Она загасила горящую палочку и крепко укутала старика пледом.
– Творчество… – Гнусавил в подушку Алексей Петрович. – Наука – это, действительно, творчество. Это нужно всем – и государству, и людям…
– Театр тоже нужен всем, – не сдавалась Наташа, хотя спорить она совершенно не умела.
– Зачем нужен? – Последовал гнусавый вопрос.
– Ну… – Совсем растерялась Наташа. – Просто, чтобы лучше узнать жизнь…
Алексей Петрович хрипло засмеялся, закашлялся…
– Это в театре-то? Сколько раз на твои премьеры ходил, мать заставляла… Три часа в темноте просидишь, а про что речь, так и не поймёшь… Вот я где-нибудь в Чимкенте сутки на вокзале в ожидании поезда проведу, такую жизнь увижу, что твоему Товстоногову и не снилось…
Славка снова заглянул в кухню.
– Ба, разними их… Подерутся…
Зоя Васильевна отложила половник, закрыла крышкой кастрюлю, выключила газ.
– Совсем наш дед болеть не умеет…
Когда она вошла в комнату и встала у порога, Наташа сидела в кресле, обречённо дожидаясь конца процедуры. Алексей Петрович всё ещё лежал, уткнувшись носом в подушку. Банки подпрыгивали на его спине, когда он говорил.
– Я, между прочим, всё это ему сказал…– вдруг ядовито хихикнул он.
– Кому? – Даже привстала с места Наташа.
– Да Товстоногову твоему, Гоге…
Зоя Васильевна всплеснула руками.
– Да где же ты с ним встретился?
– А мы часто встречаемся …В Смольном… Пленум обкома был на той неделе… Рядом сидели… Вот я ему всё и сказал…
– Что «всё»?
– Что он ставит всякую дребедень… Что думал, то и сказал…
Наташа выразительно посмотрела на мать, потом на часы, и, вздохнув, начала снимать банки со спины отца.
– Надеюсь, ты ему не сказал, что ты – мой отец?
– Конференция началась. Мне с докладом надо было выступать. Уже не до тебя было…
Наташа еле сдерживала слёзы.
– Мам, ты на какой спектакль его водила? – Спросила она через плечо.
– «Ханума»… Хотела, чтобы он посмеялся, отдохнул…
– Ну, вот… Надо было в Пушкинский… На «Оптимистическую трагедию»…
Наташа быстро вышла и заперлась в ванной.
– Зачем ты её обижаешь, Алёша? И без того ей не просто живётся…
Алексей Петрович, освобождённый, наконец, от банок, сел на диване.
– Сама себе такую жизнь придумала. Вместе с тобой, между прочим… Могла бы любую профессию выбрать – инженера, доктора… В артистки ей захотелось… – И, останавливая жену, которая хотела что-то возразить, попросил:
– Подиктуй-ка мне этих… писателей, что ли…
Наташа беззвучно плакала в ванной.
Вскоре телевизор был выключен. Алексей Петрович, закутанный женой в плед, старательно писал под её диктовку за круглым обеденным столом.
–Эк-зю-пе-ри… Э-лю-ар…
Зазвенел звонок. Славка бросился в прихожую, распахнул дверь. Вошёл Дмитрий Павлович.
– Ты чего? – Засмеялся он, увидев разочарованную физиономию парня. – Девочку ждал?
– Отца. Должен приехать.
– Как дед?
– Всех «низводит»… Как Карлсон «домомучительницу». Спасайте.
Дмитрий Павлович снял пальто, прошёл в гостиную. Алексей Петрович сосредоточенно записывал.
– Мане, Моне, Дега, Лотрек… Латрек или Лотрек?
– Принести альбомы?
– Не надо. Не хочу ничем лишним забивать себе мозги. Мне бы только писателей с художниками не перепутать, как в Голландии… Хорошо, что наш посол тогда меня своим телом закрыл… Пусть этот список в кармане лежит, подсмотрю, коли нужда будет…
– Ты что, во Францию собираешься? – Вошёл в комнату Дмитрий Павлович. – Здравствуй, Зоя…
Поцеловав Зою Васильевну в щёку, он профессиональным беглым взглядом окинул друга, коснулся тыльной стороной ладони его лба.
– Франция потом. Сначала мне надо в Среднюю Азию слетать, оттуда – на Дальний Восток… Вот тебе профессиональная задача – поставить меня на ноги за три дня…
– Это как получится…
– У меня билет на пятницу…
– Я его не пускаю, да он разве послушается… Везде незаменимый…
– Надо мне туда, понимаете? Я из тридцати пяти лет, что институтом руковожу, пять лет в Коканде провёл – завод строил… И теперь должен посмотреть, как он жить начнёт. И на Дальний Восток самому надо слетать, там наш филиал совсем захирел, кроме меня никто не решит, закрывать его или нет… Такие дела… Но даю вам всем слово- это прощальная гастроль… Вот юбилей отметим – и всё…
– Дима, ты пока этого гастролёра посмотришь, я на стол собирать буду. Наташа, ты где там?
Опять кто-то позвонил в дверь. На этот раз это был, действительно, Славкин отец.
– Я не опоздал? – Похлопал он сына по плечу. – А то, думаю, маршируешь уже где-нибудь с песней… У тебя в детстве самая любимая была: «Не плачь, девчонка, пройдут дожди…».
– А что – хорошая песня, – обнимая отца, подхватил Славка. – Главное всё понятно: «Солдат вернётся, ты только жди!»…
Владимир был вполне современным человеком дела. Мужской красотой он не обладал, но женщины всегда его выделяли не только за высокий рост, но и за умение быть с ними предельно вежливым и даже галантным. Родители его, совсем простые люди, ничего не могли ему дать кроме своей любви. Отец Володи, пройдя солдатом всю войну, так и остался с четырьмя классами образования, а мать и вовсе едва умела расписаться. Владимир закончил десять классов, потом техникум и в девятнадцать лет начал строить жизнь и карьеру самостоятельно. Никто и никогда ему в этом не помогал. Но был он умён, для своих лет достаточно образован, умел ладить с людьми, избегать ненужных конфликтов, и вскоре стал быстро учиться пользоваться нужными знакомствами и связями. В результате продвижения по службе не заставили себя ждать. Владимир быстро поднимался по служебной лестнице, оставляя далеко позади своих сверстников.
С Наташей они познакомились случайно, в отпуске на Кавказе. Море и южные ночи быстро сблизили их, они поженились, родили Славку и вскоре разбежались, так и не научившись понимать друг друга. Но Владимир искренне любил своего сына, часто проводил с ним отпуск и выходные дни, и был по-прежнему неравнодушен к Наташе, хотя она его постоянно раздражала своей независимостью и патологическим упрямством. Рано потеряв всех своих родных, он остался на правах близкого родственника в доме Соколовых, всегда молчал, когда в его присутствии происходила очередная стычка отца с дочерью, но в душе был вполне согласен с Алексеем Петровичем по поводу работы Наташи в театре.
– Пришёл? – Заглянула в прихожую Зоя Васильевна – Вот и хорошо, сейчас обедать будем.
Алексей Петрович аккуратно убрал свои шпаргалки в карман. Дмитрий Павлович терпеливо ждал, пока он разоблачится, сняв чуть влажную от испарины майку. Потом долго и внимательно выслушивал и выстукивал друга, заставляя его то покашлять слегка, то подышать ртом посильнее. Результаты обследования его насторожили.
– Хрипов в лёгких нет, но дыхание… С банками вы пос1пешили… Надо обследоваться, Алексей. Это очень серьёзно…
Зоя Васильевна с Наташей накрывали на стол. Зоя Васильевна молчала, но внимательно прислушивалась к разговору.
– Садитесь обедать… – Только и сказала она, когда Наташа внесла большую дымящуюся кастрюлю.
– Я тебя понимаю, – продолжал доктор. – Но, может быть, всё-таки отложить командировку?
– Об этом не может быть и речи. – Покачал головой Алексей Петрович. – У меня в этой поездке ещё одна цель есть… Надо от Ташкента в сторону километров триста проехать…
– А что там, дедушка? – Беспечно спросил Славка.
Алексей Петрович низко опустил голову над тарелкой и ответил не сразу.
– Там похоронена моя мать…
Над столом повисла тишина. Сразу расхотелось есть. Все молчали, только у Славки невольно вырвалось:
–Ты… ты простил её, дедушка?
Алексей Петрович не ответил, только мерно стучал ложкой по тарелке, ещё ниже опустив лысую голову…
Дверь в комнату Славки была приоткрыта. Снаружи висело объявление, написанное от руки: « Вход для родственников по пятницам с 16.30 до 17 часов по пригласительным билетам». Здесь царил творческий беспорядок: по стульям валялась какая-то одежда, сверху – журналы, на кровати – скомканный плед. Отец взглянул на обложку книги, лежащей на столе, покачал головой.
– « Винни – Пух»…
– А что? – ничуть не смутился Славка. – Ты её, хотя бы раз, открыл? Вот именно… В ней каждый своё находит: взрослые – одно, дети – другое… Мама с бабушкой укатывались, когда я им вслух читал… Это, конечно, Заходер постарался. Моя настольная книга, между прочим. Я её в армию возьму.
Славка устроился рядом с отцом на диване. Вошла Наташа, молча присела на стул.
– Как только Славка мне позвонил насчёт повестки, – серьёзно начал отец, – я сразу поднял на ноги всех друзей. И нашёл. Как говорится, «кто ищет…». Нашёл одного нужного мужика прямо здесь, в вашем военкомате… Сходил с ним кое-куда, посидели пару часов, поговорили… В общем… он сказал, что по этой повестке Славке никуда не надо появляться… Надо переждать, понимаешь? – со скрытым вызовом повернулся он к Наташе. – Ему надо заболеть, наверно… У тебя никого нет, кто бы мог сделать справку?
Наташа, слушая, постепенно мрачнела, а на прямой вопрос медленно покачала головой. А Славка вдруг залился краской и заёрзал на месте, переводя взгляд с одного на другого.
Наступило долгое молчание. В душе у Наташи бушевала буря. Она совершенно растерялась. В доме Соколовых не принято было лгать, изворачиваться и приспосабливаться. Но при одной мысли, что её Славка может пойти на войну, на самую настоящую войну, ей становилось плохо. Но Наташа была дочерью своего отца. Собравшись с духом, она выпалила:
– Я думаю, Вячеслав догадывается, что я могу сказать на это… Он знает, что скажет по этому поводу бабушка и, тем более, дед… Ты ему поможешь увильнуть от своего долга – пожалуйста. Только помни, Слава, – тебе жить в этом доме…
Владимир, забыв о сдержанности, вскочил с места, забегал по комнате. Он очень уважал Алексея Петровича и искренне любил свою бывшую тёщу, но патологический идеализм этого семейства приводил его в бешенство.
– Зачем ты так ставишь вопрос, Наташа? Зачем взваливать на парня такой груз? Зачем превращать его в уголовника? Ты что… Ты, действительно, хочешь, чтобы он пошёл воевать с душманами?
– Нет, я не хочу, чтобы мой сын шёл с кем-то воевать… Но я также не хочу, чтобы он стал приспособленцем. Пусть решает сам, он совершеннолетний. – Отрезала Наташа и вышла из комнаты. За дверью она перевела дух и беззвучно заплакала.
Сегодня был на редкость удачный день. В новом спектакле Наташа получила настоящую роль. Совсем небольшую, но очень важную в пьесе. Это была женщина с ярким характером, с внятными поступками, в общем, было, что играть… Наташа репетировала везде: и дома – в своей комнате, в кухне и даже в ванной, в метро (про себя), и даже пока бежала по набережной Фонтанки повторяла и повторяла отдельные фразы, ища правильную интонацию. Репетировала с азартом, забыв про всё на свете кроме своей героини. Именитые партнёры поглядывали на неё доброжелательно, и режиссёр остался вполне удовлетворён. Но самое главное, когда она случайно посмотрела в зал, то даже не поверила своим глазам: на заветном месте сидел он, Георгий Александрович, их ненаглядный Гога. Оказывается, он пришёл ещё в середине репетиции, все это видели, кроме Наташи. Встретив её изумлённый взгляд, Товстоногов чуть улыбнулся и едва заметно одобрительно кивнул головой. Возможно, ей только показалось, что он кивнул, но всё равно это была, если не победа, то удача, и это непременно надо было отметить. И вдруг она вспомнила, что на самом дне её видавшей виды сумочки в конверте лежит заветная сумма, и Наташа, наконец, решилась…
Вернувшись домой, она едва протиснулась в дверь с большой коробкой в руках. Настроение было почти праздничное, если бы не какое-то внутреннее беспокойство. Она не сразу поняла о чём, подумала и сообразила – Славка… Душа её заныла – она не знала, как нужно поступить. Наташа была дочерью своего отца, и с детства усвоила такие понятия, как честность и порядочность. Так же, как и её родители, она совершенно не умела лгать и лицемерить. Она понимала, что Владимир во многом прав. Наверно, он был вовсём прав – надо было спасать сына от войны. Но для этого надо было сломать себя. Это было безумно трудно. Невозможно.
Наташа, вздохнула, отогнав от себя на время тяжёлый груз нерешаемой проблемы, с трудом вместила свой плащ на вешалку, утопающую в разных пальто и куртках трёх взрослых людей. В межсезонье, наверно, в каждом доме на вешалке по два-три пальто на каждого… И, наконец, она приступила к священнодействию: развязала упаковочный шпагат на коробке и достала из неё великолепную норковую шапку. Серебристый голубой мех переливался в её руках. Это была мечта, а не шапка. Наташа надела её на затылок, поглядев в зеркало, тут же сдвинула её на лоб, почти до самых глаз. Шапка необычайно шла ей, и Наташа осталась очень довольна собой.
– Мама! – Крикнула она. – Ты где?
– Где я могу быть? – откликнулась Зоя Васильевна из кухни. – У мартена…
– Смотри! – Гордо сказала Наташа и вошла, неся на голове шапку, словно корону.
– Купила?! – Зоя Васильевна придирчиво оглядела дочь. – Великолепно! Тебе очень идёт!
– Спасибо, что деньжат добавила, – Наташа чмокнула мать в щёку.– Я бы сама ещё лет десять копила…
– Сними… Мех запахи очень впитывает, а здесь жареной рыбой пахнет, ещё не проветрилось…
Наташа вернулась в прихожую, сняла шапку, ещё раз засмотрелась на серебристый мех, подула на него легонько, полюбовалась на голубую дорожку, и с сожалением убрала шапку в коробку. Потом долго не могла пристроить её на полке для головных уборов: коробка не помещалась и падала. Наконец, получилось, и Наташа, по-детски облегчённо вздохнув, ушла к себе в комнату.
Алексей Петрович всегда быстро собирался в командировки. Он уложил последние вещи в свой дорожный портфель, заменявший ему чемодан, щёлкнул замками. Услышав весёлый голос дочери, вышел из своего домашнего кабинета и постучался к ней в комнату.
– К тебе можно, Наташа?…
Наташа вопросительно повернулась к отцу. Он редко разговаривал с ней. В далёком детстве, когда случалось ей что-нибудь натворить, и мать призывала его на помощь в качестве «тяжёлой артиллерии», Алексей Петрович сердито стучал пальцем по столу и, сурово глядя на неё, говорил:
– Ну, погоди… Вот я до тебя доберусь!
Нельзя сказать, что эта фраза имела какое-то воспитательное действие, но само участие в педагогическом процессе столь грозной силы на время смиряло буйный характер дочери. А когда позднее в подростковом возрасте проблемы и поступки стали намного серьёзнее, Алексей Петрович садился рядом с Наташей на диване и спрашивал, глядя на неё в упор:
– И что ты собираешься делать дальше?
