Ерминия Жданко и Георгий Брусилов
Она написала письмо отцу и мачехе, которую нежно любила и называла мамой:
«Дорогие мои мама и папа, верю, что вы меня не осудите за то, что поступила, как мне подсказывала совесть. Ради одной любви к приключениям я бы не решилась вас огорчить. Объяснить вам всё в письме трудно, нужно быть здесь, чтобы понять…
Юрий Львович такой хороший человек, каких я редко встречала, но подводят его все самым бессовестным образом, хотя он со своей стороны делает всё, что может.
Наше опоздание произошло из-за того, что дядя, который дал денег на экспедицию, несмотря на данное обещание, не мог их вовремя собрать, так что из-за него одного чуть дело не погибло.
Когда об экспедиции знает вся Россия, нельзя же допустить, чтобы ничего не вышло. Довольно уже того, что экспедиция Георгия Седова, по всему, кончится печально…
Всё это на меня произвело такое удручающее впечатление, что я решила сделать что могу, и вообще чувствовала, что если я сбегу, как и все, то никогда себе этого не прощу…
Юрий Львович сначала и слышать не хотел о том, чтобы я пошла с ними. Когда я приступила с решительным вопросом, могу я быть полезной или нет, сознался, что могу.
Наконец согласился, что я телеграфирую домой. Вот и вся история, и лично чувствую, что поступила так, как должна была, а там – будь что будет…
Во Владивостоке будем в октябре или ноябре будущего года… Пока прощайте, мои милые, дорогие. Ведь я не виновата, что родилась с такими мальчишескими наклонностями и беспокойным характером, правда? Целую вас крепко, ваша Мима.»
Генерал Жданко хорошо знал упрямый характер дочери. Ерминия рано осталась без матери и, странствуя с ним по гарнизонам, получила более аскетическое воспитание, чем требовалось для благородной девицы на выданье. Он возражать не стал. Прислал телеграмму:
«Путешествию Владивосток не сочувствую. Решай сама.»
Ерминия с мамой Ерминией
Ерминия прибежала на корабль. Брусилов обрадовался. Он написал матери:
«Нас осталось только четверо: я, Альбанов (штурман) и два гарпунёра из командного состава. Младший штурман заболел, и его нужно оставить по совету врача. Когда было мрачное настроение: один болен, другие не приехали, то Ерминия Александровна решила внезапно, что она пойдёт, я не очень противился, так как нужно было хотя бы одного интеллигентного человека для наблюдений и медицинской помощи. К тому же она была на курсах сестёр милосердия, хотя бы что-нибудь.
Теперь она уже получила ответ от отца. И окончательно решено, что она идёт с нами. Вообще, она очень милый человек. И если бы не она, то я совершенно не представляю, что бы я делал здесь без копейки денег. Она получила двести рублей и отдала их мне, чем я и смог продержаться, не оскандалив себя и всю экспедицию… Деньги дядя задержал, и стою третий день даром, когда время так дорого. Ужасно».
Ерминии выделили отдельную каюту. Она организовала аптечку, помогла составить список имеющейся провизии, купила и лично раздала всему экипажу толстые тетради в клеёнчатых обложках, собственноручно ею озаглавленные:
«Дневник матроса (фамилия) экспедиции Брусилова от Петербурга до Владивостока, которая имеет цель пройти Карским морем в Ледовитый океан, чтобы составить подробную карту в границах Азии и исследовать промыслы на тюленей, моржей и китов».
Команда «Святой Анны»
В плавание вместе с капитаном Георгием Брусиловым отправились старший штурман Валериан Альбанов, врач Ерминия Жданко, гарпунеры В. Шленский и М. Денисов, боцман И. Потапов, рулевой П. Максимов, матросы А. Конрад, Г. Мельбарт, И. Парапринц, А. Шпаковский, О. Нильсен, Луняев, Пономарёв, Баев, Шахнин, Смиренников, Анисимов, Архиереев. В палубной команде профессиональных моряков было всего пятеро, а остальные матросы ранее на судах не ходили. В машинном отделении трудились машинисты Я. Фрейберг, В. Губанов и кочегар М. Шабатура. Повар Игнат Калмыков и стюард Ян Регальд под руководством Ерминии Жданко обеспечивали питание команды.
Ерминии выделили отдельную каюту и фотографический аппарат, которым она снимала важные, интересные события экспедиции, не подозревая о серьёзных испытаниях, которые готовит им судьба…
Ей двадцать не больше.
Она много раз убегала
Искать на фронте отца.
Но мачеха вечно мешала.
Куда ты, дурёха, опомнись.
Жизненной правды не знаешь.
Девичью честь потеряешь.
Погубишь душу свою.
Оставь упорство, геройство.
Богу доверься, прошу.
Он всё, как надо устроит.
Вернётся домой твой отец.
Дождёмся мы вместе с тобою,
Придёт испытаньям конец.
Займись медициной, учись.
Думай о жизни. Я рядом.
Запомни, всё сложится так,
Как лучше для всех,
Как Господу Богу надо…
Так надо… она поняла.
Так надо —
Потом сотню раз повторила,
Когда вся команда её
В смертных грехах обвинила.
Крушенье. Цинга. Нет еды.
Сходит с ума капитан
Полярная ночь темна.
В людских умах балаган.
Хватит. Наелись мы
Сказок про лучшую жизнь…
Уходим, уходим обратно.
Да, путь этот может стать
Для всех нас путём невозврата…
Но лучше идти, чем сидеть
Возле постели больного.
Пристрелим его и уйдём.
Нет выхода здесь иного…
– Есть выход! Я остаюсь…
Она капитана закрыла.
На шхуне останусь с ним.
Я это твёрдо решила.
Идите, спасайте себя.
И нас с капитаном спасите.
Идите, идите быстрей.
Времени мало. Идите…
В голосе сила и власть,
Приказ и мольба о прощенье…
Господи, как объяснить
Хрупкого тела свеченье?
Ангел святой на земле
Смотрит в самое сердце.
Огненным шаром любовь…
В этом пожаре согреться
Жаждет каждый из них.
Но времени мало земного…
– Мы встретимся… Знаю я,
Мы с вами встретимся снова…
И только потом понял он,
Что в вечности встречу сулила,
Когда обнимала его
И о любви говорила.
Хотела спасти их всех
Ценой своей собственной жизни…
Господи Боже, прости,
Прости нас за все укоризны…
Не оценил…
Не сумел душу понять святую.
Где мне прощенье найти?
Где мне найти такую?
Нету такой на земле…
В вечности встретимся с нею.
Тайные знаки судьбы
Я отыскать сумею…
«Святая Анна» во льдах
1912 год выдался в Арктике необыкновенно трудным. Уже двадцать лет не видели здесь таких тяжелых льдов. В Югорском Шаре, узком проливе между материком и островом Вайгач, «Святая Анна» на короткое время остановилась, затем смело вошла в Карское море, которое называли – «мешок со льдом», и двинулась вперёд, лавируя между льдинами. В середине октября шхуна вмерзла в ледяное поле у полуострова Ямал.
Ледяное поле потянуло «Святую Анну» на север, уводя от намеченного пути вдоль сибирского побережья к Земле Франца-Иосифа.
Первое время Брусилов был настроен вполне оптимистично: шхуна надёжная, голод не страшен – продовольствия припасено из расчета на полтора года, хотя дойти до Владивостока он надеялся за несколько месяцев. По вечерам команда собиралась в кают-компании, у камина, за самоваром, за игрой в домино, шутили, высказывали догадки, предположения, надежды на то, что придёт лето и освободит «Святую Анну» из ледяного плена. Душой этих вечеров была единственная женщина на корабле, Ерминия Жданко.
Ты – женщина – небесное созданье.
Ты – женщина, ты – книга между книг.
В тебе сокрыта тайна мирозданья,
Ты – мудрости Божественной родник.
Штурман Альбанов написал в своём дневнике:
«Ни одной минуты она не раскаивалась, что увязалась, как мы говорили, с нами. Когда мы шутили на эту тему, она сердилась. При исполнении своих служебных обязанностей хозяйки она первое время страшно конфузилась. Стоило кому-нибудь обратиться к ней с просьбой налить чаю, как она моментально краснела до корней волос, стеснялась, что не предложила сама. Если чаю нужно было Георгию Львовичу, то он предварительно некоторое время сидел страшно „надувшись“, стараясь покраснеть, и, когда его лицо и даже глаза наливались кровью, тогда он очень застенчиво обращался: „Барышня, будьте добры, налейте мне стаканчик“. Увидев его „застенчивую“ физиономию, Ерминия Александровна сейчас же вспыхивала до слёз, все смеялись, кричали „пожар“ и бежали за водой».
С каждым днём положение пленников Арктики осложнялось: шхуну уносило на север всё дальше и дальше, а 16 октября ледяное поле «оторвалось от Ямала», и «Святая Анна» пустилась в дрейф.
С этого времени жизнь команды была подчинена только одному – выживанию в арктических условиях. На льду, возле корабля, устроили баню. Людей распределили по всем имеющимся на борту тёплым помещениям. Лучшие каюты на первой палубе, отапливаемые двумя печками, достались командиру, штурману, Ерминии Жданко и гарпунёрам. Семь матросов расположились в кормовом отсеке, согреваемом камбузом, восемь – в носовом кубрике, при обогреве одной печкой.
Экипажу пришлось полностью снять шикарное убранство кают и палуб, чтобы сделать дополнительную обшивку на стенах и потолках внутренних помещений. В ход пошли войлок, толь и парусина. Отполированная до зеркального блеска мебель из красного дерева и роскошные ковры начали гнить от сырости.
Наступила многомесячная полярная ночь, а вместе с ней у людей началась депрессия. Даже полярное сияние, которое многие мечтали увидеть, не только не завораживало своей магической красотой, а нервировало их.
Запасы продовольствия таяли, ещё летом 1913 года закончилось топливо, керосин, свечи. Их заменили тюленьим жиром, от которого было больше копоти, чем света. Светильники-коптилки освещали пространство в радиусе полуметра, всё остальное тонуло во мраке
По углам кают блестели иней и лёд – это были самые чистые уголки на шхуне. Вечная сырость, неистребимый холод, нескончаемый мрак полярной ночи, плесень на всём – на подушках, одежде, продуктах, изнуряла людей.
Штурман Альбанов, не утративший способности шутить в этой непростой обстановке, острил:
– Бедная наша барышня, теперь, если вы покраснеете, этого не будет видно под слоем копоти, покрывающей ваше лицо!
