Палеева Яна "История, которая…"

История, которая…
Палеева Яна

Ей 50, он – чуть старше. В далеком 1995 году, от метро Китай-город, они разбежались по разные стороны. Верили, что навсегда. Семьи, дети, карьера, иммиграция – кому в Лондон, кому в Калифорнию. И вот, почти через 30 лет – уютный отель в сердце Монпарнаса, вино, прогулки и секс; потом, через несколько месяцев, – тихие, почти семейные вечера в курортном пригороде Лос-Анджелеса, и ностальгическим фоном – город на Волге, спальный район и два подростка, которым кто-то сказал, что первая любовь – это несерьезно. Недосказанная история… Каких сотни. Тысячи. И каждый решает для себя – дописать ли к ней пару счастливых страниц или… оставить все как есть…

Палеева Яна

История, которая…

Очень страшно начинать.

Первое слово в тексте это, на самом деле, точка в нереальной, сумасшедшей, восхитительной по своей дерзости авантюре, и поставить ее, значит признать, что впереди опять и снова – беспросветная тоска. И жалость к себе, к своей неслучившейся любви.

К жизни, которая вроде была, а вроде и нет.

Париж 30.09.2022 – 3.10.2022

1

…Я шла в толпе прибывших, стараясь не спешить, чтобы ты там понервничал, но чувствовала, как ускоряю шаг, лавируя между чужих сумок. Видела высоко, на втором ярусе, людей за стеклом, думала, что, возможно, встречающие там, и ты в этот момент уже разглядел меня в общей массе и рассматриваешь: хороша – не хороша.

Невольно подтянула живот и спину, посмотрела вперёд и поняла, что толпа уже разрядилась, и я вижу тех, кто стоит по ту сторону. Среди них ты, полсекунды узнавания, потом ты поднял ладони вверх, обозначая: Аня, я здесь.

Не заметила сама, как протянула руки навстречу. Как оказалась в твоих объятьях, как вдохнула запах твоих губ и не смогла избежать первого поцелуя, потом второго и уже думала, не смогу остановиться, но как-то удержалась, просто потерлась носом и уткнулась лбом в твою шею. Все это длилось секунды, но я провалилась на много лет назад, оглохла и чуть не потеряла волю; казалось, мы стоим тут на вокзале вечность, и пассажиры обтекают нас с двух сторон, как река Сена – остров Сите. А мы на нем, как изрядно подпаленный, но выживший в огне Нотр-Дам.

– Ну, привет.

– Ну, здравствуй, еле успел, а ты специально медлила?

– Да нет, я в седьмом вагоне, это серединка, там народу ещё столько же.

– Пойдем?

Потом рассуждения, как лучше добираться: на такси – час пик, простоим в пробках, на метро – тебе нужно разобраться, сам не понял, что куда. Говоришь быстро, видно, что волнуешься, но сам меня успокаиваешь: все, Анюта, выдыхай, ты уже здесь, поздно волноваться.

Говорю, нужно позвонить, роуминга у меня нет. Подключаешь свой роуминг, что-то говоришь про пароль, а я ничего не соображаю, цифры кажутся случайным набором, пока ты не уточняешь: «Да я не заморачивался, мой день рождения и год».

И только в этот момент я начинаю осознавать, что это и правда Гриша, мой Гриша, год рождения и вот эти 06.06. – это все о моем родном, важном, хорошем, живом и настоящем, и он стоит сейчас прямо передо мной. И объясняет, как пользоваться билетами на метро.

Поймав мой взгляд на очередь за ними: «Билеты я купил заранее». «Гриша, какой ты молодец! – искренне восхищаюсь я. «И не выбрасывай билеты, могут понадобиться в конце, меня вот не хотели к тебе пускать». Так и сказал: к тебе. Приятно.

… Сели в метро. Точнее встали. У противоположных от входа дверей. Поймала на мысли: как в Москве. Ни секунды не спускал с меня рук. Тискал плечи, прижимался шершавой бородой к щекам, касался губ. Говорил, говорил, не помню, да и не прислушивалась, о чем именно. Смотрела, впитывала, подставляла губы.

Вагон начал набиваться, нас вплотную прижали к стене с поручнями, ты оказался чуть ли не на мне: ни капли не возражала. Вспомнилось, как на Савёловской открылись двери, и я увидела тебя: вот так же стоишь у противоположных дверей и что-то читаешь. Почти 30 лет назад, чуть больше, чуть меньше, не важно. И вот теперь в Париже, не могу оторвать от тебя глаз.

Ты извиняешься и за маленький номер (пофиг, с тобой хоть в шкафу), и за долгую и не комфортную поездку в метро (да я рада быть зажатой с тобой в любой дыре, чтобы бедром прижиматься к твоему в надежде почувствовать, как твердеет у тебя в штанах). Ты колешь меня щетиной, а я мысленно – продолжай, не отвлекайся, меня давно так никто не касался.

Наконец наша станция, проталкиваемся к выходу (нет, это не Лондон – никто не освобождает нам проход), я вижу, как ты прокатываешь колёсиками чемодана по чьей-то ноге: merde, летит тебе вслед (точно не Лондон, там ещё и извинились бы).

2

– … слушай, а у нас так сразу было?

– Насколько я помню, да.

– И ведь никто не учил, удивительно.

Мы целовались, не отрывая губ; едва касаясь, отзывались на чуть заметные движения, снова и снова, не сбиваясь с какого-то внутреннего ритма и ни разу не повторяясь.

Со стороны могло казаться, что ничего не происходит. Но происходило волшебство. Проверка на свой-чужой, которую мы когда-то с треском провалили. И сейчас, казалось, у нас появился шанс.

– Не могу оторваться.

– Я тоже.

– Я могу так целоваться вечно, – шептала я тебе в губы.

– И ведь ничего особенного, но, похоже, наш секрет в том, что мы одинаково целуемся.

– И это немало.

– Это очень много!

Ты держал мои волосы в кулаке, оттягивая голову назад и сильнее прижимаясь губами, до боли; потом ослабевал хватку и выпускал мой стон из опухших губ. «Еще, не останавливайся».

Потрясающее чувство, словно мы начали в 89-м: я закрыла глаза, а открыла в 2022-м. Жизнь длиной в поцелуй.

А что, отличное название. Надо продать.

3

Поиск такси около Лувра – безнадёжное занятие. Сумерки уже сгустились, и без очков вся эта воскресная суета с рекламными огнями, светофорами, фонариками над кафе сливались для меня в одну картину – да, да, ту самую: размытый Париж с ярко-красными и зелёными деталями на пошлых картинках. Для романтиков тоже есть вариант – Париж Амели, кислотный красно-зеленый.

Множественные красные огоньки над крышами такси плыли в медленном потоке, когда над одной из них загорелся зеленый. Ты вскинул руку, но к машине, остановившейся, кстати, во втором ряду, уже бежала какая-то растрёпанная мадам.

«Не судьба», – подумала я, но у судьбы были другие планы и, получив отказ, дама ретировалась. «Монпарнас», это уже ты озвучивал заказ. «Oui, oui», – с легким арабским акцентом прозвучало в приоткрытое окно.

Какая-то музыка, треп шофёра по телефону, слепящие стоп-сигналы, велосипедисты, ныряющие под крыло такси, узкие улочки со столиками почти на проезжей части, и люди, люди, – все это где-то там, в другой вселенной. А в моей: твой запах, рука на моем бедре, нежный поцелуй в висок и молчание, чтобы не разрушить волшебство момента.

По идее мы должны быть усталые вусмерть: мы гуляли весь день, мы почти ничего не ели, кроме утреннего круассана и небольшого омлета (вынужденная посадка в уличном кафе под навес с обязательным ланчем или проливной дождь – выбор очевиден). Но я знала, что как только мы войдем в нашу каморку, скинем обувь и куртки, ничто не остановит нас от поцелуев: сладких, дурацких, по-детски нетерпеливых, чтобы потом очнуться обнажёнными, такими красивыми и честными.

В тепле автомобиля, на твоем плече, со сплетенными пальцами и пульсацией («я здесь очень отзывчивая», «ах, да, одеяло» – диалог двух дебилов, третьим не понять) я уже с трудом сдерживала дыхание, чтобы не выдать себя стоном. Я уже и забыла, что можно кого-то так хотеть.

Да кому я вру, кого-то… Только тебя и можно.

4

… я стояла на коленях, и меня накрывала паника. Жуткий, ни с чем не сравнимый ужас. Где, где эта чёртова дверь?! Хотелось выть от отчаяния.

Я прошлась пальцами, до сантиметра изучив стену, но ни намёка на дверь, пока не опустилась на пол, в полубессознательном состоянии ища щель между полом и стеной: абсолютное непонимание, что происходит, навалилось на меня тошнотворной истерикой.

У панической атаки есть свойство: ты не понимаешь, что это именно она. Страх смерти, зашкаливающий пульс, попытки куда-то бежать, кричать: помогите, мне плохо, я сейчас умру, – все это было, но понимание приходит потом. А тогда я боялась лишь одного, что где-то здесь, в темноте, есть открытое окно, а я не понимаю, не помню, где оно!!! И ещё, откуда-то издалека, фоном, доносилось: это стыдно, стыдно, некрасиво. Не дай увидеть себя такой.

Меня трясло. Голова раскалывалась. Хотелось сдохнуть.

Но вот я сижу на полу в крошечной душевой, в той самой, дверь в которую я только что отчаянно искала, и рыдаю в голос: Гриша, Гриша, мне плохо. Ты проснулся, ты помог мне стряхнуть морок, не вникая в тонкости моего состояния. А кто бы вникал? Похмелье, отравление, никотиновая интоксикация – все это вписывалось в клиническую картину. Но главное, ты меня отвлёк, разговаривал тихо, но твёрдо, и моя истерика вместе с тщетными попытками проблеваться почти сошла на нет.

Уже не колотило, дыхание приходило в норму и, о чудо, захотелось спать. Просто спать, забыв, как я выла от иррационального ужаса несколько минут назад.

Ты лежал рядом, мягко уговаривал: тебе надо поспать; ни приобнимая, ни даже касаясь. И я благодарна за это, иначе я бы задохнулась от стыда.

5

… в душевой жужжала бритвенная машинка, я раскладывала вещи в шкафу, попутно создавая месс на крошечном столе; задавала вопросы вслух: где эта зарядка, а носки, а куда я заныкала зажигалку? Нервничала, суетилась, не понимала, что я чувствую: страх, облегчение, желание бежать?

– Так лучше? – ты стоял в дверях с полотенцем в руках.

Всё в мелких красных точках. На подбородке и над верхней губой проступали крошечные кровавые капельки.

– Порезался?

– Говорю ж, с утра восемнадцать, бриться не умею.

Подошёл, провёл подбородком по моей щеке.

– Намного лучше, спасибо.

Поцеловала в мягкие губы, все ещё не понимая, торкает – не торкает. Подумала, какое удачное слово – пригубить: попробовать губы, как вино, на вкус, крепость, букет, пробудить воспоминания, после первого же глотка – выдохнуть, расслабиться, захотеть ещё. Или не захотеть. “С утра восемнадцать». А мне, стало быть, шестнадцать. Торкает. Хочу ещё.

6

… зачем мы начали этот разговор? Мы были так близко, чтобы все пошло наперекосяк. Прошли в миллиметре от катастрофы. Но вопрос был задан, хоть ответ я знала. Точнее, мне его уже давали, все в том же 2009.

Ты его повторил, почти дословно, и от этого он приобрёл все черты окаменелости, без живых эмоций и искреннего участия. Хорошо изученная, удобная формулировка, видимо, использованная до меня и не для меня многократно. И вроде обращался ты ко мне, но отчуждение, которое я в этот момент испытала, отбросило меня на почти невозвратное расстояние. «Аня, Аня, полегче, slow down».

Еда стала пресной, невкусной, и даже повторный разогрев не улучшил ситуацию. Я хотела знать, не почему женился, а почему именно на ней, вместо этого зачем-то начала рассказывать историю своего первого замужества. В том же стиле, с заученными подробностями, будучи уверенной, что я тоже повторяюсь. Зная, что половина неправда, половина скучно и в общем-то никому не интересно.

– Я ошибался, – подвёл итог, – испортил жизнь еще одному хорошему человеку.

Эта констатация отменила вопрос, который уже срывался с языка. Человек хороший, выбор, хоть и ошибочный, по твоему признанию, ты сделал, какая разница, не одна, так другая.

Словно услышав мои мысли или просто прочитав их на моем лице (это не сложно, с тобой я не умею притворяться):