Геннадий Синицкий "Ворох историй. Сборник рассказов"

Ворох историй. Сборник рассказов
Геннадий Синицкий

«Ворох историй» – сборник житейских рассказов различной тематической направленности, в своём большинстве основанных на реальных исторических фактах.

Ворох историй

Сборник рассказов

Геннадий Синицкий

© Геннадий Синицкий, 2023

ISBN 978-5-0059-9070-9

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Зёрна зла

Эта история началась осенью 1942 года, к тому времени западные районы Калининской области ещё находились под оккупацией вермахта. В одном из них, среди глухих лесов, затерялась деревня Дербиха, в которой проживала семья Масловых. У Захара и Марии было девять детей. Старшие, Макар и Борис, ещё до войны были призваны в ряды Красной Армии, третий сын – Максим, за неделю до описанных мной событий ушёл в лес к партизанам. С родителями оставались Семён, которому на днях исполнилось восемнадцать лет и пятеро младших – один меньше другого.

Когда в деревню пришли немцы, перед жителями встал выбор, кого назначить старостой. Если желающих не находилось, как правило, присылали чужого, не местного, что только ухудшило бы и без того незавидное положение крестьян. Поэтому на сельском сходе выбрали Захара, который вроде как и должен был прийтись по вкусу новой власти.

Мемориал 215 сожженным деревням Невельского района, фото Синицкого Г. Н. 11.02. 2014 г.

До революции Захар Матвеевич был в числе зажиточных селян из рода панцирных бояр. Имел домашний скот, пашню и большой плодовый сад. Во время становления советской власти в колхоз не вступал, даже вырубил все яблони в своём саду, чтобы не платить налоги Советам, пустил под нож весь домашний скот, оставил только коня и берёг его, как зеницу ока. От выселения в отдалённые земли и раскулачивания Захара спасло только вступление супруги Марии в колхоз. Ну, а так как Захар Матвеевич был обучен грамоте, ему пришлось работать в коммуне писарем. Такие вот времена были непонятные. Злые языки шептались, мол, став старостой, Маслов вернёт всё своё потерянное с лихвой да будет служить немцам, как верный пёс. Однако лишь единицы знали, что Захар имел прямую связь с партизанами «Чкаловского» отряда, передавал информацию, снабжал продовольствием, фуражом, одеждой. Поэтому командир партизан Сергей Дмитриевич Пенкин не испытывал особой радости, когда в его отряд пришёл сын Захара Максим. Своим поступком юноша поставил под угрозу существование налаженного канала связи. Ведь за такое старосту по голове не погладят.

Опасения Пенкина оказались не напрасны, полицай Игнат Гордеев написал донос на старосту, намекая на его связь с партизанами – мол, Захар плохой хозяин, раз сына не удержал, а может даже и сам его отпустил.

Фашисты очень серьёзно относились к любого рода доносам, даже анонимки проверяли тщательно и по несколько раз. Население держали в строгом повиновении и сурово карали даже за малейшую провинность.

Маслова доставили в комендатуру, где жестоко избивали трое суток. Его оставили в живых, но поставили перед ним обязательное условие: Захар должен был прилюдно осудить поступок старшего сына, а младшего – Семёна, отдать на службу в полицию, в противном случае вся семья подлежала расстрелу.

Уходить в лес с малыми и грудными детьми не представлялось возможным. Кроме того, за такой поступок немцы могли не только сжечь всю деревню, но и покарать родню в соседних сёлах. Поэтому очень скоро в районе появились оккупационные листовки с призывом старосты Маслова не оказывать помощь партизанам, а Семён, надев ненавистную форму полицая, был направлен в охрану железнодорожного моста на дороге «Невель – Полоцк». Конечно, после этого по округе начали ходить разные слухи. Захар Матвеевич всё чаще ловил презрительные взгляды односельчан, но на этом беды Масловых не закончились. Спустя месяц, в ходе карательной операции «Клетка обезьян», у деревни Червоеды, полицаями был схвачен Максим. Его не расстреляли только потому, что немцы задумали сделать показательную казнь в Дербихе.

Лупцованного деревянными палками юношу, в изодранном, пропитанным кровью исподнем белье, босого и еле стоящего на ногах, пригнали к отчему дому. Гордеев советовал повесить Максима у хаты старосты, но командир айнзацгруппы обер-лейтенант Шторк распорядился сделать виселицу у сельской конторы, в центральной части деревни возле пожарного рельса. На казнь приказано было явиться всем жителям деревни.

Максима заперли в хлеву ближайшей к конторе хаты, выставили охрану. Позже к нему посадили младшего брата Семёна (опасались, что сбежит), ему отводилась роль палача, который выбьет табурет из-под ног партизана. Идея Гордеева назначить брата исполнителем приговора понравилась немецкому офицеру. Шторк предвкушал резонанс этой устрашающей новости, которая заставит многих людей в районе отказаться от идеи помогать партизанам.

Всю ночь младший брат сокрушался о выпавшей на его долю участи. Братоубийство – один из самых страшных смертных грехов. Семён проклинал лютого изувера Игната. Причина их неприязни была всем известна и жила через три дома от Масловых. Это – Шурка Устинова, которая дала «от ворот поворот» назойливым ухаживаниям этого тридцатилетнего дылды и выбрала молодого, красивого ровесника.

Максим понимал, что Сёмку после казни проклянут в округе, а если откажется, всех Масловых повесят там же. В любом случае у Гордеева теперь уже не будет преграды к Шурке.

Решив как-то отвлечь младшего от горьких мыслей, старший рассказал о своей любимой – Яне Стоцкой, что жила в Червоедах, и просил Семёна позаботиться о беременной зазнобе. Уверял брата в мудрости односельчан, которые всё поймут и не станут осуждать. Просил передать поклон родителям и просьбу простить его за то, что накликал беду на семью.

Утром крепко подморозило и дорожная гвазда покрылась ледяной коркой. Максима вели четверо полицаев, тянули за веревку с петлёй на шее, а Гордеев одергивал её с силой каждый раз, когда Маслов спотыкался о застывшие комья грязи на дороге. Поодаль за ними шёл понурый Семён, вид у него был мрачнее тучи.

У сельской конторы уже робко поёживались жители Дербихи, старались держаться семьями, близко к виселице не подходили. Когда партизана подвели к шибенице, Игнат перекинул конец линька через перекладину и с силой потянув за него, заставив Максима встать на табурет. Мария громко запричитала, прижимая к себе детей. Захар с горечью смотрел на эту страшную картину и до хруста сжимал кулаки, стараясь встретиться взглядом с сыном. Взвод немцев стоял у конторы полукольцом, держа оружие на боевой изготовке. Шторк взмахом руки позвал к себе Семёна, что-то сказал ему, а затем указал пальцем на табурет. Спрятав руки за спиной, немецкий офицер сделал полуоборот в сторону старосты, но Захар смотрел только в сторону сына. Их глаза встретились за секунды до рокового момента.

Когда табурет упал, и тело партизана забилось в смертельных конвульсиях, Гордеев подбежал к Шторку и что-то ему сказал. Немец не спеша подошёл к Семёну, размахнулся и… похлопал его по щеке. Затем обнял за плечи и приказал солдату с фотоаппаратом сделать снимок.

Зёрна зла были брошены в землю.

В ответ на показательную расправу партизаны провели многочисленные акции возмездия против гитлеровцев: взрывали мосты, пускали эшелоны под откос, нападали на немецкие гарнизоны. Командование вермахта стянуло в район моторизованные соединения, артиллерию, танки, прибыла охранная дивизия «Рихтер». В ходе карательных операций «Зимний лес», «Зимнее волшебство», «Шаровая молния» в районе были сожжены и разграблены сотни населённых пунктов, тысячи людей были убиты, угнаны в лагерь смерти «Саласпилс».

Жители Дербихи разделили печальную участь Хатыни, лишь единицы успели спастись. Осталась жива и Александра Устинова, её спас Семён, который за пару часов до страшного события прибежал в деревню предупредить сельчан. Ему не поверили.

Захар и Мария Масловы не смогли вырваться с детьми из плотного кольца карателей группы Шевелеры, окруживших деревню, семью вернули и сожгли в родном доме. Весной 1943 при атаке партизан на железнодорожный мост, в деревне Железница, Семёна убили. Не вернулись с войны и Макар с Борисом. Но роду Масловых суждено было продолжиться. Яна Стоцкая родила сына и назвала его в честь погибшего отца Максимом. За связь с пособниками фашистских оккупантов Шура Устинова была осуждена и отправлена в ссылку, из которой вернулась только в 1953 году с десятилетним мальчуганом по имени Семён.

Много воды утекло с тех пор. Мальчишки выросли и обзавелись семьями, но лютая ненависть Максима к Семёну с течением времени переросла в настоящую вражду поколений между родственниками и не давала даже малейшего шанса на примирение. На рубеже столетий в сёлах люди начали собирать деньги на восстановление храма. Михайловская церковь была закрыта ещё с тридцатых годов прошлого века. После войны её почти всю разобрали по кирпичику. Строили новые дома в деревнях, а в них из этого кирпича ставили печи. Получается, брали у Бога взаймы, а теперь решили вернуть долг сторицей.

Храм восстановили за три года. На его освящение приехал епископ, а с ним и новый настоятель прихода – отец Даниил.

На первую службу народ собрался со всей округи. Священник читал проповедь «О пшенице и плевелах» от Матфея. Подробно объяснял всё прихожанам, а в самом конце коснулся трагедии семьи Масловых и сказал, что его долг – смыть с Семёна клеймо братоубийцы. Во время той казни младший брат не выбивал табурет из-под ног Максима. Старший соскользнул сам, специально. Это очень хорошо видел Гордеев, поэтому он сразу поспешил доложить об этом немецкому офицеру. Шторк хотел избить Семёна и тут же повесить рядом с братом, но тогда бы его дьявольский план рухнул. А так, через оккупационные листовки, народ устрашили, что виновных в связях с партизанами будут казнить их же родственники.

Когда у священника спросили, откуда он знает об этом, Даниил ответил, что родился недалеко от Воркуты, в глухом посёлке, где после отбытия каторги поселился его отец Игнат Гордеев, грехи которого ему придётся всю жизнь замаливать перед людьми и Богом.

    15.01.2020г.

Афганистан. Начало

Из воспоминаний полковника в отставке

Петра Ивановича Черткова

В декабре 1979 года я находился в отпуске на Невельщине. 16 числа мной была получена телеграмма от командования части, где мне предписывалось срочно явиться в расположение своего полка. Прервав отпуск, мы с супругой Татьяной и ребёнком отправились в Термез – самый южный город Узбекистана, ведь именно там располагалась 108-я дважды Краснознамённая «Невельская» мотострелковая дивизия. Впоследствии, именно она была первым воинским соединением Советского Союза, которое входило в Афганистан в начале войны. Конечно, кто-то поспорит и скажет про группу «Альфа» или вспомнит «мусульманский батальон», который был заброшен в Афган ещё в апреле 1979 года, но у них были совершенно иные задачи, о которых более существенно смогут рассказать историки спецслужб.

Мы догадывались о причинах столь срочного вызова. На нашей приграничной территории обстановка была неспокойной уже несколько месяцев, если быть точным, то с июля 1979 года, когда в части стали поступать разношёрстные призывники середины лета. Они проходили ускоренный курс молодого бойца и принимали присягу уже в конце августа. В дивизию прибывало вооружение, личный состав, техника. Хайратон принимал самолёты с авиабомбами. Шло накопление арсенала. Всё это было неспроста. Да и поезд, на котором мы ехали, после остановки в Волгограде, стал постоянно задерживаться на промежуточных станциях, пропуская на юг воинские эшелоны.

Капитан Пётр Чертков, Кабул, 1980г.

Термез был напрочь забит военными. Личный состав ходил по улицам с боевым оружием – неслыханное дело по тем временам. Нам всё стало ясно – будет война. Забегая вперёд, скажу, что официальная версия ввода советских войск в Афганистан, которую доводили до личного состава работники политотделов, звучала приблизительно так: «С запада Иран, а с юга и востока Пакистан вводят в Афганскую республику свои войска, чтобы задушить политику дружественной СССР Народно-демократической партии Афганистана, пришедшей к власти в результате Саурской революции в апреле 1978 года». О том, что в Афгане идёт гражданская война, мы узнали много позже. По сути, это была война этнических кланов, которые не могли договориться между собой и постоянно враждовали друг с другом. Кто-то из них принимал нас радушно и даже дружил, а кто-то оказался непримиримым врагом шурави.

Ворота части были распахнуты настежь. На плацу летали бумажки. Вокруг ни единой души. И эта гнетущая тишина рождала в груди тревожное беспокойство за наше непонятное будущее.

В здании КПП послышался храп спящего человека. Это был начфин Уктам Ака, узбек по национальности, его предупредили, что я приеду. Он и сообщим нам, что весь личный состав дивизии выдвинулся на полигон в Учкызыл, располагавшийся в семнадцати километрах от Термеза.

Меня же терзала мысль – куда определить семью. Отправились в гостиницу, но там ответили, что у них генералы в коридорах квартируют, всё забито до отказа. Делать нечего, пришлось вернуться в часть. Комнаты, а тем более квартиры у меня тогда не было, я жил в каптёрке расположения роты, поэтому говорю своей Татьяне: «Давайте вещи в руки и на поезд, поедете назад, война начинается». В этот момент к КПП подъехал ЗИЛ, на котором приехал старшина моей роты, за продуктами для батальона. Он с семьёй снимал небольшую комнату в городе и предложил моих определить туда же. У него жена и двое детей ютились на десяти квадратных метрах, а теперь к ним добавилось ещё двое. Через несколько месяцев командование выделит нам трёхкомнатную квартиру на две семьи (делите, как хотите, называется), а пока пришлось довольствоваться этим, и я со спокойным сердцем отправился в полк.

К моему прибытию состав роты был уже укомплектован на 100%, но самое смешное было в том, что это были «партизаны» – резервисты, пребывавшие в запасе, и учётные воинские специальности у них были: контроллёр, контроллёр КПП и т. п. То есть, это были военнослужащие внутренних войск, которые охраняли тюремные зоны и которые вообще не имели представления о пехоте. Главное их преимущество было в том, что они были мусульманами (узбеки, таджики, киргизы) и понимали язык населения сопредельного государства.

Время «Ч» было назначено на 15 часов 25 декабря 1979 года. Кстати, в армии не говорят ноль-ноль, поэтому, когда я смотрю фильмы или читаю книги и нахожу такое выражение, то с огромной иронией понимаю, что автор дилетант и ничего не знает о службе в армии.

Накануне всем военнослужащим выплатили денежное довольствие за два месяца вперёд. Такие приличные деньги мне были ни к чему, а семье надо было на что-то жить, и я решил отвезти их в Термез супруге. Когда сослуживцы узнали, что я еду в город, то решили передать со мной деньги своим родным. Но денег оказалось настолько много, что их попросту невозможно было распихать по карманам. Пришлось взять каску и складывать наличность в неё ворохом. Сюда же кидали записки с суммами и адресами родных. Мне дали водителя на санитарной машине, и под вечер мы уже были в Термезе, но оказалось, что мой водитель родом из какого-то местного кишлака и совершенно не знает города, да и я изучить его ещё не успел, так как был переведён сюда несколько месяцев назад из Западной группы войск в Германии. Когда мы с горем пополам отыскали пару адресов, я понял, что мне понадобиться недели две, чтобы развести деньги по семьям сослуживцев. В час ночи мы нашли дом, где проживала моя Татьяна с дочкой. Естественно в это время все уже спали. Пришлось лезть через забор и стучаться в дверь пока не разбудишь. Я передал женщинам деньги с записками и адресами, и сказал: «Девчонки, поступайте, как хотите. Хотите, ищите всех, а хотите оставьте деньги себе – война всё спишет». До утра мы сидели на крыльце, разговаривали. Собственно вот так и попрощались.

В нескольких километрах от Термеза стоял наполовину построенный мост через Амударью. В его продолжение были сооружены понтоны, по которым мы и входили в Афганистан. Первые потери наших солдат были здесь, на этой переправе. В авангарде колонны шла боевая разведывательно-дозорная машина (БРДМ), под ней сорвало один из понтонов, и вместе с экипажем машина ушла на дно реки, причём довольно быстро. Чтобы избежать подобные потери личного состава, командованием были вызваны речные буксиры, которые упёрлись своими носами в мост и держали составные части понтонов, пока по ним шли наши войска. За буксирами ещё такие огромные буруны были – впечатляло. Рота, которой я командовал, была в передовом отряде 180-го полка, и переправилась на афганский берег только в 18 часов. Кстати, совсем забыл сказать, в нашем округе не было понтонов, и первоначально, войска собирались переправлять на баржах, но когда посчитали, что дивизия переправится на тот берег только через неделю (что лишало смысл операции), то вызвали понтонно-мостовой полк откуда-то из Сибирского военного округа (или из другого – не помню). В общем, по первоначальному плану, мы должны были входить в Афганистан ещё до 20-го декабря, но так как у нас не было понтонов, командованию пришлось менять сроки ввода.

Неразбериха в начале войны всегда присутствует. Перед входом, боеприпасы были уложены в магазины, но магазины находились в ящиках, а те лежали на БМП. Боеприпасы раздавать бойцам? Немая сцена. Через полчаса приходит ответ: да, боеприпасы раздать. Хорошо, раздали. Рота маленькая, но в роте 36 пистолетов: офицеры, прапорщики, механики-водители, пулемётчики – все должны быть с пистолетами. Пистолеты раздавать? Опять немая сцена, и опять через полчаса приходит команда – раздать. Теперь гранаты. Что делать с гранатами? Никто не знает. Опять запрашиваем командование. И опять через полчаса приходит команда – раздать. И так далее по всем пунктам, то есть чувствовалось – собрались воевать.

Оскенбек Букаев, Пётр Чертков, Александр Балобежин. Афганистан, 1980г.

А самое смешное, что буквально за полчаса до входа на мост, приходит указание: срочно сдать списки военнослужащих в трёх экземплярах: Ф.И.О., год рождения, кто – откуда и т.д., с указанием номера военного билета и указанием номера боевого оружия. Как? Вот как это можно успеть сделать за 30 минут? Я думал, дня два будем писать, ведь писаря в роте нет, печатной машинки тоже нет. Ну, ладно, разорвали тетрадь в 96 листов, раздали по отделениям, где каждый боец своим почерком написал требуемые данные. Собрали воедино. Отнёс командиру батальона. Сдал. В итоге, как оказалось, эти списки вообще никому нужны не были, делалось так, для галочки. Мы должны были их сдать пограничникам, чтобы у них были данные – сколько вошло, с каким видом оружия и т. д. Но, оказалось, что пограничникам эти списки – ни к селу, ни к городу. Когда мы подошли к границе, около пограничного столба, перед контрольно-следовой полосой, которую мы попросту раздавили, на табуретке сидел пограничник в звании капитана. То ли он был с перепоя, то ли жара на него так подействовала – я так и не понял, но он дремал. Я потрепал его за плечо и спросил: «Куда списки?», он очнулся, взял бумаги, повертел их в руках и бросил под свою табуретку.

Входили на афганский берег – начинало темнеть. Не прошли и километра, как первое, что мы увидели это движущуюся нам на встречу странную машину. Передок у неё был от ЗИЛа, а кузов из дерева. Причём кузов раза в два был выше кабины. Он был весь расписан яркими красками. На нём висели картины с разными птицами, цепочки, зеркальца, фонарики, кисточки и всё это так гремело, что мои бойцы прозвали данное чудо техники – бурубухайка. Так это название впоследствии и прижилось. Таких машин было очень много, а самое интересное, что те, кто был в Афганистане, могли встречать и такую картину: салон пассажирского автобуса полностью набит стадом овец, а весь народ висит на окнах и сидит на крыше.

Ну, так вот, когда мы встретили свою первую бурубухайку, командир машины Шура Балобежин говорит мне: «Командир, цирк едет». Отвечаю: «Понятно, страна интересная». Спустя некоторое время встречаем ещё одну бурубухайку. Теперь уже я говорю Шуре: «Ещё один цирк?» Он отвечает: «Наверное, отстала от первой». Но, когда мы встретили третью и четвёртую похожие машины, то поняли, что они здесь все бурубухайки.

Всю ночь мы шли маршем до Пули—Хумри, где встали на дневной и ночной отдых. Впереди был перевал Саланг. Мою роту поставили в боевое охранение, и нам пришлось окапываться. Тут произошла интересная история. Часть колонны попала на хлопковое поле, а часть – на сухой ручей и горы. БМП в котором я находился, пришлось окапывать в каменисто-песчаном грунте. Нам надо было сделать укрытие для машины, построить командно-наблюдательный пункт роты и вырыть отход сообщение. Когда мы втроём (я, командир машины и механик водитель) всё это сделали, то свалились как подкошенные. И вот, лежим на бугре, руки все в мозолях, а Шура и говорит:

– Командир, я заканчивал учебку, а там такой сержант был… Думал, приду из Армии, поймаю его и буду целый день бить ему морду… А теперь думаю, приду, куплю ящик коньяка и пока он его весь не выпьет – я от него не отойду, за то, что так научил меня копать окопы.

Следующую ночь мы шли через Саланг. Лишь утром вышли из туннеля и тут я глянул вниз – мамочка родная! Внизу лежало множество таких маленьких машинок, словно муравьи. Стало не на шутку страшно – не приведи господь сорваться (впоследствии мне пришлось проходить через перевал девять раз).

27 числа мы подошли к Кабулу. Слева виднелся аэродром и наши самолёты, спуск и уже внизу столица Афганистана. Здесь мы и заночевали. Утром 28-го декабря я получил задачу выйти на Газнийскую дорогу и поменять там десантников. У дороги стоял афганский танковый батальон Т-55. Нам предстояло его охранять, чтобы они не вздумали часом выступить против наших войск. Рассредоточились. Через некоторое время к нам подошёл старший лейтенант, который был советником при замполите афганского батальона. Представился. Я ему говорю:

– Слушай, если вы заведёте машины, то у меня приказ – жечь танки. Но, мы ведь оба понимаем, что дюжина БМП не сможет что-либо противопоставить тридцати двум танкам. Вы нас за две минуты раздавите.

– Не переживайте. Бойки с пушек и затворы пулемётов мы уже давно сняли. Всё под контролем. Вам надо познакомиться с ними, прийти в гости, чтобы я вас представил офицерам.

Ну, раз надо так надо идти. Вопрос к кому? Друзья они или враги – мы не знаем.

– Ну, что, Шура, пошли в гости. Возьми из сухпайка пять банок тушёнки – с пустыми руками идти нельзя. И вот ещё что – мне руки в карманах держать нельзя – это не уважение, поэтому, бери гранату в левую руку, вынимай чеку и держи её в кармане. Автоматы не берём, у нас пистолеты есть, но держим их в кабурах.

Пришли. Познакомились с офицерами. Некоторые из них даже по-русски слова знали. Афганцы накрыли стол и поставили «кишмишовку» – самогон из изюма, достали пару бутылок бренди местного разлива. Чокнулись, выпили по рюмке. Я достал наши консервы, открыл. Угостились. Понравилось. Выпили по второй, третьей. Всё нормально. И тут, один из афганцев сощурился, что-то посмотрел на столе, окинул нас колючим взглядом и бегом на улицу. Повисла пауза недоумения… Слышим – блюёт. Через пару минут офицер зашёл. Вытирая ладонью рот обжог нас взглядом, потом посмотрел на своих, что-то сказал им и те, как ужаленные, выскочили в тот же миг из помещения. Мы остались вдвоём с советником. На улице были слышны рвотные позывы хозяев стола. Начавшееся праздное настроение улетучилось и стало как-то не по себе. Спрашиваю:

– Что случилось?

– Не знаю. Что-то им плохо стало.

Мы взглянули на банки – может, какая просрочена? И увидели, что на одной из них осталась этикетка, а там красуется такая маленькая, розовая голова свиньи. Стало далеко не до смеха… Пришлось быстро убирать свинину со стола. К нашему удивлению, когда афганцы вернулись, то ничего нам не сказали. Забегая вперёд, скажу, что я с ними потом крепко подружился. Хорошие ребята оказались! Ну, а чтобы исправить получившийся конфуз, я пригласил этих офицеров—танкистов к нам в расположение, на встречу Нового – 1980 года.

Пригласить-то пригласил, но вот куда? У нас ведь даже палаток не было. Обустраивались, кто как мог. Я к комбату – надо палатка, гостей встречать, чтоб не стыдно было.

31 декабря привезли мне палатку и печку, а земля-то уже промёрзшая была, кругом камень – куда её поставить? Кое-как растянули, привалили концы камнями. Печка задымила во все щели, внутри стоял сизый дым, хоть топор вешай. Это надо было видеть.