Дневные поездки, ночные вылазки. I. Нулевой километр. II. Нерукотворные лестницы
Себастьян Родригез-Иньюригарро
Жили на отшибе: в глуши, в захолустье.«Как на острове», – говорил учитель истории и, кажется, радовался.«Как в ссылке», – вздыхал преподаватель языка и словесности.«На полном самообеспечении», – почти не преувеличивал директор.«Натуральное хозяйство, чтоб его…», – кашлял в кулак заведующий столовой.– По-монастырски, – однажды хихикнул Ил.– Твои бы шуточки в мирное русло, – фыркнул в окно учитель истории и не позволил себе постучать по столешнице парты.Зря не позволил.Сборник включает ранее опубликованный рассказ «Лес пугающих животных».
Дневные поездки, ночные вылазки
I. Нулевой километр. II. Нерукотворные лестницы
Себастьян Родригез-Иньюригарро
© Себастьян Родригез-Иньюригарро, 2023
ISBN 978-5-0060-0801-4
Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero
Что-то пошло не так, когда в интернате объявили вшивую эпидемию.
***
Сначала было почти забавно – в том смысле, что набор элементов не делал жанра.
Безобидный директор говорил по-фермерски, одевался по-фермерски и рыжеватую небритость имел соответствующую; учителя составляли эффектный контраст с начальством: они были, что называется, рафинированные, каждый по-своему, и притом нагло халтурили, не внушая дисциплинарного оцепенения ни видом, ни делом; воспитатели в целом никого не воспитывали – единичные поползновения имели место, но не имели потенциала.
То есть санитарного инспектора с квакерской шляпой и лысеющими висками отчаянно не хватало, но он приехал, и хватило с лихвой.
«Как мало надо, чтобы всё испортить, – записал Ил на полях учебника истории, а потом добавил: – Нам обещают р-е-ф-о-р-м-а-ц-и-ю. Походу, стены побелят, лепнину посшибают, статуи святых отправят добывать соль за латунную мелочь. Говорят, мы столкнулись с реальностью, но это неправда: реальность ускользает как никогда прежде, а Квакер – нереальный олух, даром что кругом непробиваемо прав. Быть олухом включено в его амплуа. Чего мне никогда не понять, так это зачем люди в здравом уме и твёрдой памяти берутся играть малопривлекательные роли. Насчёт здравого ума и твёрдой памяти Андерсен бы со мной не согласился. Я знаю, что сплю и брожу по тропам фантасмагорий, но Квакер из тех, кто уверен, что бодрствует. Так кто из нас смотрит на вещи трезво? Думаю, они с Нелли сойдутся. Какая чушь, боже мой, какая отборная ерунда… Зачем я в этом участвую».
Слово «квакер» приклеилось. Многие думали, что Ил произвёл экспресс-обозначение от приписываемого лягушкам и жабам «ква»: инспектор ведь действительно булькал, хотя не всегда, а только под гнётом ораторского возбуждения – в остальное время речь интервента не оживлялась факультативными звуками.
Да, прижился не «Санитар», а «Квакер», из чего следовало, что до реформации интернатская поросль отождествляла себя с лягушатником, а не с психушкой. После реформации стало совершенно не важно, с чем они – каждый в отдельности – себя отождествляли.
Говоря откровенно, что-то пошло не так гораздо раньше, чем объявили вшивую эпидемию.
I. Нулевой километр
1. Как на острове
Ил никогда не мог объяснить, как и зачем очутился где бы то ни было. Но гулкое здание с ажурным остовом колокольни его до поры устраивало, хотя концепция интерната вызывала иронию – лёгкую, неуловимую, неотступную.
«Самоиронию», – уточнял он в дневниках, которыми становились казённые тетради в линейку и клетку, трухлявые библиотечные книги и присылаемые из центра учебники. Последние пахли клеем и спиртом, но типографской краской почему-то не пахли.
Позади главного корпуса чернел овраг, при затяжных дождях превращавшийся в пруд – вода в нём имела почвенный цвет жжёной умбры, а на вкус была солоноватой и медной.
Дуло с трёх сторон света, но пожизненно с моря, оно же пропитывало траву и стены.
Воспитатели говорили, что боятся оползня, обрушения колокольни, наводнения.
Кто-то из учителей шутил: – «Закольцуем овраг, будет ров».
«В центре нас не поймут», – ответил директор навскидку через полвека.
«Можно подумать, сейчас понимают», – возразили ему.
Овраг не закольцевали: контуры мира вообще старались без нужды не тревожить.
***
«Могли бы соль добывать, а регион в упадке: спасибо тем, кому до фени…", – эта фраза была колокольчиком. Звяканье знаменовало, что приближается воспитательница Нелли.
Андерсену хватило одного «дзинь».
«А вам-таки хочется засунуть отроков в шахты?», – рявкнул он страшным шёпотом.
Нелли возмутилась: она считала, что заменяет обездоленным очаг родного дома, а «засунуть в шахты» не звучало по-матерински.
Язык колокольчику она, конечно, не вырвала, но с тех пор, завидев Андерсена, поджимала губы и стоически молчала, не считая тех случаев, когда по забывчивости сотрясала воздух: подлинное безмолвие было одним из навыков, которые Нелли так и не созрела освоить.
***
Жили на отшибе: в глуши, в захолустье.
«Как на острове», – говорил учитель истории и, кажется, радовался.
«Как в ссылке», – вздыхал преподаватель языка и словесности.
«На полном самообеспечении», – почти не преувеличивал директор.
«Натуральное хозяйство, чтоб его…", – кашлял в кулак заведующий столовой.
– По-монастырски, – однажды хихикнул Ил.
– Твои бы шуточки в мирное русло, – фыркнул в окно учитель истории и не позволил себе постучать по столешнице парты.
Зря не позволил: квакера совсем не ждали, а он явился.
***
Газеты из центра выписывала только воспитательница Нелли. Радио не работало: проводку закоротило давно и с концами.
Нелли взяла бы на себя обязанности подавшей в отставку техники, но ей в меру сил препятствовали, потому как она функционировала без электричества, без рычажка переключения каналов и без кнопки регулировки громкости, то есть самоотверженное радио в человечьем обличии имело все шансы стать неуправляемым.
В сущности, Нелли и без патента на нишу глашатая демонстрировала тревожный набор симптомов, но права стучаться в двери преподавательского состава у неё не было, а лишённые такта и пиетета подростки научились сливаться, едва почуяв, что воспитательница входит в раж.
Нельзя сказать, что события внешнего мира совсем не вызывали любопытства, но монологи Нелли обеспечивали что угодно – мигрень, лёгкую контузию, паническую атаку, непреодолимое желание убивать тех, кому до фени, или тех, кто это выражение придумал, – только не внятную картину происходящего в столице и прочих местах, которые не были интернатом.
Нелли не упускала случая подчеркнуть: всю латунную мелочь, всё никчёмное жалованье она тратит на информацию. Разумеется, не ради себя: она ведь ничего ради себя не делала, вся её жизнь была принесена в жертву интернату. Поэтому заголовки, параграфы, столбцы обводились красными чернилами, и расписная газета выходила на охоту.
Выслушивать Нелли было мало – следовало ознакомиться с первоисточником и яростно покивать в нужных местах.
Порой находились добровольцы: – «Тише, Нелли, тише, я не могу читать и коммуницировать… Дай вникнуть…».
Ничем хорошим это не кончалось.
«Вот! Вот!», – бесновалась Нелли, тыча пальцем в обведённый пассаж.
«Там вроде на знакомом языке пишут, – вытирал лоб очередной несостоявшийся поклонник периодики, – но чертовщина какая-то. Разворот прочитал – голова ложкой выедена, будто три часа слушал, как Нелли распинается…».
Настоящие новости узнавали из учебников – в общих чертах.
История претерпевала метаморфозы ежегодно: невзначай, исподволь или радикально – к этому привыкли.
Когда сюрпризы обнаруживались в естественных науках, становилось ясно, что в центре меняют курс с особой прытью.
Хрестоматии по языку и литературе хранились в библиотеке: их не обновляли, только в конце лета присылали скрипучие, едва прокатанные станком методички – без них тексты в антологиях анализу и трактовке не подлежали.
Август был любимым временем Муза – преподавателя словесности, который на заре карьеры трындел о струнах поэзии с неосторожной высокопарностью и жестикулировал в том же ключе. В интернате его манера изъясняться перешла из раздела «смешно до противного» в категорию «вполне приемлемо», но оперные жесты и экспресс-обозначение никуда не делись.
Итак, в середине августа Муз запирался у себя в кабинете, наполнял стакан жгучей субстанцией из бутылки, которую берёг как последний латунный грош, потрясал солёные стены взрывами хохота – короче, наслаждался.
«Ах вот оно что! Ах вот оно как!», – клич не умолкал, пока не переворачивалась последняя клейкая страница свежего педагогического пособия.
Учитель истории так не развлекался, самолично добавляя к констатации факта слово «уже», из чего Ил заключал, что раньше Андерсена тоже веселили метаморфозы его предмета, но постепенно приелись. Вероятно, тот не находил в чудесных превращениях подлинного разнообразия и потому не читал актуальную учебную литературу как сборник анекдотов, а напротив – всячески избегал отравления скукой.
К навязанному прозвищу учитель истории относился со смесью сарказма и снисхождения: оно служило альтернативой ярлыку «сказочник» и возникло потому, что вместо дат великих сражений Андерсен пичкал аудиторию мифами, легендами и курьёзными слухами. Кто-то подозревал, что львиную долю материала он выдумывал сам. Андерсен утверждал, что рассказывает ученикам единственную правду, за которую готов поручиться.
Ил ему верил.
То есть Ил предполагал, что доказать истории Андерсена невозможно, однако не сомневался: тот делился единственной правдой, в которой видел светотень истины, неподвластной ни времени, ни географии.
Рассказанное Андерсеном было всегда красиво и неудобно: в отличие от некоторых лекций Муза, уроки истории заканчивались афоризмом, парадоксом, канатом над пропастью, но не бетонной плитой морали и вывода.
На самом деле, неудобно бывало на лекциях Муза, если того вдруг несло по накатанной колее, но проблема не представлялась существенной: Ил на что-нибудь отвлекался и не соучаствовал.
А присылаемые учебники Андерсен раздавал классам с небрежным: – «Делайте что хотите, но читать не советую. Слог испортит вам вкус».
За вкус не то чтоб массово переживали, но резолюции «Не читать!» следовали охотно.
Ил собирал ненужные фолианты и писал жирными чернилами поверх типографской краски: та выцветала до серого за год, и рассыпанные как хлебные крошки, мутные, смутные, местами смазанные, но выведенные его рукой слова проступали отчётливей прежнего.
2. Дневные поездки
