Ксения Сабио "Пирс"

Не судите строго – так бы начала свой роман Ксения, ведь написан он был, когда ей еще не исполнилось 16-ти лет. Так он и остался с небольшими доработками и больше 10-ти лет пролежал в шкафу, но просился на бумагу, и было принято решение издать его. Роман нельзя назвать историческим, хотя события и разворачиваются в 18 веке в России. Роман о человечности, любви и вечном несогласии разных поколений.

date_range Год издания :

foundation Издательство :Автор

person Автор :

workspaces ISBN :

child_care Возрастное ограничение : 16

update Дата обновления : 06.06.2023

– Так чего же, коли ты ему как сын был, чего же он тебя отпустил-то?

– Я думал об этом долго, наверное, страшно ему было, еще больше ко мне привыкать, чтобы потом опять не было чего, сам решил, как руку себе с гангреной отрезал. Мол, чего потом по чуть-чуть, раз и все.

– Все равно не понимаю.

– Чтобы его понять, голубка моя, надо, как он, всех любимых сердцу людей потерять.

Он сунул руку за пазуху и протянул Соньке сверток, та потянула за алый шнурок и распрямила бумагу. Грамоте, в отличие от Ивана, не была обучена и потому просто посмотрела на красивые завитки букв, на печать в виде семейного герба, скрутила и обратно отдала Ивану.

– Вот так вот, Сонька.

Девушка улыбнулась и, осмелев, обняла его за руку. Глянула на него своими карими почти вишневыми глазами, которые от солнца казались еще более темными:

– Какой ты молодец, Ванечка, ты теперь гордость наша. Как хорошо, что ты вернулся. Это хорошо, что пуля-то свое дело сделала.

Иван огорчился, совсем не о том он донести хотел. Простота Соньки смутила его. «Ну да ладно», – подумал он, чувствуя пылающую щеку у своей руки.

– А ты как жила тут?

– Да чего, с меня, как с гуся вода, Авдотья вечно гоняет, работать по дому заставляет, только и говорит, что о женихах да свадьбе. Надоела она мне, и говорить о ней нечего. Сама невенчанная всю жизнь ходит.

И снова затянулось долгое молчание. Иван, не привыкший к таким разговорам, не знал, что ответить. Они брели, Сонька не отпускала руку Ивана, сердце ее билось очень быстро, глаза горели. Какой он все-таки стал, высокий, красивый. Иван боялся сделать лишнее движение, и потому шел достаточно скованно и почти не дышал, щеки его пылали не меньше.

– Сонь, – сказал он решительно, повернувшись к ней, и замер.

– Чего ты?

– Я о тебе все время думал. Скучал о тебе.

– Конечно, ты же мне как брат, – вспыхнула Сонька и потупилась.

– Может быть, был, а теперь вот встретил тебя, и, кажется, Сонь, кажется, я в тебя влюблен. И был влюблен. Помню, как тебя за косу дергал, а ты ругалась и ножками топала. А мне так нравилось. Я думал, какая ты, что уж сватали наверно, я как вольную получил, сразу в деревню поехал, тебя искал, к отцу еще не заходил. А как увидел обомлел.

Сонька смотрела на него глазами, которые поблескивали как два огонька. Ведь и она думала о нем, мечтала, представляла. Он взял ее за плечи.

– Ты ничуть не изменилась. Я ведь еще в детстве все решил!

– Чего ты решил?

– Что ты женой мне будешь.

– Женой? – еле слышно пробормотала Сонька, она глядела на него и не могла ничего поделать с руками и ногами, которые точно деревья стали неподвижными. А ведь Иван слукавил, барин ему не просто так вольную дал, говорили они как-то вечером, что, мол, пора бы Ивану и семью завести, на что парень Александру Митрофанычу отвечал, что, мол, в деревне девчонка есть, любит ее, и потому вернуться хочет. Барин думал – думал, да решил отпустить. А потому говорил Ивану: «Мол, мой дом – твой дом. Если решишь обратно ко мне на службу – всегда знай, только рад буду, с женой приезжай, коли захочешь». А о том, что Иван сын казака, барин и не знал, парень ему о том не говорил, боялся, что на службу отдаст.

– Да, Сонька! Женой! Я ехал сюда с одной мыслью! Коли не поздно! Я сватаю тебя! Тетка твоя отца моего всегда уважала, так она же будет не против!

– И сейчас уважает, Ванечка, да как же это все быстро.

– А чего ждать! Вот чего! Ты мое предназначение! Как Джульетта!

– Как кто?

– А, в одной книге было, правда, до конца ее дочитать не успел… Она у меня с собой.

– Выдумщик ты большой, – засмеялась Сонька и побежала от него прочь, заливаясь смехом.

Иван догнал ее, да поцеловал. Двоим казалось, что время остановилось и стало тянуться в вечность. Оба стали неловкими, но абсолютно счастливыми. Как будто невидимая сила оттолкнула их друг от друга, Сонька пошла вперед чуть быстрее, пытаясь заболтать свою неловкость:

– Ты, наверно, устал с дороги, давай я, может, молока тебе снесу из дому?

– Сонь, давай ты иди домой, скажи тетке своей, что я приду, а я пока домой к отцу, повидаюсь с ним, со стариком своим, все ему выложу, благословления попрошу. Хорошо, голубка моя?

Девушка по-детски кивнула и, чмокнув Ивана в щеку, побежала в сторону дома, то и дело оборачиваясь назад. Только ей казалось, что она не бежит, а парит над землей. А Иван, гордо насвистывая, отправился в свой родной дом.

Глава 4

Иван шел, озираясь по сторонам, вдыхая полной грудью родные запахи. Он как будто не уезжал, все так же: поле с людьми, которые уже начинали расходиться в преддверии полуденной жары, так же весело играла бликами Дубрава, так же косо стояли коренастые заборы, все те же дома, разбросанные, тянутся кончиками крыш к земле. Он шел и не верил своим глазам, будто и не было этих долгих лет разлуки. Полуденное солнце слепило глаза, небо было без единого облачка, отчего он еще сильнее чувствовал этот вкус свободы. «Вот какое ты – счастье», – думал он про себя, насвистывая мелодию. Он шел по дороге мимо домов и ухмылялся – никто не узнает, смотрят, переглядываются, а не узнают.

– Игнатия Авакумова! – окликнул он бабку, остановившись у забора крохотного домика.

– Батюшки родные, – отозвалась невысокого роста круглолицая старушка, испугавшись от неожиданности.

– Не узнали?

– Поди не узнала, старость свое берет… – говорила она, подходя ближе и щуря глаза.

– Это ж я, Ванька Трифонович, пропащий сын атамана. А!? Каково!

– Батюшки мои родные! Батюшки! Святые угодники! Жив! Жив Ванька-то наш! Ой, помилуй мя грешную! Ох, Боженька! – она крепко обняла сына своей давно покойной подруги. – Батюшки! Иван! – она все причитала, крестила его, обнимала и в итоге поцеловала в лоб, отчего Ивану пришлось согнуться чуть ли не вдвое. Потом она по-старушечьи, но все же быстро пошла стучать по заборам, да кликать соседей:

– Ой, Господи! Вот счастье-то какое! Вот чудо-то какое! Сын атамана вернулся! – кричала она, причитала, плакала, смеялась и все слезы подолом вытирала. Из дома старушки вышла девушка, лет 13-ти, кинув взгляд на Ивана, она тут же залилась краской. Парень подмигнул ей, и та, совсем вспыхнув, спряталась за дверью. «Когда я здесь был последний раз, этой девчонки было года три, если не меньше, – думал Иван, – Как же быстро пробежало время». Люди выходили из домов, перешептывались, перекрикивались, слушали, что говорят, радовались, и тут же на ходу сочиняли истории. Пышная женщина с ребенком на руках, громко заявляла, что так, мол, она и знала, что накануне ей сон снился. Игнатья Авакумова держала Ивана крепко за руку, подводя то к одним, то к другим соседям, все причитала, да слезы подолом вытирала:

– Вот как бывает! Вот что делается! Ох Господи! Агрепина, поди! Поди, говорю, смотри! Иван! Сын Атамана!

– Ой, святые угодники, вернулся, – пропела тощая женщина.

Ивану было неловко, но шустрая старушка, не выпускала его из рук, и парню приходилось то и дело наклоняться, чтобы Игнатья могла целовать его в щеку. И хотя Иван чувствовал смущение, все же поняли его все, и от этого становилось тепло и радостно душе. Он почувствовал себя дома. Только для человека, который, когда-то был лишен возможности вернуться в родные края, будет понятно это непередаваемое счастье.

Люди, не балованные частыми новостями и событиями, выходили из-за своих заборов, говорили между собой, кто-то подходил к Ивану сам и обнимал, вспоминая сцены из детства Ивана:

– Ох, какой вырос-то! Жених! А я вот тебя таким помню, яблоками тебя угощал, – добродушно улыбался казак средних лет. Иван лица вспоминал не все, за что было немного стыдно. Пока вокруг Ивана кипела суета, Игнатья Авакумова помчалась к дому Трифона. Запыхавшись, она ввалилась в дом.

– Что стряслось? – встревожился атаман, раскуривавший люльку.

– Ой! Свет моя, Трифон Михайлович, пойдем, пойдем со мной, – потащила за рукав атамана бойкая старушка.

Иван увидел среди толпящихся людей Игнатью и рядом с ней казака. «Отец», – прошептал парень и ему стало невыносимо больно и страшно. Всего за каких-то десять лет, его отец, славный атаман в расцвете сил превратился в старика. Иван глядел как не своими глазами на то, как в толпе беспомощно озирается исступленный седой мужик с осунувшимися плечами. Игнатья также держала его за рукав, как и Ивана, когда водила его представлять, и, прищурившись, озиралась. Трифон явно не понимал, что происходит. Уголки его губ и без того всегда суровые, опустились, руки немощно висели вдоль тела. Иван глядел на отца и не шевелился. Перед его глазами, как волны, вставали воспоминания из детства. Сильный атаман, на черном коне, и он, мальчишка, смотрит на него снизу вверх и мечтает так же. А тот его подхватывает и сажает к себе на седло и скачут они так галопом и весело, и страшно. И как отец оружие учил держать и чистить, как в страхе держал всю деревню. Как всегда, дымила люлька в его больших и сильных руках. Из мыслей Ивана вывела женщина с ребенком на руках:

– На батюшку своего смотришь? Да, постарел он, что тут скажешь. Времечко-то свое берет. Смерть его жены-то для него горем была, но как сын пропал, так все, погиб атаман наш. Знаешь, ходют люд такой, вроде дышат да говорят, но не живы-то давно. Ой, что ж я, дура-то, такое говорю. Черт дернул, – она, немного помолчав и перекинув ребенка на другую руку, продолжила: – Я тебе так скажу, ему, видит бог, в жизни много испытать довелось. Он твою мать любил пуще всего на свете, а она как тебя родила в муках, так на тот свет и отправилась. Слава ей небесная. Ты поди к нему, поди.

Все книги на сайте предоставены для ознакомления и защищены авторским правом