University. Повести
Алексей Александрович Федотов
Повести–фантасмагории University, «Стикс» и "Цифровые рептилоиды" адресованы широкому кругу читателей, интересующихся проблемами высшей школы и искусственного интеллекта. А эти проблемы оказываются самым неожиданным образом тесно связаны в повествовании, так или иначе выходящем на многие острые проблемы современности.Образность и местами резкость изложения определяет их читательскую аудиторию, как 18+.
Алексей Федотов
University. Повести
University
Заседание ректората
Ректор университета Акакий Мардариевич Иванов важно вошел в свою приемную. Это был пятидесятилетний «восточный мужчина с русскими замашками» (как сам он себя характеризовал); если так, то и от Востока и от России он взял все самое неординарное. Поговаривали, что раньше его звали Сруль Музафарович, и он, желая казаться русским, сменил имя и отчество. Паспортистка, видимо с усердием отнеслась к его просьбе подобрать новые имя и отчество, созвучные и содержательно близкие прежним, а фамилию вообще выбрала самую что ни на есть русскую. Правда ли это, никто в университете не знал, но слух такой ходил.
В приемной толпились несколько преподавателей, большинство из которых тут же подобострастно начали здороваться, в ответ удостоившись от ректора лишь пренебрежительного кивка. Но к единственной, кто приветствовал его даже не кивком, а каким-то морганием, что по всей видимости должно было означать высшую степень презрения, Иванов подошел сам. Это была доктор искусствоведения Елена Петровна, очень известная в регионе дама, которая свою любовь к искусству проявляла в том числе и тем, что каждый месяц красила волосы в другой цвет. Сегодня они были зелеными. «Зайдем ко мне», – заговорщицки шепнул ей ректор. Как только они оказались в его кабинете он тут же с какой-то мальчишеской радостью выпалил:
– Ленка, ты вот культурная такая, а я зато на прошлой неделе в Италию ездил, а ты нет!
– И что же ты делал в Италии? – презрительно спросила Елена Петровна.
– В Везувий отлил! – гордо заявил Иванов.
– Врешь: тебе слабо! – безапелляционно заявила доктор искусствоведения.
– Да как же вру: самая что ни на есть чистая правда!
– Не льсти себе! – пренебрежительно возразила ему профессор и направилась к выходу.
– Лен, может коньячку выпьешь? –примиряеюще спросил ректор.
– Не пью и другим не советую! – все так же важно заявила дама и вышла из кабинета.
Как только дверь за ней закрылась, Акакий Мардариевич весело засмеялся и выпил рюмку коньяка. В кабинет заглянула секретарша Марфа Васильевна – женщина пенсионного возраста и вполне простых манер, которая про то, что такое субординация знать никогда не знала, а если и знала, то всей своей жизнью выказывала полнейшее к ней пренебрежение.
– Опять пьешь с утра! – недовольно сказала она. – У тебя же через полчаса ректорат!
– Гадость какая! – скривился ректор как от зубной боли. – По этому случаю нужно непременно выпить!
И он, также не закусывая, выпил вторую рюмку.
– Марфушечка-душечка, а все-таки плохо нам без Бориса Николаевича? – товарищески спросил он секретаршу.
– Марфа Васильевна я! – недовольно ответила та.
– Уж прямо и Васильевна! Так скучаешь по Николаичу?
– Скучаю…
Борис Николаевич лет двадцать работал в университете проректором по административно-хозяйственной работе и был единственным, кто чувствовал себя на работе более вольготно, чем ректор. Его кабинет находился в подвале без окон, туалета там не было. Когда Борис Николаевич побольше принимал «на грудь», то ему лень было идти на первый этаж и, пользуясь тем, что подальше в коридоре лампы сплошь были перегоревшими, он справлял малую нужду прямо там, отчего запах в коридоре был таким, что лишний раз туда никто не ходил. Полгода назад проректор по инновациям Оксана Александровна Бубнова, которая забирала все большую власть в университете, добилась увольнения проректора по АХР, с которым у нее были постоянные стычки, чем вызвала скрытую ненависть ректора. Сделать с ней он ничего не мог, но сквозь зубы всегда шипел, вспоминая ее: «Не забудем, не простим!»
– А как Борис Николаевич тогда танцевал на смотре студенческой самодеятельности! –мечтательно сказала Марфа Васильевна.
Акакий Мардариевич тут же вспомнил эту трогательную картину, когда седой высокий полный мужик хорошо за шестьдесят посередине студенческого концерта внезапно залез на сцену, выхватил микрофон, спел «Мурку», а потом начал танцевать со студентками. Бубнова уже тогда предлагала его уволить, но Иванову удалось вывернуть так, что это был согласованный флэшмоб, за который проректора не только не уволили, но напротив выписали ему премию в размере десяти тысяч рублей, которые они благополучно пропили.
– Да, были люди в наше время… – с тоской ответил он, выпил еще рюмку и грустно сказал: – Зови этих прохвостов.
…На заседание ректората пришли Оксана Александровна Бубнова, проректор по учебной работе Виктория Васильевна Цыганова, проректор по научной работе Эдуард Леонидович Цирков. Новый проректор по АХР Иван Спиридонович Трофимов запаздывал, и ректор заявил, что «Иван Спиридонович это такой непонятный мужик, что его на заседание ректората вполне можно и не ждать», что было встречено крайне неодобрительным взглядом проректора по инновациям, чьим протеже был Трофимов, и довольными взглядами остальных проректоров, которые любили, когда ректор о ком-то издевательски отзывался (если, разумеется, их самих это не касалось).
Бубнова была дама такая, что о ней в двух словах и не расскажешь, а много о таких людях говорить как-то и не хочется. Цыгановой было хорошо за пятьдесят, она очень любила разные ФОСы, УМК и все то, что обычно ненавидят вузовские преподаватели, но при этом очень не любила реальный учебный процесс, а науку просто тихо ненавидела. Ее тайной мечтой было сделать из университета колледж, но здесь ее интересы наталкивались на интересы многих других лиц, намного более влиятельных чем она, поэтому она о своих планах предпочитала молчать. Ректору было «западло работать в каком-то чмошном колледже», Цирков вообще хотел сделать на базе университета какой-то международный научный центр и чуть ли не каждую неделю проводил интерактивные международные научные конференции (как говорили злые языки с Бурунди и Зимбабве, но чем они отличаются от Великобритании и США Цыганова не знала, поэтому только тихо копила злость). Опять же у Бубновой были свои планы на университет. Эдуард Леонидович был единственным молодым человеком в ректорате, чуть за тридцать, и так и генерировал разными идеями, призванными выставить Цыганову непроходимой тупицей, и в то же время вполне приемлемыми для ректора и Бубновой. Иванов про него говорил: «Этот далеко пойдет, если не остановят».
– Я собрал вас, господа, чтобы сообщить пренеприятнейшее известие, – театрально начал заседание ректората Акакий Мардариевич.
– Проверка Рособрнадзора что ли? – выпучила глаза Виктория Васильевна.
– Хуже.
– Вас решили отправить на заслуженный отдых? – с нескрываемой издевкой спросила Бубнова, единственная, кому в университете такая наглость могла сойти без последствий.
– Это может быть сопряжено с тем, о чем я хочу сказать, но вопрос глобальнее.
Ректор выжидательно посмотрел на проректора по научной работе, но тот невозмутимо сохранял молчание. «По крайней мере за умного сошел», – подумал про себя Иванов и продолжил:
– Меня вчера вызвал к себе губернатор. Есть идея создания в нашем регионе опорного вуза. Присоединять будут нас – такое мнение старших товарищей.
– А насколько именно старших товарищей? – ехидно поинтересовалась Бубнова в то время, как остальные молчали, ошеломленные как снег на голову свалившимся известием.
Иванов посмотрел на нее презрительно и назвал только имя и отчество одной дамы из областного правительства, которые заставили, наконец, замолчать и неугомонную проректора по инновациям и посмотреть на него также ошеломленно как и остальные.
– Что скажете, Эдуард Леонидович? –поинтересовался ректор.
– Даже и не знаю, что тут и сказать… –растерянно ответил тот.
– Вот именно! – довольно сказал Иванов. – А потому на сегодня заседание наше окончено. И да, кстати: по операции «Ъ» пока отбой.
Операцией «Ъ» называлась идея, чтобы каждый из членов ректора провел «дружескую» беседу с определенной группой представителей профессорско-преподавательского состава (так, чтобы ни один не остался не охвачен столь лестным вниманием руководства) на предмет того, чтобы те написали заявления о переводе на полставки, а лучше на четверть. Мотивировать по плану предполагалось тем, что это требование Президента о повышении зарплат, что денег на повышение федеральный центр не дает, а если не повысить, то вуз закроют. А так можно будет выйти из положения: зарплата и работа те же, но за половину ставки. Но это была лишь верхушка хитроумного плана: на самом деле планировалось нагрузку оставить ту же, а вот зарплату сократить пропорционально. Что касается высвободившихся средств, то их предполагалось направить на стимулирующие выплаты членам ректората и работавшим в университете на четверть ставки членам областного правительства. А недовольны будут все равно не ими, а Президентом, потому что те, кто работают в вузах (по мнению составителя данной концепции, с чем Иванов не был вполне согласен) народ глупый, и видит не то что есть, а что покажут.
– Чего бы это отбой? – недовольно спросила Бубнова, являвшаяся автором идеи.
– Так может нас всех выгонят через полгода, хоть память у людей хорошая останется… – лирично сказал ректор.
– Это не профессиональный подход, – скривилась Оксана Александровна.
– На сегодня все! – сказал Акакий Мардариевич, и проректор по инновациям скривилась еще больше.
Члены ректората стали выходить, однако проректор по научной работе не спешил выйти из кабинета.
– Вы что-то хотели? – спросил его Иванов.
– Да, хочу посоветоваться, какой мне лучше эпиграф добавить к моей новой монографии…
– Даже не раздумывая пишите: «Достославные пьяницы и вы, досточтимые венерики (ибо вам, а не кому другому посвящены мои писания)!» Франсуа Рабле, – и ректор испытывающе посмотрел на своего заместителя.
– Прекрасная идея, – спокойно ответил тот, а про себя подумал: «Действительно отлично: тебе я книгу и посвящу!»
Как только и Цирков вышел из кабинета, ректор быстро подошел к шкафу, открыл дверцу, достал бутылку с коньяком и прямо из горлышка несколько приличных глотков. Внутри разлилось приятное тепло, состояние стало более умиротворенным. «Пожрать надо сходить, – лениво подумал Акакий Мардариевич, – а то от работы кони дохнут, а я тут живу в постоянном стрессе!» И убрав заметно опустевшую бутылку обратно в шкаф, он под неодобрительным взглядом Марфы Васильевны вышел из кабинета и направился в сторону университетской столовой.
Проверка Рособрнадзора
Пообедав, Акакий Мардариевич вернулся в свой кабинет, сказал секретарше о том, что будет очень занят, потому что после плотного обеда по закону Архимеда полагается поспать, а он человек законопослушный. Пропустив мимо ушей какой-то ее ехидный, но ставший от ежедневного повторения привычный комментарий, ректор закрылся в кабинете, выпил стакан коньяка и прошел в комнату отдыха. Там он лег на диван, прикрылся пледом и погрузился в воспоминания, на которые его натолкнули слова проректора по учебной работе о проверке Рособрнадзора.
…Проверка Рособрнадзора у них была год назад; еще Борис Николаевич тогда работал. Иванову как сейчас вспомнились члены комиссии. Председателем была Таисья Алексеевна Поросюкова – худощавая пожилая дама, похожая на немку, которая выкуривала по три пачки крепких сигарет в день и выпивала по двадцать чашек кофе. Возможно, она чувствовала глубокое несоответствие того, чем она занимается, своему внутреннему душевному устройству, но так как пока не могла найти другой работы, предпочитала жить в состоянии постоянного внутреннего конфликта. В комиссию также входили: Гипзиба Ивановна Гнидикова – белобрысая бабенка лет тридцати, которая умела найти нарушения даже в том, что их нет, потому что отсутствие нарушений настолько подозрительно, что явно свидетельствует о том, что за этим скрываются какие-то более серьезные нарушения. В Рособрнадзоре у нее было прозвище «бультерьер». Нэнси Петровна Чувикина – субтильная дамочка, немного инфантильная, несмотря на то, что ей было уже под сорок. Ее всерьез не воспринимали; возможно, она была нужна для прикрытия, так как, ничего не понимая в сути проблем, могла с невинным взглядом доказывать, что они все правильно делают, с такой искренней убежденностью в собственной правоте, что это дорогого стоило. Мужчина был только один – Григорий Алексеевич Орлов. Ему недавно исполнилось тридцать пять, уверенность и внешняя доброжелательность были его визитной карточкой. Для игры в плохого и хорошего полицейского они с Гипзибой были идеальной парой.
Три дня они шерстили все бумаги, которые только могли найти в университете; Гипзиба чувствовала себя охотничьей собакой, которой дали команду «фас», Таисья Алексеевна явно нервничала и, несмотря на запах, каждый пять минут бегала курить к кабинету проректора по АХР Бориса Николаевича Котова, потому что на улице было холодно.
– Вы точно уверены, что здесь можно курить? – недоверчиво спросила она его, когда он в первый раз показал ей место для курения.
– И не только курить! – убежденно ответил тот, кто знал, о чем говорил.
– А почему же на этой табличке написано: «В университете запрещается курить и распивать спиртное. За нарушение увольнение»? – не унималась Таисья Алексеевна.
– Так это не для нас, а для чмырей, – смеясь ответил Котов с такой внутренней убежденностью, что она полностью разрушила все внутренние сомнения председателя комиссии. Она успокоила себя еще тем, что ходила курить под эту табличку только шестьдесят два раза в день, а все, что меньше ста – не считается.
Нэнси пугливо жалась к Гипзибе, которая предупредила ее, чтобы она ни в коем случае ничего здесь не пила и не ела. И приводила в пример свою историю, когда ей в одной академии, которую она хотела закрыть, подмешали в чай снотворное со слабительным. Чувикина ужасалась, а Григорий Алексеевич, смеясь, спросил: «Почему же ни мне, ни Таисье Алексеевне никогда ничего подмешивали? Может и тебе не подмешивали, просто стыдно признаться, что такая соня и засранка?» Гипзиба разразилась потоком отборной брани, но в глубине души чувствовала, что все не так просто – экспертиза, которую она заказала сразу же после инцидента, ничего не выявила; если перевести с научного языка на обывательский ее заключение было во многом схоже с тем, что сказал Орлов. А коллеги в конторе потом объяснили Гнидиковой, что если проверяешь фармацевтический факультет с намерением его закрыть, не очень профессионально есть и пить то, что там тебе дают.
С бумагами занимались в основном Гипзиба и Нэнси, у Таисьи Алексеевны все время уходила на то, чтобы выкурить шестьдесят две сигареты (в один день она позволила себе семьдесят восемь, но это просто потому что сбилась со счета и поняла это только по пустым пачкам. Впрочем, ей тут же удалось себя успокоить тем, что это все равно меньше ста, значит, не считается). Через каждые три сигареты она подходила к кофе-автомату, чтобы выпить чашку крепкого кофе. Григорий Алексеевич болтался по вузу, с любопытством осматривая стенды на стенах, болтал с сотрудниками. Заходя в кабинет, где работала комиссия, он, подходя к Нэнси, обычно начинал петь:
«Дым сигарет с ментолом,
Пьяный угар качает…»
Та сначала жутко смущалась, но потом научилась у Гипзибы говорить: «отстань, дурак». Впрочем, Орлова это ничуть не смущало: он подходил к Гнидиковой, обнимал ее, и, глядя на Чувикину допевал:
«И когда ее обнимаю,
Все равно о тебе вспоминаю».
Ему вообще доставляло удовольствие их цеплять. Однажды он спросил у них читали ли они книгу Элинор Портер про Полианну. Когда обе сказали: «Нет, а что?», Григорий Алексеевич с удовольствием рассказал, что там была служанка, которую звали Нэнси. Она очень переживала, потому что ей не нравилось ее имя. И Полианна смогла успокоить ее тем, что Нэнси – очень даже неплохое имя, насколько было бы хуже, если бы ее звали Гипзиба. И под возмущенные вопли дамочек со смехом вышел из кабинета.
Наконец, проверка завершилась. Гипзиба с торжеством предъявила руководству университета восемьсот тридцать два замечания. Таисья Алексеевна и Григорий Алексеевич согласились, что их число можно сократить до тридцати пяти: Гнидикова многих документов не увидела, и еще про многие не поняла, что именно это за документы. Они с Чувикиной сочли за благо поскорее убраться, а председатель комиссии и Орлов согласились, чтобы Котов проводил их на поезд.
– Ты там случаем не труп спрятал? – недовольно спросил он, беря в руки большую и длинную сумку Григория Алексеевича, в которой было не меньше восьмидесяти килограммов веса.
– Нет, небольшие сувениры купил коллегам, – смеясь ответил тот.
– Тогда ладно, – кивнул Котов.
Он проводил их на железнодорожный вокзал, до поезда Поросюковой был час, до поезда Орлова три.
– Может зайдем? – взглядом кивнул Борис Николаевич в сторону вокзальной кафешки.
Таисья Алексеевна брезгливо сморщилась, но Орлов тут же убедил ее, что это очень даже замечательная идея.
– Вы чего будете? – деловито спросил Котов.
– Не знаю даже… Купите шоколадку, – сказала дама в надежде, что шоколадка в обертке и никакие микробы на нее попасть не могут.
Борис Николаевич купил большую шоколадку, к вящему ужасу Таисьи Алексеевны развернул ее и разломал на дольки своими руками, про которые она пребывала в полнейшей уверенности, что он их никогда не моет.
