо». Он редко себя хвалил. И сейчас мысленно отошёл в сторону, чтобы «поглядеть» на себя, не слишком ли занёсся. Вроде норм.
Ему надо было написать бравурный текст про Арктику: как мы пытаемся вдохнуть в неё новую жизнь, в стилистике агитбригад. «На самом-то деле, такое можно было ещё пытаться излагать года три назад – сейчас все откатилось опять к инерции, вялой бодрости». «Давай, не хандри!» Внутренний диалог периодически возвращался. «Так нельзя! Ты же Семибратский – семь родственников… Жаль, не Двенадцатиапостолов или Трёхсестрин. Какие там еще есть мощные производные от числительных!?» Семь лет одиночества – они с женой после пятнадцати лет жизни вместе развелись – всё-таки сказывались. И возраст-то всего сорок – ни туда, ни сюда. Надо ещё потянуть лямку, хотя бы до шестидесяти.
Работа в Центре прогнозирования изменений законов природы ему нравилась. Естественно, в секретном Центре. Он даже считал, что слово «природы» надо бы писать с заглавной – сильно же было бы: Природы! В соответствии с задачами и амбициями. По крайней мере, с его личными амбициями.
Изменения законов природы – почему нет? Это же возведённая в абсолют парадигма, пусть от отрицательной мотивации, но для него мотивация была вполне положительной, шла от мечты, устремлялась в спасительные новые столетия.
Даже статус МНС, младшего научного сотрудника, его не дисквалифицировал. Он ощущал свою принадлежность к великой череде МНСов – тех, кто дорос до академиков и десятков тысяч безвестных.
Сейчас у него было задание не совсем по его профилю математического моделирования, а лирического плана. Но так даже лучше, приятное отвлечение. «Только бы не обращать внимания на погоду, ноябрьское межсезонье, опять всё между и между». Приходилось бодриться в самом себе. Хорошую поговорку говаривала бабушка: «Да что там той зимы?! – сентяб, октяб, май!». «Сентяб, октяб – классно же!»
Центр располагался в сердце города, гигантское окно выдавало отличный вид на долгую перспективу. «Слава богу, не пересекретили. Был бы цоколь беспросветный, никуда всё равно бы не делся».
Идея была поймана и классифицирована. Дальше уже можно было садиться за компьютер. Так, для начала можно в шахматы. Обычные шахматы его уже не интересовали, линейные интриги в игре, да и в жизни надоели, не заводили. Он любил играть в шахматы Фишера, когда машина расставляет фигуры в произвольном порядке. И каждый раз необходимо заново осмысливать позицию и по-новому рисковать. Кроме того, не срабатывали дебютные заготовки. Это когда, например, в испанской партии соперники могли знать любые ветвления на десять-пятнадцать ходов. В каком-то смысле неспортивно.
Сегодня он играл рассеянно, начал злиться. Значит, недостаточно собран. Роман Семибратский так делал самодиагностику, через игру. Проворонил – соберись.
«Всё, Арктика!»
Однажды его чуть не женили на ненке. Сели они как-то на Дне оленевода в выставочный, но реальный чум, и богатая хозяйка давай его обхаживать. И по-простому предложила себя в жёны. Говорит: «Делать ничего не будешь! Всё сама, – помолчала. – Детей трое. Уже взросленькие». А он бы даже и не против – очень ему нравился обычай у тундровиков хоронить на воздухе, в металлической конструкции: умер, значит, но остаешься со всеми в одном фазовом пространстве – но… трое детей! Хотя бы двое. Трое «порвут».
Поэтому сейчас именно ему поручили текст про Арктику – жил там немного, по три раза в день, бывало, расчищал снег у своей съемной «деревяшки».
На Севере ему рассказывали много историй. Запомнилась такая. Во время войны фашисты потопили транспортное судно, мало кто выжил. Мальчик лет четырёх сумел добраться до берега и ушёл вглубь территории. Там его полуживого нашли и спасли оленеводы. Он остался в общине, каслал с ними около двух лет. В семье, в которой его приютили, было две девочки, постарше и на год помладше него. Которая помладше – первая и навечная любовь.
Когда мальчик подрос, и его надо было отдавать в школу, глава семейства отвёз парнишку в интернат. Там он и остался расти – поди сыщи в тундре вольного оленевода. Кроме того, когда ненец отвечал секретарю интерната при приёме ребенка на вопросы анкеты, он говорил очень тихо – не расслышав его имя, паспортистка записала вместо «Вотто» – нездешнее имя «Отто». Поэтому, когда парень окончил школу и решил найти своих спасителей, Отто никто не знал.
Юноша решил найти их самостоятельно. Он отправился сначала по ближним стойбищам, пешком. Благо было лето и ближние семьи, и общины были в досягаемости. Сообразительный и трудолюбивый парень пришёлся к месту у новой семьи. Он ещё в интернате научился говорить по-ненецки, но в тундре пришлось учиться заново. Языку и навыкам обращения с оленями, охоте, обороне от волков и одичавших собак, постановке хитрой ждущей снасти на рыбу, многим житейским северным мудростям.
Но каслал с новой, уже отчасти своей, семьей он только до середины зимы. Мальчик искал свою спасительницу, чтобы остаться с ней навсегда. Когда они встретились с другой семьёй, русский ненец попросил их взять его с собой дальше на север.
Так он пропутешествовал по тундре, тайге, полярным горам, замёрзшему морю, бесчисленным озёрам и рекам почти три года. И наконец юноша нашёл свою любовь – те же отец и мать, старшая сестра – уже с мужем и годовалым мальчиком (уже вторым, но первым выжившим – первый малыш умер от непонятной, подхваченной от оленей, болезни). Казалось, даже те же собаки, с мудрым чуть нахмуренным взглядом, оленные лайки. Пожив с ними несколько месяцев, он вызвал общую симпатию – родителям девушки не оставалось ничего другого, как выбрать в женихи его. Хотя тому предшествовало немало ночных споров между её родителями: будет ли он справляться со стадом, не уйдет ли или не уведёт дочку «в города», примут ли другие общинники.
Молодые люди поженились – по местному обычаю, намечая сделать это и по обычаю Исуса и Микульского. У них родились дети, уже подросли и начинали помогать родителям.
Но, постепенно, мужчина начала замечать, что локоны волос его женщина расчёсывает как-то по-другому, не так, как делала та девочка, в семье чаще делали строганину, чем колотушку, и главное – ни семья, ни соседи не вспоминали тот приметный по всему случай со спасением мальчика. Возможно, за давностью лет приметный уже не так, или приметный лишь для него, как спасённого, заново родившегося. Так он себя успокаивал.
Но всё-таки слишком долго успокаивать было себя невозможно. Это была не она!
…Прошло две полярные ночи и один день. Хорошо, что северяне немногословные, и молчание и его частое хмурое настроение окружающие принимали как проявление поселившейся в нём на время чьей-то звериной души. Не оленьей, но, благо, не медвежьей и не волчьей. Какого-то зверя лесов средней земли.
Жена принимала его новый характер с переживаниями. Не за себя, а с переживаниями за него. Трудно ему у нас, не всегда может найти свой путь под бессветным зимним небом. Солнечный человек. Она тайком стала призывать Хэйро, чтобы оно в этому году пришло раньше. Её мысли и начатые ею свои обряды мать не одобряла. Только когда не было в чуме мужчин, они обнимались и немного, каждая о своём, плакали.
Потом, когда начали проявляться ручьи, нет, когда их потоки уже пробили в высоких снегах глубокие дорожки, и переезжать стало опаснее, мужчина, не уходя, вернулся. Однажды вдали раздался громкий продолжительный крик.
Через некоторое время мужчина вошёл в чум и крепко обнял жену! Он был счастлив и не искал другой жизни.
Семибратский так же одновременно жалел и не жалел, что расстался с Севером. Продолжил писать работу.
«…Что такое Арктика сегодня? …Это потенциал добычи более чем на сто лет вперед. Это технологически новые и, что важно, уже воплощенные проекты. Их запуск знаменует собой начало новой эпохи, «второй волны» освоения.
Что такое «вторая волна» освоения? Если задачей эпохи романтиков было создание добывающей отрасли, то задача новой эпохи – развитие ресурсного потенциала и реализация транспортного потенциала макрорегиона».
Слова ложились ровно и качественно. Он представил себя радивым пахарем, за которым ложатся крепкие зёрна, и сразу же, зримо начинает вызревать урожай. Зримо, урожай – звучит, как закон сильной жизни, непреодолимый. Трудно изменяемый, невозможный к изменению.
Когда Семибратский вернулся на материк, то под впечатлением северных воспоминаний написал киносценарий. «Бонд в Арктике», так он придумал в голове, зная, что надо будет переделывать под русского героя.
Этот лист с синопсисом всегда лежал в перевёрнутом виде у него на столе. Как напоминание – чтобы довести проект.
«Цивилизация в Арктике вступает в новую эпоху… В российском секторе подводный буровой комплекс приступает к исследованию газовых гидратов. Топлива будущего (это действительно так). Внезапно из-за небольшого землетрясения комплекс всплывает. Миссия команды агентов – мужчины и двух женщин – организовать операцию прикрытия. Одна из женщин – двойной агент…
Для начала они организуют ложную экспедицию, договорившись использовать для этого частный ледокол. Необходимо завуалировать истинное назначение станции.
Для легенды команда проходит курсы нефтегазовой геологии. Они будут «геологами» на станции. Одновременно разрабатываются новые варианты прикрытия. Встречаются на материке с коренным населением. Один из вариантов – объявить этот район суши и моря священной землей. Герой знакомится с местной девушкой Недко, которая берется им помогать. Она знает, что невозможно объявить священной землей район океана, но ей интересна игра на грани между шпионажем и любовью.
