Звуки, которые нас окликают
Ольга Владимировна Харитонова
Тексты сборника – о простом человеке и его простых истинах: семейных ссорах и праздниках, прогулках по родному городу, размышлениях о жизни и смерти, находках и потерях. Автор делится подсмотренным и подслушанным. Под обложкой много людей: автор, его семья, старики, дети, прохожие. В книге много чужих и родных разговоров, надписей, звуков и запахов. Всё это замешивается в эмоциональный ком, который или выходит слезами, или долго стоит в горле и не даёт заговорить о пустом.
Ольга Харитонова
Звуки, которые нас окликают
***
Холодное утро, район ж/д вокзала. На приступке магазина сидит старик. Перед ним – ряд газет, на каждой – синей пастой крупно начертана цена. Вузловатой руке старика георгиевская лента.
– Возьмите! Я хочу молока или кефира, – кричит он в толпу. – Я хлеба хочу!
Я порыскала в кошельке и отделила от своей небогатой налички сто рублей. Прошла стремительно мимо старика, сунув ему в руку два полтинника. От моего движения оранжево-чёрная лента обронилась. Пока старик её поднимал, я успела уйти на пару шагов.
Не стала ничего брать. Зачем мне брать газету, которую не прочту? Зачем брать ленту, которая не нужна? За них ещё заплатят. Его слова, которые вложу в эссе, – дороже.
ЗВУКИ, КОТОРЫЕ НАС ОКЛИКАЮТ
И снова случайное наблюдение всему виной.
Железные ворота приоткрыты. За ними, взволнованно заглядывая в брешь, стоит маленький мальчик. Ладони его обрамили рот, он надрывно кричит в ворота: «Ба-га-ла!» И сначала я думаю, что это значит «бабушка», но мальчик продолжает: «Ба-га-ла-га!!!», и от бабушки ничего не остаётся, точнее, остаётся больше чем нужно – на один слог. Мальчику никто и ничто не отвечает, за воротами нет ни бабушки, ни мамы. Только я иду к воротам с этой стороны ворот, иду, иду, и прохожу мимо мальчика.
«Абонент находится вне зоны действия сети».
«Аппарат абонента выключен».
«То же самое не на русском».
Вы задумывались, почему у разных операторов связи разные вариации фразы «с вами сейчас никто не заговорит»? Когда вы спускаетесь в метро или пешеходник – вы вне зоны действия сети, а если выключили телефон – то так оператор и передаст.
И пеняйте потом на себя.
Что нужно сказать, чтобы установить связь? Какие звуки нас окликают?
В первую очередь мы обернёмся на то, что может лишить нас жизни – визг тормозов, звон стекла, хлопок, удар, треск, повернём голову раньше, чем подумаем.
Во вторую очередь услышим крик другого, обращённый не к нам, – а вдруг он предупреждает о том, что может лишить нас жизни? А мы сегодня к лишениям не готовы, нам ко второй.
Слышим ли мы тех, кто обращается к нам напрямую? Ба-га-ла, говорят тебе, ба-га-ла-га. А ты и ухом не ведёшь.
Первыми мы услышим тех, кто нам угрожает. За ними пробьются те, кто поучает, наставляет, советует (слишком громко это). Их мы слышим, но не слушаем. Робкий шёпот «Я люблю тебя» – не услышим совсем (потом скажем, что не было).
А чем слушаем? Нас каждый раз спрашивают, чем мы слушали.
– Вынеси мусор, зайди за хлебом, в Ленте сегодня курочки по скидке, заедь, помоги мне, забери, а то тяжело, захвати то самое, помнишь, а где у нас это, – всё это больше уха, этому в ухе тесно.
– Не думал, что ты такая, не хочу об этом, ты опять это делаешь, – сердце говорит ушам, что это его, и забирает себе.
Мой годовалый племянник внимательно прислушивается к шелесту моих пальцев: сухая кожа подушечек издаёт мягкий, топкий звук, похожий на шум морской раковины. Ребёнок совершает круг по комнате, подбегает ко мне под ладонь и, расслышав шелест, улыбается. Снова и снова он возвращается для того, чтобы послушать шелест из ракушки ладони. Я думаю, в этом звуке он слышит «Я люблю тебя».
«Абонент появился в сети».
ДВИГАЙСЯ МЕЖ КАПЕЛЬ
Еду вчера в автобусе. За окном серая мерзость-морось. Мысль идёт тягуче. О чём?
На влажном холодном стекле передо мной – хрупкое тельце. Некто из подотряда стебельчатобрюхих – кажется, наездник – истинно тонок и вытянут подобно стеблю.
Блестящее чёрное туловище его образует угол, передние конечности воздеты к полосе неба в вентиляционном люке: беззвучная молитва о потерянной опоре для лапок. Изогнулся назад, встав на кончик-хвост, страдает.
От нижнего края окна до верхнего – огромный путь. Устал в пути: мутит, знобит, качает. Вот качнуло раз, и теперь молишься в автобусную потолочную щель, прядаешь тонкими лапками, надеясь продолжить путь.
Хорошо знать направление.
Хорошо быть уверенным в направлении.
У нас ведь что ни выберешь, вокруг всего поставят два палаточных лагеря, выкопают ямы-холодильники, разведут костры, развесят флаги «Зелёный» и «Красный». Подумай хорошо и прими решение. Двигайся к верхнему краю окна меж капель.
Несколько лет назад у моей мамы был микроинсульт, ненадолго она потеряла возможность свободно двигать правой рукой и четко, без заикания разговаривать.
Для восстановления нужны были тренировки. Чтобы вернуть быстроту и чёткость движений руки, мама перекладывала из одной банки в другую белые и коричневые блестящие фасолины (по одной), перебирала пуговицы, раскладывала их по цветам и размеру, много писала.
Позже, когда она уже была дома, я нашла эти листы, которые мама заполняла сначала неровными, а затем всё более уверенными строчками.
«Я хочу домой к детям» – повторялось от верхнего к нижнему краю.
«Я хочу домой к детям» – криво.
«Мне нужно домой к детям!» – восклицательный знак неровный.
«Я хочу домой к детям».
Хорошо знать направление. Хорошо быть уверенным в направлении. Это вытягивает из холодильника-ямы.
За окном автобуса морось перерастает в дождь, люк захлопнут и молитва наездника прервана. Передние лапки касаются стекла, чёрное тельце взблёскивает, распрямляясь. Наездник счастливо вздрагивает, но срывается в пропасть между креслами.
И больше я о нём ничего не знаю.
Это был просто жук на стекле, но из него получилась молитва.
ВЫХОД ИЗ
Выход за дверь – наказание или счастье?
В школьном детстве этим грозят, а тебе лишь бы выйти, лишь бы за дверь.
В подъезде она деревянная, на толстой длинной пружине, громко хлопает, знаменуя пушечный выстрел, и ты летишь ядром к друзьям, за гаражи и в кусты, на крыши…
На ходу подтягиваешь шорты, дотягиваешь до подбородка замок куртки, снова закидываешь, перекручивая, резинку на зимнюю шапку, дома ведь не успел – тебе лишь бы за дверь.
В детстве не выходишь – вырываешься.
И нужно ведь ещё толкнуть изнутри со всей дури, броситься на дверь, показать, как сильно хотелось наружу. (Так я однажды, не устояв, не вышла, а выпала на крыльцо, но выходы из подъезда не разлюбила.)
В юности выходишь на улицу обязательно красивый, чтобы всем нравиться.
Во времена универа, работы – самой что ни на есть жизни – каждый день начинается с этого, с выхода из двери подъезда. Именно подъезда, потому что только после неё наваливается вся правда, весь дождь, весь снег (или обхватывает солнце; приносит запахи листвы, асфальта, фенола и газа ветер). Порог – это стартовая дневная черта.
В этот период жизни выход за дверь не наказание, но преодоление.
Недавно видела: на уличном откосе окна второго этажа кто-то приладил зеркало (небольшое, где-то с ладонь), так приладил, чтобы сидя у оконного стекла можно было наблюдать за подъездной дверью. Прячется ли хозяин зеркала от кого-то? Или ему интересны чужие преодоления подъездной двери?
Стоит ли кто-то на крыльце этого подъезда прежде, чем отправиться по делам?
Я у своего – стою. Выхожу и замираю на миг: если на улице тепло и солнечно, могу задержаться у крыльца и поглазеть с улыбкой по сторонам, если холодно – замираю, готовясь к пути до остановки, кутаюсь лучше в шарф. (Дома ведь не успеваю, спешу всё. Кстати, стоит написать где-то в чате: «скоро выхожу, спешно одеваюсь» и вместо буквы «п» утвердить букву «м», мир сразу становится добрее.)
В других городах стою на крыльце (после выхода из подъезда) ещё дольше.
Помню, в одном екатеринбургском хостеле размышляла перед выходом: «Я могу двинуть куда хочу! Хоть куда! Только не налево – там кладбище… Только не направо – там мусоросжигающий завод… Вон куда-нибудь туда, куда убегает трамвай».
А потом сделала первый шаг.
Сделала и узнала, что в Екатеринбурге первый шаг приводит, в итоге, к набережной Исети, в Челябинске – на детскую железную дорогу в парке Юрия Гагарина, в Златоусте – к золотому крылатому коню, в Москве – к сырникам с джемом, в Тарусе – к лодкам на глади Оки, в Сочи – к лавке с «Изабеллой», в Суздале – на колокольню Ризоположенского монастыря меж зимнего неба цвета джинсов, а в Омске – всегда домой.
В зрелости выход за дверь – всегда к находке, к истине.
На одной из улиц Омска стоит дом, подъездные двери которого недавно стали картинами: голубое море, где-то едко-зелёная сосновая хвоя, одна коричневая курица и две рыжие кошки. Жильцы каждого подъезда высказывали художнику свои пожелания, а он объединял их в сюжет.
Один парень попросил тихо: «Нарисуйте пару вот здесь, у дерева, незаметно. Ну, для меня». И на двери появилась влюблённая пара (двуглавое чёрное пятно на горе).
Да, иногда за дверь выходит не только человек, но – вдруг – искусство.
Рисунки, выползшие на подъездные двери, ещё робкие, красивые как младенцы в конвертах.
Рисунки-подростки уже забираются на стены, на гаражи, туда, где нельзя. Вон, за башней Телецентра, на ржавых полотнах гаражных коробок нарисованы и реки, и горы. Чёрной линией аэрозоля – Яблоновый хребет, Саян Восточный, Хибины, на другом гараже зелёными, волнистыми линиями Ангара и Иртыш. Так и написано над линиями просто: «Го-ры», «Ре-ки».
Ещё подрастая, живопись смелеет и виснет на выставке «Уличная волна» – она уже не граффити, но ещё не фонд Русского музея. (Она ищет себя.)
Старая живопись уже почти никуда не выходит.
Как написала Марина Яковлевна Бородицкая:
«А я и рада бы выйти, я собралась бы за пару минут,
Но меня уж ни с кем не путают и никуда не зовут».
Вот и мы со временем будем отражаться в тайном зеркале второго этажа всё реже и реже.
Но это позже. А сейчас я выходила выбросить мусор, на куче сломанных стульев заметила голубя: тёмно-фиолетовый, вытаращил на меня свой круглый внимательный глаз.
Я подумала: «Бедный голубь, сидит на мусоре, скучает, творчески не реализуется…» Голубь подумал: «Бедная Оля, весь день за компьютером».
