Александра Лисицина "Гарпия"

Гарпия
Александра Лисицина

В руки рыцаря, прибывшего в отдалённый городок для расследования серии загадочных кровавых убийств, попадает дневник единственного человека, выжившего после нападения Слиабанского кровопийцы. Рыцарь сопоставляет содержание дневника с множеством других документов и пытается докопаться до правды, которая оказывается гораздо удивительнее самых смелых предположений.

Александра Лисицина

Гарпия

Там, на берегу реки, в солнечной долине, раскинулся многолюдный и яркий город. Благоухающие нежными цветами улицы полны спешащих куда-то людей, крашеные разноцветные заборы – нежащихся на солнце котов, а красные крыши – жирных птиц. Но для неё непостижимы эти цвета и оттенки: она видит мелкие, но отчётливые красные пятнышки с сочными бьющимися сердцами на серо-белом фоне.

Раньше, так давно, что на это не хватает памяти, она могла летать. Ветер залихватски свистел в её длинных блестящих перьях, и упругое тело обнимали тёплые воздушные потоки.

Можно было бы сказать, что её мучили воспоминания, но это, скорее, было эхо памяти. Какие-то чувства продолжали томить и терзать её изменившееся нутро. Иногда на грани сна и яви ей виделось лицо с тёмными карими глазами, в которых она видела себя. Совсем не ту, что глядела сейчас страховидлом из луж: гротескный клюв на маленьком скрюченном личике. Там, в отражении, она улыбалась полными губами, шуршала пушистыми перьями рук-крыльев и, по-птичьи наклонив голову, любовалась владельцем тёмно-карих глаз. Ей чудились нежные пальцы, гладящие её оперение, и ласковые, обещающие слова. И там её сила творила чудеса: влюблённая юная гарпия расплёскивала её вокруг себя, даря тому единственному, ради которого она готова была лететь к солнцу и обратно.

Эти сны неизменно кончались кошмаром: ласковые руки переставали гладить её крылья, тёмные глаза отдалялись, и куда ни посмотри – со всех сторон появлялась решётка. Злые прутья, напитанные её же силой, работали против неё, не пуская на свободу. Она металась в тесной клетке, кричала и плакала, превратив любовь в ненависть, а здесь, в гнезде у каменного круга, старая гарпия скрипела во сне клювом, сжимала и разжимала когти и просыпалась с хриплым скрежещущим криком.

Теперь изменилась до неузнаваемости. Крылья потеряли остатки своего тусклого оперения, закостенели. Ненависть исказила симпатичное лицо, превратив его в маску кошмара.

Она потеряла счёт дням и зимам: куда-то исчезли все её родичи, покинув родные леса, а иные легли на землю и не откликались больше на хриплый зов последней из своего рода.

Старые её кости изогнулись, променяв восторг полёта на хруст глоток под пальцами. И было короткое сытное время, полное мести, пока проклятые сочные человечки не стали обходить стороной её лес, оставив попытки избавиться от несущего смерть чудища у древнего круга камней у дороги.

И она стала голодать.

Приходилось поджидать редких путников у дороги, далеко от гнезда, но она не могла наесться. Случалось перебиваться гадкими сухими белками и другими зверями, имён которых она не знала. Некогда тугие и гладкие мышцы иссохли. Вторя щёлканью и клацанью голодного клюва скрипели суставы. Полёт перестал быть даже воспоминанием, затерявшись клубком пыли на задворках мелкого черепа. Найдись кто-то, кто осмелился бы взглянуть на неё, он сказал бы, что это просто старость.

Но сама она была не в силах это осознать.

И продолжала, скрипом и хрипами приветствуя тучи, точить свой серп на мелкие красные пятнышки, такие недоступные в залитом солнцем городе.

Неожиданно судьба или удача преподнесли подарок: жарким днём, когда всё живое прячется как можно глубже в тень, скрипучая повозка остановилась у каменных истуканов. Старое чудовище почувствовало давно забытый запах. Неслышно пришло на него, скрываясь за широкими стволами. Два сочных красных пятна сползли с повозки и отправились прочь – к журчащему ледяной водой источнику на той стороне дороги.

Откуда в этом старом теле и скудном разуме взялась сила воли, что заставила не броситься на жертв, а зарыться в тряпьё повозки, она не думала – не могла. Но точно знала, что когда они доберутся до города, придёт страшная чёрная гроза, ливень встанет стеной и скроет её от глаз людей.

Отчёт о расследовании убийств в городе Слиабане

Я, Бансар Гарчик, рыцарь ордена св. Литке, расследователь замка Равнинных врат, в конце осени сего года направлен командором в город Слиабан для выяснения обстоятельств серии загадочных убийств, в результате которых погибло шестеро местных жителей и пятеро рыцарей ордена.

В город я прибыл в одиночку в начале недели и сразу же отправился в местное расположение ордена. Командует здесь Меран Бента, который заботливо предоставил мне комнату-кабинет и обеспечил всем необходимым, начав, естественно с материалов по делу о так называемом Слиабанском Кровопийце.

Список предоставленных документов находится в Приложении к данному отчёту. Тщательно изучив эти документы, я решил, что полезно будет осмотреть места преступлений: район складов на севере Слиабана и жертвенный камень у тракта, проходящего к югу от города и ведущего в сторону Равнинных врат.

Тщательно обследовав район складов Слиабана вообще, и переулки, где были совершены нападения, я, как и следовало ожидать, не обнаружил ничего нового. Во-первых, с момента происшествий прошло больше двух месяцев, а во-вторых, мои предшественники провели хорошую работу и собрали все улики и свидетельства и так подробно описали места преступлений, что не представляло труда узнать местность и воссоздать в воображении картину последствий нападений.

Гораздо более интересных результатов я достиг, направившись на следующий день за пределы города к жертвенному камню, неоднократно упомянутому свидетелями. Он представляет собой обветренный гранитный валун чуть больше половины человеческого роста с небрежно выбитой на верхушке выемкой. Когда я пришёл к нему, в ней лежала горсть красных ягод.

Перед камнем стояла заплаканная женщина и что-то неразборчиво бормотала. Я поинтересовался, могу ли я чем-то помочь, в ответ на что получил совершенно несоответствующую моему невинному вопросу отповедь о деятельности ордена светлячка (как в простонародье называют орден св. Литке из-за изображённого на флагах светлячка) вообще и обо мне и моих предшественниках в частности. Смысл её слов сводился к тому, что мы вмешиваемся не в свои дела и порядки, в которых ничего не понимаем. Также эта женщина сообщила в весьма эмоциональной манере, что по милости ордена Слиабан остался без покровительницы. Тогда я смело предположил, что речь шла о той самой ведьме, помощью которой, как известно, пользуются жители данного города, и которой некоторыми моими братьями приписывались совершённые зверства. Как показали дальнейшие события, я оказался прав.

Я попытался продолжить разговор, поинтересовавшись, что это за ягоды лежат на камне, но женщина развернулась и ушла в сторону города. Именно тогда, как мне кажется, ветер принёс запах застарелого пожарища и, движимый любопытством, я решил осмотреться.

За камнем в сторону юга уходит овраг, по правую руку от него тянется почти до горизонта поле, по левую же находится довольно высокий, поросший густым лесом холм с отвесными северной и западной сторонами. Запах гари мог идти только оттуда. Около часа мне потребовалось, чтобы найти путь на вершину, так как тропа (если это можно вообще назвать тропой) то и дело пересечена трещинами и уступами. Довольно близко к вершине я обнаружил первое, изрядно присыпанное снегом, тело. Оно принадлежало женщине, как впоследствии было установлено, жене хозяина кабака в Слиабане. Женщина погибла, разбившись о камни, когда сорвалась с верхней точки холма. Тело лежало здесь, судя по всему, довольно давно. Считаю, что мне очень повезло с морозной погодой.

Следующее тело я обнаружил двумя уступами выше: огромный мужчина с сильными руками и в фартуке кузнеца. Голова его была практически полностью отделена от тела, на камне остался след от удара клинка, из чего я сделал вывод, что удар был нанесён по лежачему человеку. Бегло осмотрев то, что осталось после работы воронов, я предположил, что этот человек, спасаясь от вооружённого противника, упал с обрыва и после этого уже был убит путём отсечения головы.

К сожалению, на этом мои горестные находки не окончились: на вершине холма стоял выгоревший остов маленького дома. На небольшом расстоянии от него лежали тела в одежде ордена. Впоследствии установлено, что это судья-дознаватель Намус Грод и один его помощник. То, что осталось от второго солдата, изрядно обгорело и еле угадывалось на остывших углях. На первых двух телах видны колотые и резаные ранения, в результате которых эти люди скончались.

Стараясь не затоптать возможные улики, я обошёл пепелище, которое в лучшие дни, видимо, представляло собой небольшой двухэтажный дом с каменной печью и хозяйственной пристройкой. Печная труба осталась целой, крыша и межэтажное перекрытие обвалились и завалили то, что осталось от первого этажа. Всё это также было довольно сильно присыпано смёрзшимся снегом, который затруднял осмотр.

Также в глаза мне бросилась разобранная часть пожарища и собранный из обгорелых досок навес, который рухнул уже значительно позже. Под этим навесом я обнаружил тело в очень странном иссушённом состоянии, полностью почерневшее, но причиной этому был не огонь. На теле виднелись остатки рваной, поношенной одежды.

Самой главной находкой я считаю журнал, завёрнутый в непромокаемую кожаную обложку, который сжимал в руках этот почерневший труп.

Содержание этого журнала я подробно и тщательно изучил и сопоставил с прочими имеющимися в моём распоряжении документами и сведениями и пришёл к выводу, что содержащаяся в нём информация бесценна в деле расследования убийств, совершённых в Слиабане в начале осени.

Автору дневника повезло (если позволительно так сказать с учётом всех событий) приблизиться к разгадке тайны Слиабанского Кровопийцы, но не удалось победить в борьбе со злом. Именно благодаря его работе мною составлена более или менее достоверная картина произошедшего. Содержание этого журнала, дополненное прочими документами по делу и снабжённое моими комментариями, я привожу ниже практически полностью, за исключением некоторых неподобающих данному отчёту личных подробностей.

Отчёт о нахождении тел на холме в Приложении № 4

(прим. составителя Б. Гарчика)

Дневник Йогена

Первый листок вырван из конца дневника и вложен в начало. Текст написан довольно корявым неоднородным почерком, менее аккуратно, чем весь дневник в целом, но гораздо более твёрдо, чем последняя страница.

(Прим. составителя Б. Гарчика)

В том, что произошло с женщиной, которую мне довелось знать как Кирхе-Альму, я виню себя и только себя. Именно по той причине, что ей пришлось лечить мои раны, полученные по глупости, она растратила большую часть своей необычной силы и не смогла больше отводить людские глаза от своего дома на холме.

Сейчас, когда я стою на пепелище её дома и знаю, что без её помощи жить мне осталось от силы пару дней, я считаю своим долгом закончить историю о том, что произошло со мной в Слиабане, и кто на самом деле стоит за жестокими убийствами конца лета этого года.

Однако сразу скажу, что людей, безжалостно сжёгших дом на холме вместе с его хозяйкой без суда и следствия, убил я – всех шестерых, и не жалею об этом. Я не мог отпустить их после того, что они совершили: мои орденские братья (судья-дознаватель Грод с двумя помощниками), кузнец из Слиабана, чья сестра погибла в конце лета и стала первой жертвой, жена кабатчика, потерявшая ребёнка и обвинившая в этом Кирхе-Альму, и Ситтэль – менестрель, который в начале этой истории готов был на всё, чтобы завоевать сердце Кирхе. Все они умерли здесь, на жарком ещё пепелище её дома.

Здесь умру и я.

Но сначала запишу всё, что смогу, насколько хватит сил.

День первый

Неожиданно тёплым для этого времени осенним днём мы с Ютером въехали в Слиабан, изображая из себя беспечных путешественников, и весьма преуспели в этом. Это был канун какого-то местного праздника – не то осени, не то урожая, нам было не особенно важно. Безветренный уютный вечер объял мирный город разноцветными огнями, яркими венками из осенних листьев. Город сочился предвкушением праздника. Особенно хорошо это ощущалось в забитом до отказа подвыпившими горожанами общем зале гостиницы, в которой мы остановились: невзирая на вполне определённую миссию, в расположении ордена мы не показывались, чтобы не разрушать нашу легенду.

Свободная комната оказалась только одна, не то чтобы очень тесная, но и просторной её не назовёшь. После долгой дороги я, утомлённый храпом Ютера, конечно, мечтал спать отдельно, но что поделать. Оставив вещи, мы отправились вниз, намереваясь плотно поужинать с дороги.

Впоследствии, возможно, многие подробности окажутся не имеющими отношения к делу, но я всё равно предпочитаю записывать всё: кто знает, какая деталь в будущем окажется полезной.

Мы с большим трудом пробились сквозь гудящую толпу к стойке, чтобы сделать заказ. Пришлось здорово поработать локтями, а Ютер буквально в последний момент успел перехватить чьи-то не очень чистые пальцы и едва не лишился кошелька. Конечно же в такой тесноте никакие крики «Держи вора!» и «Грабят!» не помогли понять, кто это был. В тот момент я подумал, что скудная однообразная еда у костра вовсе не так уж плоха.

Дожидаться своего ужина мы отправились на веранду, где было если и не намного свободнее, то уж точно свежее. Сидя за буквально отвоёванным столом, мы гадали, найдут ли нас девчонки с тарелками, а если и найдут, то какая часть еды доберётся до нас в конечном итоге.

Каждый разведыватель знает, что такая тьма народа – не только неудобство и шанс остаться «без штанов», но и отличное место для «рыбалки». Можно просто сидеть и ничего не делать, а сведения и слухи сами идут косяками в сети.

– Слиабан – это рай! – сказал я Ютеру.

– Я посмотрю на тебя завтра, – хмыкнул он мне в ответ.

– Завтра у тебя будет чем заняться, вместо того чтобы меня разглядывать.

Праздник праздником, а работу никто не отменял.

Но тогда вечером был тот блаженный момент, когда работа ещё не началась и можно провести время в своё удовольствие.

Стараясь игнорировать голодное возмущение в животе, я прикрыл глаза и весь стал слухом. Когда я брал свои первые уроки в каменных кабаках Нааса, поначалу меня хватало на несколько минут: дальше я путал и забывал всё, что услышал, и выходил на улицу с больной головой. Сейчас же я мог не один час плыть по течению разговоров, перетекая с одного на другой или запоминая две-три нити сразу. И раем Слиабан я назвал отнюдь не за красивый внешний вид и всепоглощающее ощущение праздника. За то время, пока мы с Ютером продирались на веранду сквозь весёлую толпу, я успел узнать, что Байдур-столяр уже надрался, едва не оттяпал себе палец и завтра пропустит всё празднество. Вместе с дуновеним ещё по-летнему тёплого ветра принесло слух о какой-то бабке на окраине, у которой выросла такая большая тыква, что та решила разрезать её прямо на грядке, залезла в плод целиком, а потом не могла выбраться из скользкой мякоти и так бы и осталась там, если бы её не заметили соседские дети. Некая Басери вот-вот родит, а дочь высоченного красноносого мужика (судя по запаху, кожевенника) ждёт не дождётся завтрашнего выступления какого-то менестреля, в то время как сам обладатель багрового носа скорее опасается за невинность дочери в связи с прибытием этого самого «бренчалки-рифмоплёта».

Я открыл глаза: сумерки сгустились, зелень заката почти почернела. На фасадах позажигали факелы, в окнах и в разноцветных фонарях – свечи.

Вместе с наступлением темноты перешли к печальным новостям. Рыбный обоз из Озёрного края задержался, и в этом году тамошней копчёной рыбы на празднике можно не ждать, не то что в том году – ого-го, сколько её было!

А ещё все знали о скором прибытии судьи-дознавателя, его и боялись, и одновременно надеялись, что ему удастся найти Слиабанского Кровопийцу, – неожиданное для меня известие. В ордене старались сделать всё, чтобы ни один слух не просочился за врата замка, а здесь уже гадали и делали ставки, когда точно он прибудет, лыс он или нет, толст или тонок, и будут ли сопровождать его прибытие гром и молнии – ха-ха-ха, верят в своего Уль-Куэло, как дети малые.

Если бы эти насмешники видели и знали то, что видели и знали я и мои братья по ордену, им даже не пришло бы в голову смеяться над именем Уль-Куэло, последнего бога среди людей. Но тем и сильно наше братство, что мы рано или поздно донесём свет знаний до самого отдалённого уголка мира. Вера моя крепка.

За весь вечер ни слова я не услышал о ведьме и был этим здорово разочарован. А ведь в том числе и по её душу должен прибыть судья-дознаватель на уже подготовленную нами с Юретом почву. Отдельно наш наставник упирал на то, что скорее всего ведьма и Кровопийца – это одно и то же лицо.

– Эй, взгляни, – напарник оторвал меня от одновременного прослушивания всех этих разговоров. – Такое зрелище пропускаешь!

Я проследил за его взглядом и увидел посреди площади прямо-таки эпизод из дешёвенького спектакля: пылкий юноша пытается вернуть расположение хорошенькой девушки.

Он дарит ей цветы, преклоняет колено, что-то вдохновенно говорит, а она, как и положено в таких сценах, возвращает ему букет, разворачивается на каблуках, взмахнув юбками, и уходит за кулисы.

– Жалко парня, – посочувствовал Ютер неловко поднимающемуся с колена юноше.

Мне, в общем-то, дела не было ни до него, ни до его дамы сердца, ни до того, что там у них произошло. Я пожал плечами и принялся за ужин, который наконец-то добрался до нас буквально по головам.

Сейчас я сижу в нашей тесной комнатушке и при свете орийского фонаря пишу эти строки. Ума не приложу, как я засну под рулады, которые во сне выдаёт храпящий Ютер!

10 октября

День второй

Погода не подвела – было ещё теплее, чем накануне, и небо сплошь весеннее, совсем не соответствующее осеннему пейзажу вокруг. В таких условиях, пожалуй, сложнее чем обычно сочетать работу и роль беспечного путешественника, которую я продолжал играть.

Гостиницу с Ютером мы покинули по одиночке, как условились заранее. Ему выпало толкаться на ярмарке, продолжая слушать, и за выпивкой выводить разговоры в нужное русло. Последнее у него, в отличие от меня, получалось замечательно. Конечно же, обильные возлияния не приветствуются в ордене, но в случае с Ютером делалось исключение: он великолепно справлялся с работой. Мой друг детства и напарник обладает одной несомненной способностью: он может выпить, кажется, целую бочку и остаться практически трезвым. Что до меня, то я для этого никогда не годился – хмель очень быстро ударяет мне в голову, и на следующий день чувствую себя из рук вон плохо.