Екатерина Анатольевна Горбунова "(Не) повернуть вспять"

(Не) повернуть вспять
Екатерина Анатольевна Горбунова

Агнешка жила в своем лесном городе, плела кружева, собиралась выйти замуж. И ведать не ведала, что у Жизнеродящей на нее свои планы. Кто бы мог подумать, что приезд знатного господина окажется первым шагом к новой жизни, в которой Агнешку проклянет жених, сама она станет по виду настоящим чудовищем, а ее кружева наполнятся самой настоящей магической силой.

Екатерина Горбунова

(Не) повернуть вспять

Пролог

Вьюжило. Даже внутри замка гулял ледяной ветер, заставляя кутаться в меха. Но сильнее непогоды сердце князя Зорана выстужали крики жены, что уже третьи сутки не могла разродиться от бремени.

Волхвы пророчили мальчика. Будущие родители даже уже подобрали ему имя – Бажен – желанное дитя, а младенец все не спешил на свет.

Зоран, будто лев в клетке, мерял комнату тяжелыми шагами. Слуги, отправленные за повитухой, вернулись ни с чем, сварливая старуха сказалась больной и немощной, не польстилась ни на золото, ни на сладкие посулы, не испугалась ни угроз, ни недоброй молвы. А все от того, что все младенцы, рожденные княжной Дживой прежде, не дожили до утра, как и те, кто помогал появиться им на свет. И никому не были известны причины произошедшего, их просто находили бездыханными, холодными, а саму роженицу – крепко спящей, с диким румянцем на щеках, обессиленной и ничего не помнящей.

Очередной вопль жены заставил Зорана вскинуть руки, крепко зажать уши и истово зарычать – происходящее уже превосходило его силы. Потому князь едва расслышал громыхание в дверь.

– Кто там? – взревел он, уже не надеясь на доброго гостя.

– Открывай, Ванда я, знахарка, помогу твоей жене.

Хриплый пронзительный голос показался божественной песней, а некрасивая женщина, укутанная бесчисленными слоями одежды – посланцем с небес. Рукой в кружевной митенке она осенила Зорана спешным знамением, а затем кинулась к Дживе.

И словно замерший до того в ожидании плохого замок сразу ожил. Засновали слуги с горячей водой и белеными простынями, захлопали двери, даже, показалось, огонь в камине затрещал веселее, а ветер, напротив, стих.

Не прошло и часа, как поступил приказ гонцу: возвестить о рождении наследника! Только хорошая весть шла об руку с плохой: Джива скончалась.

1

Колеса повозок вязли в раскисшей грязи. Приходилось спрыгивать из седел и подталкивать. Понукать коней, вести под уздцы, потому что бедные животные переставляли ноги из последних сил, что ж их еще стегать почем зря.

Князь Зоран, первый выбравшийся на твердь, дал отмашку отряду и совсем не аристократически рухнул прямо на ближайший поваленный поросший мхом и поганками ствол. Бажен по своей привычке подошел абсолютно бесшумно и так же молча протянул отцу фляжку с чудодейственным взваром Ванды.

– Не хочу, – тот не глядя отпихнул руку сына.

Зоран вообще редко смотрел на него, несмотря на то что Бажен почти все время был в маске, скрывающей его лицо, так что юноша не удивился. Когда с самого твоего рождения отец не хочет видеть твою безобразную личину – к этому привыкаешь и довольствуешься теми толиками внимания, что перепадают, а случалось это не часто.

– Тьма подери эту ведьму! – прорычал князь. – Из-за нее нам приходится рыскать по всему свету в поисках не пойми чего.

– Тогда вини уж меня, а не ее, – тихо проговорил Бажен и заметив, что отец все-таки отмерил его коротким взглядом, незаметно усмехнулся.

Скрестив на груди руки, навалился спиной на удобное широкое дерево рядом и прикрыл глаза. Княжич привык так отдыхать. Подумаешь, еще одна черта, отличающая его ото всех других, и не самая ужасная.

С присвистом дыша, подобрался Горыня, огромный, под стать имени, с узким лбом и бесхитростными близко посаженными глазками. С почтением протянул королю свиток с картой местности, месяц назад купленный у некогда странствующего по этим краям художника.

– Извольте молвить, – в грязь не бухнулся, пожалел штаны, но склонился изрядно, на сколько дал живот, – народ вопрошает, не сбились ли с пути? Проводник говорит, впереди только жижа, лес и болота, никакого городища или поселения отродясь не было. А Красная Луна уже вот-вот выплывет.

– Хочешь сказать, по домам пора? – с прищуром поинтересовался Зоран.

Горыня так усердно замотал головой, что Бажену невольно представилось, как она отрывается и катится с горки вниз.

Князь развернул свиток, разложил его на коленях и ткнул пальцем в середину, едва не продырявив:

– А это что, проводник не объяснил?

Бажену даже не нужно было смотреть: на карте, в центре лесного массива раскинулось городище, большое или маленькое – не ведомо, но обозначено точно, не ошибешься. И художник рассказывал, там живет кружевница, плетущая дивные кружева. Та ли самая, о которой твердила Ванда – еще только предстояло узнать, но княжич уже особо и не надеялся.

– Так мошку раздавили, – скороговоркой заикнулся Горыня.

Рисковал. Зоран с утра маялся головной болью, что юмору и добросердечию не способствовало. Потому дурака и послали, научив, что сказать, а не сами пошли. И не жалко, сидят, небось, хихикают.

Бажен вдохнул, забрал с коленей багровеющего отца карту, свернул ее и хлопнул Горыню по плечу:

– Славно пошутил. Последи за моим Рысиком, я пешком, напрямки сгоняю, посмотрю. Если и впрямь одни болота, то повернем. А если что увижу, свистну.

– Я с тобой, княжич, – что-что, пусть не ума, а благодарности в Горыне было с лихвой. – Ты свистишь плохо. А за Рысиком найдется, кому последить.

Противиться Бажен не стал. Может и лучше, увести дурака от отцовского гнева. Махнул рукой и пошел мимо тропы, прямо в чащу, как подсказывало наитие.

Горыня топал следом, только треск сучьев слышался, да птицы во все стороны разлетались.

Бажен потянулся к кожаной завязке и отцепил маску. Ветер почти ласково обдул испревшую за десяток дней кожу. Главное, не встретить никого, чтоб не испугать.

Княжич шагал вперёд, осматриваясь и стараясь обнаружить хоть какие-то признаки близкого людского жилья. Не мог же народ так прятаться, так обособиться, что заметать за собой все следы. Наверняка, ходили за грибами-ягодами, на охоту, за дровами, наконец. Но лес казался диким, не ведавшим человека. Ни тропинок, ни меток на стволах, ни деревьев порубленных.

– Княжич, ты это, – Горыня за спиной шмыгнул носом, – упрятался бы. А я свистну.

Бажен стремительно развернулся к слуге, не замечая, как тот лишь на миг скользнул по лицу господина взглядом, а потом опустил его долу. В руке Горыня держал какой-то крошечный клочок тонкой ткани, оборванное кружево, то ли часть юбки, то ли рубашки, то ли платка.

– Где нашел? – спешно привязывая маску спросил княжич.

– Так в гнезде. Птаха вспорхнула, а под яичками эта тряпица и была.

– А говорил, мошку раздавили, – усмехнулся Бажен.

Сердце стучало часто и томительно. В животе скручивало, может, конечно, и от голода, но скорее от предчувствий. Сколько уже они обманывали. Восемнадцать лет князь Зоран, ведомый долгом и желанием заполучить наследника нормального облика, за месяц-два перед периодом Красной Луны снаряжает отряд и везет сына туда, откуда пришли вести о умелице-кружевнице, той, что сможет в оговоренный срок сплести заговоренное кружево, без единого узелка – обернется им Бажен и станет пусть не красивым, но таким, чтобы людей не пугать. Где только князья ни были, в каких землях их ни носило. Но… Может Ванда наврала? Боялась за свою жизнь и сочинила сказку наспех?

Бажен прерывисто вздохнул, прикрывая глаза.

А Горыня свистнул, да так, что на миг заложило в ушах.

2

Агнешка с легким страхом взглянула на свадебный наряд, ждущий своего часа. Завтра. Она станет женой. Кузнеца Лучезара. Мысль обрывалась, а не текла ровной нитью. Не плелось из нее кружево.

Вроде бы и ладный Лучезар, и ласковый, и веселый, и родители его приняли сиротку, выросшую с одной полуслепой бабкой, и поддержали Агнешку, когда она осталась совсем одна. Но от мыслей о замужестве ничего в душе не трепещет, не екает. Сравниваешь себя с подружками, нетерпеливо ждущими трехдневную Красную Луну, когда принято играть свадьбы, и чувствуешь, что по сравнению с ними – чурка бессердечная, кукла с глазами.

Перебирая коклюшки, чтобы успокоиться, Агнешка выглянула в окно. Из-за хмари казалось, что время более позднее, чем на самом деле. Может непогода влияет на мысли? Светило бы солнце, и девушка бы радовалась предстоящей свадьбе?

Едва слышный перестук коклюшек неуловимо вторил сердцу, оно словно двоилось: и в груди, и в пальцах. Агнешка закрыла глаза, даже так видя узор, который плела, и заставила себя дышать глубоко и ровно. Загадала – получится доплести кружево вслепую и не запутаться, не навязать узелков – значит, и жизнь ее с Лучезаром такая будет.

Не вышло. Дробный стук в дверь испугал Агнешку – и одна коклюшка выпрыгнула из пальцев, оборвав нить.

– Помоги, Жизнеродящая, – шепнула мастерица, удивляясь себе.

– Чужаки! Чужаки за воротами! – доносились наперебой детские голоса.

А где-то поодаль слышалось протяжное «Ба-а-ам-м-м» колокола со сторожевой башни.

Чужаки в их городище бывали редко, особенность расположения: среди лесов и болот – да и повелось следы за собой подчищать, еще издревле. Уже и причины забылись, отчего отец-основатель так решил, говорили, что пошел раскол какой-то, то ли в вере, то ли еще в чем-то, ушли, затерялись. Но слухи же не уймешь. Да, и самим приходится выходить с торгом да обменом.

Агнешка поспешно подвязала коклюшку и убрала неоконченную работу в шкатулку – позже доделает. Незадавшееся гадание забылось. Захотелось поскорее увидеть, кто прибыл, с какими вестями о большом мире. Девушка оправила платье и выглянула за порог. Встретилась взглядом с соседками, махнула им, улыбнулась матушке Лучезара, заправляющей волосы под наспех завязанный плат, сам он, наверняка, в кузне, и не слышит ничего.

– Там она. Там!

Впереди большого обоза по дороге бежала ватага ребятишек. Каким-то внутренним чутьем Агнешка поняла, что направляются они к ней, хотя каменка проходила через весь городище. Захотелось убежать, спрятаться, скрыться за дверью, и засов, да покрепче, опустить. Но ноги сами собой шагнули со ступеней крыльца вниз.

– Вот Агнешка наша! Вот, – указывал на мастерицу самый младший братец Лучезара, вихрастый Бойко. – Это ее работа, Мракнесущий задери! Только она такие плетенки вяжет!

Девушка приобняла шустрого мальца, кидающего опрометчивые слова и встретилась взглядом с суровым на вид мужчиной, ехавшим впереди обоза. На черных его волосах, насквозь пронизанных сединой, сидел тонкий золотой обод, а на груди на толстой цепи висел чеканный круглый медальон, подобный изображали на портретах отца-основателя. Такой знатный господин, и интересуется Агнешкой?

– Твоя работа? – тот ловко спрыгнул с коня, очутившись прямо рядом с девушкой, и протянул ей грязный лоскуток.

– Моя, – признала она.

Приезжий махнул рукой. От обоза отделился человек, закутанный в плащ, с маской на лице. У него были нереально плавные движения, он словно крался, как тень или призрак. Да и голос у него оказался под стать: тихий, вкрадчивый:

– Можем мы обговорить одно дело наедине?

Агнешка нахмурилась. Конечно, угрозы от чужаков не чувствовалось, но мало ли, когда тебя окружают хорошие люди, и от других подвоха не ждешь. Хорошо бы подошел кто свой, поддержал. Но все стояли поодаль, оглядывая гостей, оценивая, что можно с них поиметь, что можно им предложить. Даже матушка Лучезара только незаметно махнула, мол, уважь просьбу, чего уж там.

– Идемте в дом, я одна живу, лишних ушей не будет, – пригласила Агнешка, решив про себя, что оставит незапертой дверь, на всякий случай.

Заезжие господа зашли, куда позвала, без лишних слов и перегляда. Чувствовалось, они вместе, но не рядом, будто стоит что-то между ними, непреодолимое, дорога ведет одна, а сердце каждого закрыто. Хотя, Агнешка пригляделась, тот кто в маске, готов был открыться.

Он и открылся. Только не так, как она ожидала, потому и ахнула от неожиданности, запоздало обеими ладошками зажав рот. Но то, как резко отвернулся другой – неприязненно, разочарованно – приметила.

Маска осталась в руках гостя. А под нею – серая, будто смятая кожа, продавленный посередине нос, прорезь рта, будто и без губ вовсе, не определишь, старик ли, молодой ли, редкие клочки волос, сбритые недавно. Глаза, вот, живые, юные, яркие, синие-синие, того глубокого цвета, что появляется в небе в конце лета. К ним обращаясь, чтобы голос не дрожал, Агнешка и приговорила:

– Я не лекарь.

– А нам лекарь и не нужен, – и голос снова обволок, обтек, как легкий ветерок в зной, – нужна кружевница, что за трехдневную Красную Луну сплетет кружево, обойдясь без света, без единого узелка, без праздного слова. – Казалось, некрасавец произносит слова, давно заученные наизусть, нараспев, на одном выдохе. – Покроет она меня этим кружевом и стану я видом приятным глазу человеческому, а не тем уродищем, что выродился из чрева материнского.

– У меня свадьба, – прошептала, скомкав на груди платье, Агнешка, словно душу свою защищала неведомо от чего.

– Сплетешь, и выходи замуж! – прорычал седовласый. – Заплатим с лихвой, если все получится! Богатой невестой будешь!

– У нас принято на трехдневную Красную Луну свадьбы играть, – возразила девушка тихо.

– Значит, поторопишься, чтобы успеть! – отрезал мужчина. – Есть подпол здесь у тебя?

– Да, – не понимая, к чему этот вопрос, ответила Агнешка.

– Полезай, там темно. И бери, что нужно, – скомандовал седовласый.

– Мне надо предупредить…

– Потерпят.