Солнце моё
Борис Алексеев
"Солнце моё" – роман о любви. Главного героя книги двадцатилетнего испанского юношу по имени Огюст преследуют фантастические обстоятельства. Загадочным образом он перемещается из 1991 года в прошлое, в 1911 год и в этом новом для себя времени неожиданно находит то, чего был лишён в реальной жизни – любовь, семейное счастье и радость творчества. Однако счастливую жизнь героя прерывает череда кораблекрушений, в которых гибнут дорогие ему люди. Огюсту кажется, что некая сила ведёт его через тяжелейшие испытания, напоминая, что счастье, которое он присвоил себе вопреки логике времени, предназначалось другому. Впору отчаяться, но чувство благодарной любви помогает Огюсту осмыслить и пережить горестную череду случившихся событий. Герой как бы идёт с фонарём сквозь вереницу чёрных комнат и светом любви освещает их. При этом непрерывно меняется сам. Из заносчивого двадцатилетнего юноши время лепит мудреца, познавшего простую истину: любовь – свет.
Борис Алексеев
Солнце моё
Фантастическая рапсодия о любви
Часть 1. Огюст
1991 ГОД, ДВЕНАДЦАТОЕ АПРЕЛЯ
Испания. Приморский городок Сан-Педро. Оздоровительный бассейн «Талассия» на окраине города. Йодистый запах подогретой морской воды.
Я иду по гулкому коридору, разделяющему голубой оазис бассейна и многочисленные кабинеты спа-процедур. Моё тело, разомлевшее от долгого тридцати шестиградусного купания, торопится покинуть влажные пределы Талассии и остудить себя прохладным морским бризом.
Из бокового прохода прямо передо мной вышаркивает огромный сутулый старик. Покачиваясь на худых жилистых ногах, старик направляется к выходу. Его походка напоминает колыхание шлюпки в волнах на короткой береговой привязи.
Ускоряю шаг, пытаюсь протиснуться между ним и стеной коридора. Не получается. Сила, похожая на взаимодействие однополярных зарядов, отталкивает меня. Что за ерунда! Вновь ускоряю шаг. И вновь старик не подпускает меня.
«Ах, так!» – демонстративно перестаю куда-либо спешить. Если честно, мне и спешить-то некуда. Вторую неделю не случилось найти хоть какую-то работу. Отсутствие работы, как известно, затягивает человека в топь хронического безделья. А чел, озлобленный затянувшейся хроникой (говорю ответственно!), способен на очень нестандартные поступки, к примеру, пускается в частный сыск. Зачем? – Неважно. Сыскарь, как комар, высасывает из объекта непонятку, а потом сцеживает выпитое в свои пустые умственные пазухи – отлично сказано! Именно сыск вытащит меня из трясины будней – решено! Чем я не Шерлок?
«Хэй, Огюст! – будто говорит мне дружище Холмс. – Тебе двадцать лет! Помни: жизнь – игра. И в этой игре ты обязан играть на выигрыш независимо от окончательного результата!»
* * *
Перечитываю собственные записи: «озлобленный хроническим бездельем»… Хорош, нечего сказать! Окончил лучшее вachillerato* в Сан-Педро. Сам сеньор Пабло тискал меня в объятьях и шептал в ухо: «Иди, сынок, пусть дорога укажет тебе путь к счастью!» Какая дорога? Всюду, где я ни пытался устроиться на работу, холёные менеджеры лапали мои документы, и отвечали, лыбясь, как раздавленные помидоры: «Сеньор Огюст, очень сожалеем, но ваше досье нас не убеждает. Позаботьтесь обзавестись протекцией».
Протекцией! Где я возьму протекцию? Мой отец – великий умница, но он простой рыбак и не вхож в денежные кабинеты. А протекция сеньора Пабло им нужна как на базаре тухлая рыба – «вечно этот школьный нянька пристраивает своих бездельников в тёплые местечки». У-у, сволочи раздавленные…
Перевожу взгляд на объект сыска, вернее, на его совершенно лысый затылок. А старикан-то непростой! Примечаю его необычайно развитые теменные бугры. Помню, на уроках психометрии модница Эльза утюжила нас цитатами из какой-то тёмной книжонки: дескать, развитые теменные кости указывают на наличие в экстрасенсорике человека паранормальных способностей. Чушь собачья, но я запомнил. Может потому, что отец часто говорил мне: «Где бы ты ни был, наблюдай человека, так ты познаешь самого себя».
Ну вот, пока я припоминал бородавку на шее Эльзы (вечно она прятала её под крохотный шарфик-арафатку), старик набрал крейсерскую скорость и метров на десять ушёл вперёд. «Э-э, дырявая субмарина, так дело не пойдёт! – я прибавляю в скорости. – И вообще, сеньор Огюст, запомни: ты сегодня сыскарь и не валяй дурака – Fac quod debes, fiat quod fiet!**»
*вachillerato (исп.) – последние два выпускных класса испанской средней школы.
** Fac quod debes, fiat quod fiet (лат. лучезарный Марк Аврелий)– Делай, что должно, и будь, что будет.
СЫСК НАЧИНАЕТСЯ
Как гребцы на двухместном каноэ, мы синхронно движемся по извилистому коридору и через пару минут оказываемся в просторном вестибюле. Старик тормозит возле стойки ресепшн, что-то говорит консьержке, та улыбается и подаёт конверт. Мой «визави» долго рассматривает депешу, видно собирается с мыслями, затем размашистым движением вскрывает печатку и погружается в чтение. По мере того, как его глаза перебегают с одной строки на другую, корпус старика медленно разворачивается в мою сторону.
Он прекращает читать, поднимает глаза и фокусирует взгляд прямо на мне. Я едва успеваю увернуться от выпущенных в меня двух колких смоляных стрел и сменить на лице выражение охотника на гримасу беззаботного гуляки.
В вестибюле много народа и довольно шумно. По рассеянному состоянию старика я понимаю, что стрелы, выпущенные в мою сторону, предназначались вовсе не мне, а кому-то другому, о ком, видимо, сказано в депеше. Дальнейшие события показали, что я ошибался – стрелы предназначались мне. Однако сейчас эта ошибка лишь добавляет моим действиям уверенности, вернее, наглости в исполнении задуманного сыска. Почти не таясь, я наблюдаю, как старик тщательно мнёт бумагу и затем резким движением руки бросает комок в урну, будто освобождается от тягостной нужды. С минуту стоит неподвижно. Убедившись, что комок исчез в урне окончательно, он расправляет сутулые плечи, выпячивает подбородок и, выпустив в мою сторону ещё одну стрелу «с прищуром», решительно направляется к выходу.
Иду за ним. Эпизод со стрелами, едва не «проткнувшими» меня пару минут назад, беззаботно рассыпается в памяти. Так волна, при ударе о волнорез, крошится на миллионы незначащих брызг и перестаёт существовать. А ведь только что она как всякая большая форма обладала уникальным внутренним содержанием…
* * *
Наше «двухместное каноэ» пересекает бурлящую гавань вестибюля, минует «пороги» проходных вращающихся дверей и оказывается на ступенчатой отмели огромного уличного океана. Я крадусь метрах в шести от старика. А он всё время прибавляет шаг, будто сбрасывает с сутулых плеч мне под ноги мгновения своей прожитой жизни.
Меня буквально распирает от молодецкого задора и интриги происходящего. Ведь я погружаюсь в чужую тайну! "Эх, был бы я писателем! – подумалось тогда. – Вот она книга! Судьба сама подносит перо – пиши!"
3. СТАРИК
Рискуя привлечь недоуменные взгляды уличных прохожих, я вышагиваю за спиной старика и всё более любуюсь деталями его забавного экстерьера. Передо мной необыкновенный «исторический» артефакт! Длинные шорты болтаются на худых жилистых ногах, как открепившиеся паруса двухмачтовой бригантины. Обут старикан в поношенные кроссовки поверх плотных шерстяных носков. Сутулое, обнажённое до пояса тело исковеркано бесчисленным количеством лилово-коричневых пятен и мозолистых бугорков. Спина напоминает старый морской бакен с налипшими чешуйками устриц, рачков и сухих перевязей морской травы.
Поминутно я спрашиваю себя: «Зачем ты идёшь за ним?» И продолжаю идти, не ожидая ответа…
* * *
Старик вышел за территорию бассейна и направился к бухте. На одном из круговых перекрёстков он неожиданно остановился и обернулся в мою сторону. Я замер и тоже посмотрел назад. Возле самой дороги, на балконе старинного особняка привиделась молоденькая девушка. Она держала в руках красный невероятно длинный шарф. Девушка непрерывно двигалась, подбрасывала шарф вверх и перебегала с одного края балкона на другой. При этом шарф, как воздушный змей, послушно следовал за ней. Наконец, она остановилась, многократно обвязала шарфом тоненькую шею и на моих глазах превратилась в огненный кокон!
Припомнились строки из учебника начальной мореходки: "Красный свет маяка обозначает левую от безопасного сектора область для приближающихся судов". Знать бы тогда, сколько слёз и человеческого горя произведёт в моей судьбе этот красный ориентир житейского фарватера!..
Очарованный танцем милой сеньориты, я стоял, неловко повернув назад голову и совершенно позабыв о старике.
Через какое-то время сквозь шум машин и дальние крики чаек мой слух уловил шарканье удаляющихся шагов. Звук стёртых подошв напомнил неприятное поскрипывание песка на зубах. Я обернулся в сторону моря и увидел покатую спину старика, идущего далеко впереди, почти у самой бухты. Несоответствие расстояния и звука озадачило меня. Я снова повернулся назад.
Ни старинного особняка, ни девушки на балконе не было в помине. За моей спиной галдела обыкновенная курортная толкучка, и чёрные размалёванные негры липли к посетителям, как сладкая вата.
ЯХТА
С того дня прошло шестьдесят лет, но я отлично помню ужас, охвативший меня от внезапной перемены декораций. Однако самым удивительным оказалось не это. Увлечённый игрой в преследование, я не стал ломать голову над чудовищной метаморфозой, свидетелем которой только что оказался, но беспечно (о, молодость!) вновь поспешил за стариком.
Мы подошли к пирсу. Мой «провожатый» махнул кому-то рукой. Через пару минут напротив нас причалила старенькая двухмачтовая яхта. Судя по облупившейся покраске и канатным скруткам, время службы этой старой посудины давно подошло к концу. Я не большой знаток бригантин, но даже мне показалось, что в послужном списке причалившей яхты значится не одна сотня бедовых океанических лет. Её допотопное убранство напомнило мне картинки про пиратов, которые я любил в детстве рассматривать, сидя у отца на коленях.
Вокруг корпуса яхты трепетало странное облачное уплотнение. Оно полностью скрывало судно от посторонних глаз и в то же время для тех, кто находился на самой яхте (в этом свойстве «облачка» я вскоре убедился сам) окрестная видимость никак не менялась, будто не было никакой завесы. Но сейчас я видел одновременно и яхту, и облачко.
* * *
Пусть читателя не удивляет внезапно появившаяся фраза: «С того дня прошло шестьдесят лет». Какие шестьдесят, когда герою (со слов Шерлока Холмса) двадцать, не более? Однако вот какое обстоятельство следует принять во внимание. События, о которых повествует начало романа, произошли, судя по названию первой главки, двенадцатого апреля 1991 года. То есть сегодня. В то же время я вглядываюсь в календарь, висящий напротив, и вижу, что в столбиках цифр нынешний день значится… вторым февраля 1971 года. Как так? Я человек верующий и готов засвидетельствовать перед читателем, что обе даты верны и относятся именно ко мне как автору книги!
Скажу более, через три с половиной месяца моему главному герою, коренному испанцу с французским именем Огюст (что значит Август, Августин) предстоит родиться, и ему же, не далее, как через три с половиной месяца или раньше того предстоит… закончить свою земную жизнь! Так в романе складываются его биографические обстоятельства – главный герой не может пережить свой собственный день рождения!
Читатель усмехнётся: «Не много ли загадок для столь небольшой книги?» Что тут скажешь? Давайте просто читать дальше.
* * *
Старик обогнул парапет и по откинутому трапу перешёл на палубу.
– Ты идёшь? – обратился ко мне матрос, заканчивая скручивать канат с оголовка пирса.
Я ловко перепрыгнул через ограждение и ступил на дощатый трап вслед за стариком, не замечая того, что происходящее всё более начинает диктовать мне условия игры. Присев на кормовую поперечину, я стал ждать, когда меня или вежливо попросят сойти на берег, или ткнут шваброй в спину и погонят восвояси парой солёных морских прибауток. Однако время шло, матросы совершали последние приготовления к отплытию, и на меня никто не обращал никакого внимания. «Ладно, покатаемся!» – решил я, продолжая находиться в полубредовом возбуждении от своей шпионской затеи.
Тем временем судно отчалило от пирса, подхватило парусами порывистый береговой ветер и уверенно легло на курс. Лёгкие покачивания корпуса яхты пришлись мне по душе. Я осмелел и принялся разгуливать по палубе, наблюдая за действиями команды и их статного седого капитана. Все участники плавания деловито выполняли обыкновенную морскую работу, и то, что на меня никто не обращал внимания, я объяснил себе элементарной флотской дисциплиной.
Мне давно не случалось бывать на корабле. Я с упоением вглядывался в исчезающий берег и полной грудью вдыхал сырой морозящий бриз. Однако моя «беспутная» эйфория продолжалась недолго. Невнимание команды породило тоскливое чувство одиночества. Присев на кормовое возвышение, я принялся разглядывать мускулистые тела матросов, чтобы хоть как-то убить время. Их нарочитое безразличие заставило меня задуматься над собственным положением. Я ощутил первый неясный страх. Он, как комок бумаги, брошенный стариком в корзину, совершал свою невидимую работу, надавливая мозг и путая мысли. Сменив роль сыщика на положение беспомощного статиста, я впервые ощутил тревогу за собственные действия. Как странно может обернуться безделье души!..
* * *
– Куда направляется наша яхта? – спросил я матроса, занятого креплением каната на оголовок кнехта.
Матрос равнодушно взглянул на меня стеклянными глазами, собрал к переносице густые чёрные брови и, не ответив, продолжил наматывать канат.
– Любезный, скажите: куда направляется наша яхта? – обратился я к другому матросу. Тот ловко орудовал шваброй и разгонял по палубе пенистый следок перекатившейся через борт волны.
Матрос выпрямился, облокотился на древко швабры и крикнул товарищу:
– Васса, ты чё пузырь дуешь? (О чём спрашиваешь – догадался я).
– Топи, Филя (отстань)! Крысиная ты голова…
Васса, хотел ещё что-то прибавить для убедительности, но в этот миг первая серьёзная волна сшиблась с носовой частью яхты и задрала палубу. Я упал, покатился вниз и ударился головой об угол металлического ящика. Удар пришёлся в висок, на время я потерял сознание.
Разодранная в клочья волна взлетела вверх и «просыпалась» на палубу крупными водяными комьями. Один ком пришёлся мне в голову. На лице вспучилась огромная шапка морской пены. Пена лопалась и стекала по щекам солёными струйками. Несмотря на тошноту, вызванную сотрясением головы, я поднялся. Захотелось увидеть, куда попадали матросы? Ведь устоять при такой качке невозможно. Однако к моему величайшему удивлению, оба моряка спокойно продолжали свои занятия и не обращали ни на волну, ни на меня никакого внимания.
Что происходит? А вдруг яхта пойдёт ко дну, кто будет меня спасать, если я для них не существую? И вообще, как это я не существую?! От этой мысли мне стало ещё более одиноко.
* * *
Тем временем погода улучшилась. Яхта, как барышня, засидевшаяся за рукоделием, резво бежала в открытое море. Свежая, умытая она посверкивала в лучах заходящего солнца начищенным судовым металликом. Я вглядывался в берег, который плющился и превращался в узкую, едва различимую полоску суши, готовую вот-вот исчезнуть вместе с моей двадцатилетней биографией…
Тёплый морской бриз просушил одежду. Я вернулся на корму и вновь расположился на кормовой поперечине. Задумчивость овладела моим сознанием. Я опустил голову на грудь и вскоре уснул, обласканный попутным ветром и мерными покачиваниями моего нового пристанища.
СНОВИДЕНИЕ
И приснился мне сон.
Плывёт наша яхта по морю всё быстрей, быстрей. А ветер крепчает, срывает с мачт паруса. Матросы карабкаются, чтобы поправить парусиновые полотнища, но штормовой порыв гнёт мачты, сбрасывает братишек вниз, сдирает с них просоленные тельняшки.
И видится мне: вовсе не матросы это, а какие-то причудливые морские существа присосались хоботками к древкам мачт и ползут вверх друг за другом. Некоторые, самые бесстрашные доползают до грот-брам-рея. Не удержав высоты, они шлёпаются на палубу и расползаются по корабельным щелям. Вглядываюсь в беспомощных каракатиц и уже готов посмеяться над их чудачествами, вдруг слышу за спиной гул водяного переката.
Оборачиваюсь и вижу: море сворачивается в одну огромную воронку. Миг – и адская центрифуга увлекает нашу бригантину в своё океаническое жерло, ломает мачты и уносит, как щепку, в бездонную пропасть. Яхта рассыпается на фрагменты, и корабельное месиво, кружась, исчезает в отверстой черноте. Некая сила выхватывает меня из воронки и сносит в сторону. Я погружаюсь в океаническую впадину и касаюсь дна.
Оглядываюсь. Передо мной огромный трон. На троне, свесив по сторонам щупальца, десятки хоботков и кожных наслоений, распласталось морское чудище. Горошины глаз цвета зелёного изумруда напомнили мне взгляд старика у стойки ресепшн.
– Здесь останешься. – ухнуло чудище гулким и ржавым, как затопленный Титаник, голосом.
– Женить, женить его! – послышалось со всех сторон. – Не то сбежит, ей-ей, сбежит!
