Трепет
Илья Игоревич Наумов
Главного героя зовут Федор. Он работает учителем иностранных языков и больше всего боится будущего и, соответственно, перемен. В день собственной свадьбы Федор сбегает из столицы в родной провинциальный город, надеясь, уберечься от неведомой новой жизни там, где все знакомо и пропитано ностальгией, возведенной главным героем в статус единственного счастья. Однако город не ждал Федора и встретил его без объятий, подарков и прочего тепла.Яркие неоновые сны, рябящие в такт видеокассетам счастливого детства, спасают его и губят, в какой-то момент сливаясь с реальностью и окончательно затягивая его внутрь собственного воображения. Страхи перед городскими хулиганами и бандитами, страх перед запретной любовью, страх перед активной деятельностью – все это поселилось в осязаемом городе, который предал Федора своей переменой. Ему же остается розовая патока анабиоза и билет на поезд, который он в приступе отрезвления, покупает после того, как, кажется, сжигает с этим городом последние мосты.
Илья Наумов
Трепет
Действительно, чего только в мире нет, раз он просторен и пуст.
Андрей Платонов «Усомнившийся Макар»
AndImissyou
(Like the deserts miss the rain)
Everything But The Girl «Missing»
1.
Город дождался Федора, но не соскучился. Воздух тауна оказался тяжелым и пахучим. Поезд захлопнулся и угрохотал. За билетной кабинкой роились маршрутки цвета расплавленного сыра; их водители тоже чем-то напоминали расплавленный сыр, а Федор, отрицавший саму возможность плацкартной трапезы, не ел уже приблизительно двенадцать часов. Однако он отказался от услуг газелистов и, сочинив из своего возвращения повод пошиковать, выудил из воспоминаний номер самого приличного по тем временам такси, и даже дозвонился, и осознал, что первым человеком, с которым он здесь заговорит спустя восемь лет, станет Алишер из бордового Хюндая, что, в общем-то, наверное, ничего. Пошевелив подслипшимися извилинами, Федор пришел к выводу, что на эту роль у него не было лучших кандидатур.
Ему захотелось придумать из поездки по городу машину времени. Место отчаянно подходящее: те же испачканные облака, тот же потрескавшийся асфальт, коренастые полужилые дома – а вывески… Ну да, где-то есть новые, не пропитанные воспоминаниями вывески. Полиэтиленово-синий гипермаркет «Европейский» родился и вырос уже без него. Без него в универмаге на Васнецова вылупился «Бургер Кинг». Федору за ближайшими бургерами доводилось ехать триста километров. Три часа пути – такие невыносимые, пока не попробуешь столичных на работу и назад.
По бокам от вывесок те же по-своему изуродованные ДК. Сухие фонтаны. Дымка уже успевшей налипнуть на зубы рыжей пыли. И это сквозь затонированный Хюндай. В машине у Алишера была магнитола с портом USB, и некоторое время Федор нагнетал просьбу подсоединить свой смартфон, но в итоге так и не решился. Внутри головы он на полной громкости прогнал пару песен группы Винтаж и самую хитовую у Рефлекса. Параллельно с этим пытался выяснить, насколько сильно изменились здешние жители, но даже сквозь чокеры-спиннеры и эирподсы ему настойчиво мерещилась затасканная цитата Нельсона Манделы. Все-таки он нарочно возвращался назад, и это касалось не только пространства. Люди должны были остаться прежними, как фасад Белого дома или памятник Ленину на Комсе, за которым, правда, выскочила обновленная картонно-бежевая коробка драмтеатра.
По Алишеру трудно было судить – он был обычный, классический Алишер, к сожалению, а, скорее всего, к счастью, немногословный, смуглый и круглый, если говорить о лице. На руке у него были часы, бликующие золотом, а на туловище – серое поло претендовавшее на бренд. Пахло в машине сладко и горячо, а Федор отвернулся и склабился, смакуя подобное сочетание эпитетов. Федор боялся старых запахов: ему все казалось, что, наглотавшись воздуха простуд и сквозняков, он задохнется в смраде малой родины и будет очень долго и не факт, что успешно, привыкать к старым новым ароматам. Однако дыхательный аппарат не забыл о том, как фильтровать выхлопы раскуроченных комбинатов, не производивших уже, кажется, ничего, кроме сепии облаков. У Елшанки, естественно, будет вонять прокисшей водой, а в остальном вполне себе кислород.
Город дождался Федора и завалил его ощущениями и мыслями, которые тяжело было уместить в такси, при всем желании водителя не способное еще сильнее растянуть в общем-то пеший маршрут до его старой новой квартиры. Кое-что Федор успел разглядеть еще до того, как выплатил Алишеру триста и вынужденные двести на чай. Например, со двора утащили качели – смертоносный аттракцион из детства, который решили не вкапывать в землю, в результате чего раскачивалось не только сиденье, а вся конструкция целиком. Бабушка запрещала Федору кататься на них вплоть до выпускного – она думала, что это самая опасная штука во дворе, хотя Федор очень быстро выучил, что намного страшнее качелей примолкнувший скутер Саньки Игнатьева. Его наличие здесь означало, что Санька Игнатьев рядом, и лучше бы на время спрятаться со двора, иначе можно остаться без телефона или, если повезет, просто испытать унижение, глупо мыча, пока Санька будет оплевывать тебя феней, толкая по плечам и замахиваясь то так, то этак. Из всех уроков, заданных на дом, Федор все никак не мог выучить правильные ответы на быковство, о чем он вечно жалел, когда после очередного рандеву потихоньку капал дома на простыню с Губкой Бобом.
Прошло восемь лет, а Федор завис и помрачнел, натолкнувшись в памяти на эпизоды общения с Санькой, и спохватился, только когда Алишер начал уже специально сопеть, что при солидном бакшише можно было счесть за наглость. Извинился, тем не менее, Федор, он же ошалело вывалился из машины и, передумав еще подышать и осмотреться, поторопился в сторону подъезда, около которого, к счастью, не было знакомых, да и незнакомых тоже пока не нашлось.
Федора можно было понять, ведь с самого прибытия в город он находился в плену чуть ли не восторженной ностальгии, от которой отскакивали пластиковыми пульками не самые приятные физические ощущения, а также гости из настоящего, мешавшие безупречно воссоздать в голове атмосферу сказочных нулевых. Однако у города и на этот раз отыскалось орудие, способное менее чем за час пробить накопленную годами эмоциональную броню. У третьего подъезда старого нового дома не было знакомых да и не знакомых Федору людей. Старая лавочка без спинки, две поколотые ступеньки и палисадник сорняков. К оградке палисадника простеньким велосипедным замком прикован потертый, но все еще пугающе черный скутер Саньки Игнатьева. Федор узнал его, потому что он только что его вспоминал. Или, может быть, наоборот.
2.
Федор захлопнул входную дверь и решил больше никогда никуда не выходить. Голова стала ватная – этим материалом он решил наскоро заполнить череп, чтобы хмурые мысли не сочились по всему организму, парализуя конечности и расшатывая пульс. Не помогло. Пришлось сначала присесть и глубоко дышать, параллельно осматривая комнату, в которой за эти годы практически ничего не произошло. Подумать только, он уезжал отсюда, когда вышла тринадцатая фифа. Когда телефоном еще не оплачивали покупки в продуктовом и машины еще не брали на прокат. А в комнате ничего не произошло. Даже в тумбе под телевизором по-прежнему его и дедовы VHS. Вперемешку с дисками, которые вроде бы тоже теперь архаизм. Федор высыпал кассеты и залип. Попробовал соотнести персонажей Черепашек с героями Бригады. Затем наскоро запихал кассеты обратно и пошел на кухню хотя бы заварить себе чай. В холодильнике ждала разумная пустота – он бы точно расстроился, если бы пришлось выскребать оттуда страшные запахи, наподобие тех, что источал их общажный рефрижератор в том самом августе, когда Федор бросил здесь тринадцатую фифу с недоигранной карьерой за Боруссию. Позже можно будет выйти за едой в Магнит, плесенью прилавков просочившийся между колоннами бывшего дома культуры. В интернетах от этого шалели, друзья скидывали одинаковые посты с фотографиями и остротами, а Федор обычно пожимал плечами и нехотя отшучивался, мол, какая культура, такой у нее и дом. Культура без определенного места жительства.
Обдуваясь крепким чаем без сладкого с перерывами на экскурсии по комнатам, Федор шевелил собою весь день, до тех пор, пока не стемнело, но все-таки никуда не двигался. Город обменял скутер у подъезда на сумерки, Федор попытался вздохнуть с облегчением, но получилось наигранно – Санька все равно может материализоваться, где угодно и когда, да и не в нем одном крылась причина одолевшей Федора апатии. Быть может, Санька его даже не узнает. А вот узнает ли сам Федор город, который, как говорится, до слез? Утренняя уверенность подтаяла, выставив напоказ неумолимое скольжение времени. По крайней мере дома все, как всегда, и этого локального счастья хватит на сегодняшний день.
В какой-то момент у Федора раззуделся живот, но он уже давно выучил, что в подобной ситуации можно просто провалиться поспать, причем сон на обессилевший и изголодавшийся организм обычно ловится сочный и интригующий. Такой он и посмотрел, и, когда проснулся, долго еще лежал, с трудом соображая, где у него, в конце концов, грезы, а где реальность, и обязательно ли все должно быть именно так, а не наоборот. Пресловутое время потихоньку потрескивало в направлении к двум, и Федор встал только для того, чтобы раздеться и скинуть все мягкие игрушки с дивана, на котором он спал. Уже лежа под пледом, он пощелкал телевизор, обедневший на неоплаченные пакеты кабельного, и самостоятельно транслировал на экран несколько воспоминаний о том, как примерно в это же время он тайком включал всякие каналы и смотрел всякое такое. Спустя пятнадцать минут Федор запихнул купленный за часовую остановку в облцентре смартфон под середину подушки, снова укутался в плед, повернулся лицом к стене и, что-то пошептав о сохранности и спасении, отправился искать еще один лакомый симулякр собственного бытия.
3.
Рано или поздно приходится ерзать, а потом еще и просыпаться насовсем. Впрочем, в первое утро после возвращения, Федор даже не проматерился, после того как понял, что с ним произошло. Квартиру обрызгало солнцем, и вместе с прохладной водой из крана полился тупой оптимизм. Это лучше ржавчины, посвистывавшей накануне. Но, пожалуй, менее обоснованно.
Федор планировал вернуться к жизни, но не придумал, с чего начать. Рынок труда в городе практически совпадал с продовольственным, а у тех, кто не желал покупать-продавать или воровать, в последнее время закончились и заводы. Покряхтел и шлепнулся машиностроительный, потерялся во времени тракторный, продолжал распылять рыжую дичь, но при этом перестал впускать и по-человечески выпускать рабочих никелевый комбинат. Федору, казалось бы, нет дела, однако в сферах почище да поизвилистее ситуация обстояла еще хуже, потому что какой уж на этом безрыбье мог рассыпаться перламутр?
Когда он учился в десятом классе, преподаватель языковой школы «Clever», на эмблеме которой, как ни странно, был действительно изображен клевер, попросил Федора заменить его на одном из занятий, которое сам Павел Максимович не смог провести ввиду внезапной болезни. До сей поры неизвестно, был ли это осознанный шаг учителя или его похмельно-спонтанный прикол, но Федор действительно подготовил урок и провел его для оболдуя на три-четыре класса помладше, даже не задумавшись о том, что родители подопытного в начале месяца вложили чуть ли не треть зарплаты в свободный разговорный английский своей единственной надежды на этом далеко уже не белом свете. Федор читал незнакомые слова по наитию, а, споткнувшись об их перевод, выдумывал что-то наиболее логичное и похожее по звучанию, чем грешил и Павел Максимович, предлагавший также иногда самостоятельно поработать со словарем, якобы, для развития каких-то там навыков.
Школа «Clever» все еще существовала, а на ее сайте педагогов пытались наскрести и намести, не предъявляя сверхъестественных требований. Федор на всякий случай бросил галочку в отсек вариантов и переключился на поиск частников, с которых в столицах всегда можно было насобирать побольше, да еще и в удобные часы. Осточертелый пустой чай закончился быстрее, чем он обнаружил первого кандидата, но это вряд ли удивило Федора, помнившего, где ему теперь выживать по собственной воле. Пританцовывая под колонку, которая призывала не грустить, не скучать, а еще не верить и не обещать, он собрался на первую настоящую вылазку в город. В первой столице потребовалось некоторое время, чтобы привыкнуть к прогулкам после одиннадцати и вообще к спокойному пребыванию на улице. Теперь, видимо, следовало отвыкать обратно, особенно с его гардеробом имени достатка и недостаточно грубых, маскулинных цветов.
Федор все утро заглядывал наружу и успел оценить обстановку: во дворе было спокойно, однако он решил оставить карточку дома, ограничившись скромными трехзначными купюрами, которые не вызвали бы интереса у наполовину выдуманных им самим персонажей, вприсядку обитавших на крылечке ближайшего продуктового. Того, что с балюстрадами. Наушники Федор тоже почему-то захотел оставить на столе, по-видимому, приготовившись наслаждаться звуками города, в свое время существенно повлиявшего на содержимое его плейлиста. На площадку Федор вывалился небрежно, примеряя статус хозяина этого места, но вскоре ему довелось шарахнуться и узнать о том, что незнакомые соседи сверху завели себе исполинскую псину. Следующие два этажа он спускался, уже съежившись, и на крыльцо выбрался в единственном агрегатном состоянии, приемлемом во вселенной, которую ему предстояло перепознать.
4.
Вика жила в серой девятиэтажке сбоку от Универмага, Платон – около парка Строителей, а Лев Сергеевич с Лизкой – наоборот, практически напротив рынка на Тбилисской, но Федору долгое время было все равно, потому что город для него начинался не там, а у цветного дома на Краматорской, в одну из однушек которого его принесли еще неопознанным объектом и положили произрастать. Федор долго и лениво выползал из младенчества, до конца с этой задачей так и не справился, зато решил, что можно будет попытать счастье и закинуть полвзгляда в квартиру, если вдруг он осмелится позвонить и если вдруг кто откроет. Квартира, в которой все начиналось. Федор так и не поинтересовался у родителей, кому ее продали и уж тем более за сколько – в восемь лет дом, из которого они вместе со всеми вещами съехали к бабушке, просто исчез, а потом появился новый, трехкомнатный и уже до конца. Старый, оказывается, все это время был здесь.
Вика жила ближе всех – в детстве Федор с отцом ходили до универмага минут за пятнадцать, а вот сбоку от него всегда стояла девятиэтажка, которая была узкая и оттого чересчур устремленная вверх, слишком страшная и почему-то вечно безлюдная – без света в окнах и вообще какой-нибудь суеты. Вика жила на восьмом, но Федору еще некоторое время было все равно. Прошел месяц с момента его возвращения, и в ящик продолжали ссыпаться остатки спама из жизни побольше, как вдруг туда затесался первый запрос на занятия за авторством Виктории, искавшей в городе носителя испанского языка и, видимо, обладавшей весьма неординарным чувством юмора. Испанский аналог имени Федора звучит как Теодоро, однако исключительно фатальные показатели актерского мастерства не позволяли ему всерьез задуматься о возможности такого притворства. Федор не ответил на запрос, и корил себя за это, потому что находил в данном поступке больше трусости, нежели здравомыслия. Слава богу, у Виктории был телефон, и она сама позвонила преподавателю, не дожидаясь подвигов от своего чистокровного маэстро.
Когда Федору было восемь лет, его родители предчувствовали приближающееся пополнение, и отыскали большую квартиру на Московской, в которой у Федора случилось все, чего не приключилось на Краматорской. На Московской жилось хорошо, а Краматорская ему все-таки иногда снилась, пускай и не в самых теплых тонах – каждый такой видеоклип доводил до тахикардии, а в голове наутро оставалась загадка, вечно отвлекавшая от уроков, а затем еще и от работы. Вселенная Федора громоздилась на цветном доме с улицы Краматорской, а теперь он уже был практически однотонный и то ли надуманно, то ли взаправду зловещий: дверь в подъезд оказалась распахнута, но Федор стоял у порога и прирастал к внешней среде, больше всего опасаясь чересчур глубоко окунуться в фантастически-ностальгический триллер хотя бы одним из органов чувств. Там, внутри, кто-то был. И даже, наверное, в их однушке. Из подъезда тянуло прохладой, и это уж совсем деморализовало Федора, так и не выдержавшего столкновения с истоком первой жизни, и оттого будто пообещавшего самому себе скорее отыскать новую стартовую позицию.
Вика позвонила однажды вечером – Федор десять секунд всматривался в незнакомое сочетание цифр, а потом шумно выдохнул и снял трубку, на другой стороне которой образовался спокойный и низкий женский голос, для начала озвучивший уже известные и никуда еще не забытые данные из анкеты. Естественно, Виктория умолчала о предпочтениях касательно национальности педагога, и Федор подумал, что клиент, может быть, действительно желает выучить язык. Потом Вика сказала, что испанский всегда был ее страстью, а Федор говорил: «Это здорово, это очень, конечно, хорошо». Когда-нибудь в будущем Виктория мечтала обязательно поехать в Испанию и чувствовать себя там комфортно, словно это действительно зависело от языка. Вика обязалась быть добросовестной ученицей и выполнять домашние задания, после чего следовал застенчиво-кокетливый смешок. Еще они договорились встречаться у нее в середине дня, даже двух дней, а в будущем, если все пойдет хорошо, то, возможно, и в середине трех, потому что у Вики диагностировали энтузиазм, который в особых случаях приобретает хронический характер.
Остаток того вечера Федор провел в приподнятом настроении. Он приготовил себе ужин из сосисок и макарон и полил его кетчупом, а еще смотрел телевизор, в котором на этот раз не нашлось ничего путного, поэтому Федор просто жал на кнопки одной рукой, а другой уплетал, а внутри уже стоял на пороге и знакомился с Викторией лично, и объяснял ей спряжение глагола «быть», и повторял старую, но не такую уж и добрую фразу про то, что в настоящем времени у нас этот глагол опускается, зато в прошлом и будущем – вот он, пожалуйста, спокойно себе существует. В общем и целом, все это, конечно, в корне неправильно. Федор был, Федор ел и робко, но все же готовился быть в дальнейшем. А настоящее в этом приземистом городе ощутимо настолько, что когда-нибудь его все равно захочется стереть.
5.
Лев Сергеевич был человеком авторитетным, лысым и коренастым, отчего при знакомстве Федор скукожился и первое занятие провел как из раковины, стараясь пореже встречаться взглядом с новым работодателем. В квартиру ко Льву Сергеевичу Федор попал по наводке Платона, учившегося в одном классе с дочерью Льва Сергеевича Лизкой. В квартиру к Платону и его уважаемым родителям Федор попал, как полагается, через интернет, в котором он однажды обнаружил чуть ли не первую в своей жизни досконально заполненную заявку на сайте для поиска репетиторов. Смышленому и любознательному, но застенчивому и рассеянному мальчику четырнадцати лет требовался специалист по испанскому языку, чтобы следующим летом на отдыхе в Марбелье заводить полезные знакомства и вообще готовиться к переезду в Испанию на ПМЖ, потому что у нас тут делать нечего (черным по белому «у нас тут делать нечего»), а вообще стоит сделать уклон на юридическую сферу, ибо Платон в скором времени будет поступать на Факультад де Деречо университета Гранады. Федор долгое время перечитывал заявку с пятерней на лбу, вальсируя курсором вокруг багровой кнопки «Принять», но, в конце концов, вспомнил, что в этой жизни излишняя робость ему уже ни к чему, и смачно кликнул, практически тут же оказавшись на первом занятии в прилично обставленной трехкомнатной квартире у парка Строителей.
Первое занятие с Платоном прошло куда спокойнее, чем с Лизкой, возможно, потому что родители мальчика сразу же оставили преподавателя и его жертву наедине, в то время как Лев Сергеевич и на первом, и на втором уроке сидел в плетеном кресле за тем же единственным в его квартире столом, за которым происходило аккуратное погружение в испанский, не вызывавший особого восторга у сонной, амебообразной ученицы. Лев Сергеевич сопел, прокашливался, шмыгал, но, надо отдать должное, не вмешивался в занятие, пока по прошествии заявленных полутора часов не оборвал Федора на полуслове и не предложил ему под кофе подвести итоги их первой встречи. Лизка нацепила наушники и ускакала на кровать, а Лев Сергеевич поинтересовался, есть ли вообще прогресс, причем не шутя, и Федору стало неловко, но он все же наплел про хорошую базу и тонкое лингвистическое чутье.
На самом деле, чутьем обладала Виктория, а в придачу к нему шли иррационально голубые глаза и обволакивающий парфюм – Федор старался поменьше смотреть на нее и не дышать, чтобы не забыть ненароком испанский алфавит. Уроки проходил на кухне, небольшой и простой, без намеков на дизайнерские решения и чрезмерную кулинарную активность; остальные комнаты были закрыты, и дверь на кухню Виктория тоже прикрывала сразу же, как только они с Федором оказывались внутри. Кухонный стол был квадратным, а участники педагогического процесса сидели по его смежным сторонам, достаточно близко, чтобы Федор краснел, потом случайно касался ноги Виктории своей ногой и краснел еще больше, пока не становился баклажановым и не лепетал, что очередное занятие к величайшему его разочарованию все ж таки подошло к своему завершению. Подготовка преподавателя к каждой такой восхитительной пытке делилась на теоретическую и моральную, причем серьезных усилий требовала не только последняя – в отличие от Лизки и Платона Виктория учила язык, делала все домашние задания и требовала знаний, которые Федор на этот час в полном объеме выбрасывал из головы, оставляя только то, что успел приготовить и зафиксировать в блокнот.
Шесть дней в неделю Федор начинал вечер с урока испанского, словно удерживающего его от тотального погружения в город, которому в целом были неведомы зарубежные языки. Федор ходил и видел, что его клиенты – сумасбродные исключения из правила, согласно которому здесь не принято быть непонятым, а чтобы быть понятым, язык надо ограничивать и упрощать. Федор давно перестал находить это явление скверным и, сидя на уцелевших брусках скамейки в парке Строителей, шептал себе, чтобы лучше услышать, что он именно по этому и скучал. «Именно поэтому и вернулся», – с улыбкой вздыхал Федор и шел в магазин за слойкой и йогуртом – побаловать себя за день, прожитый на белом свете не без труда.
6.
В свободное время Федор спал, или гулял, или смотрел видео в интернете. На улицу получалось выскакивать все смелее, хотя от скутера и песеля пока бывало чуточку дурно, а еще пару раз вдалеке мерещились лица из прошлой жизни, но Федор сразу же становился иссиня-серым и сливался с атмосферой самоугнетенного города. Впрочем, Федору было прекрасно известно, что в какой-то момент хронотоп застигнет его врасплох, однако день этот хотелось отодвинуть на потом, а пока он планировал самостоятельно осмотреть крестражи, замысловатым маршрутом раскиданные по карте памяти.
Парк имени первого поцелуя, забегаловка для прогулов ОБЖ, поляна, поросшая лебедой, где они все лето резались в футбол, после чего Федор отлеживался в ванне с красными глазами и просморканным, но все еще текуче-шмыгающим носом. Телевышка, с подножия которой видно практически все, магазин «Лаванда», где работала троюродная тетя Лиза, даже гаражи на шестом микрорайоне, куда так просто не доберешься. Контора отца, не в том смысле, что ему принадлежавшая, а как место его труднопостижимой деятельности, где Федор впервые поиграл за компом. Хлебный неподалеку от дома, в котором раньше были вкусные пирожные-картошки, а теперь сильно пахнет чем-то разложившимся, причем как будто бы от продавцов. Мост через речку Елшанку, еще один мост через Елшанку, и третий, кстати, тоже присутствует, но про него Федору нечего было и повспоминать.
В одну из прогулок Федор забрел в магазин за газировкой и встретил на кассе одноклассницу, с которой он практически не общался в школьные годы. Перескочить на другую кассу Федор не решился, зато попытался притвориться беспамятным, но Ася, встретившись взглядом с вечным отличником, сбросила хмурость, широко и розово заулыбалась, а потом начала повизгивать про сто лет, которые они не виделись, про то, что она вот понемногу подрабатывает в свободное время, да еще про то, что Федор явился неожиданно, потому что все были уверены, что он в столицах своих обжился и позабыл про город родной и про друзей закадычных в придачу. Федор зачем-то соврал, что приехал ненадолго на юбилей или, может быть, годовщину, а еще постеснялся-постеснялся да и пробормотал, что, к невероятному сожалению, крайне спешит и надеется еще пересечься, а, возможно, и собраться всей старой, никогда не существовавшей компанией. Затем он занялся спортивной ходьбой, а остановился только спустя несколько неочевидных поворотов, окончательно уверовав в то, что здесь Ася его не догонит.
Федору самому было смешно, но еще и нервно: он не готовился отвечать на вопросы, причем даже собственные, тарабанившие по черепу с самого возникновения идеи жесткой перезагрузки. Раз уж возвращение, то в теплое озеро ностальгии – никаких больше колебаний, никакого течения – Федор декларировал про себя и вслух, что устал, нарочно обходясь без дополнений. С той прогулки Федор тоже пришел измотанным, скорее, от осознания того, что город и не думал принадлежать ему одному, а значит в нем снова появились места, которые Федору придется обходить стороной, если только он не захочет вскрыться, причем неизвестно, в какой из дефиниций.
7.
Повсюду ходили слухи, и так было всегда. Они болтались вразвалку во всю ширину раздольных дорог этого города, так до конца и не вылупившегося из степи. Местным жителям слухи заменяли культурные и увеселительные мероприятия, не предусмотренные бюджетом. Слухи можно было запускать нарочно, чтобы кому-нибудь навредить, а можно было и по случайности: в десятом классе Федор рассказал самым близким друзьям про свою несостоявшуюся потерю, а на следующий день вся школа была засыпана панчами на этот счет. Слухам не полагалось верить вслепую, однако совсем игнорировать их не получалось даже у самых мудрых: в тот же день ОБЖшник приказал всем встать по причине ослиного гогота, а потом ехидно заметил, что у Федора хотя бы на этот раз получилось.
Годы шли, а слухи ходили: обновленный Федор не встревал, а все-таки сталкивался со слухами, усевшимися рядом с ним в трамвае, просочившимися через наушники, пока грузился следующий трек, протянутыми вместо сдачи продавщицей фарша на рынке. Но есть у них и проверенные каналы. После очередного занятия с Платоном Федор вместе с учеником спустился во двор, где того уже ждала Лизка, вроде как болевшая и в связи с этим пропустившая последние два испанских. Федор успел неодобрительно покачать головой, Лизка успела пропищать: «Ой, здрасьте!» – а затем парочка ретировалась, оставив преподавателя в состоянии легкого недоумения и как будто бы стыда, словно это он сам ничего не учил, прогуливал занятия, да еще и ни капли не покраснел, оказавшись лицом к лицу с репетитором. Недоумение же было вызвано самим фактом прогулки Платона с Лизкой, дружбу которых он до этого считал не более чем самым обычным приятельством. Его не смущал ритуал Платона, начинавшего каждый урок с вопроса «?Cоmo estа Liza?
», на что Федор улыбался и отвечал: «Estа muy bien, no te preocupes
». Тем более Федора не смущало, что Лиза розовела и прятала взгляд, когда он сравнивал ее с Платоном или просто вспоминал о нем в ходе занятия. Возможно, его бы заставил призадуматься настойчивый кашель Льва Сергеевича, да только тот постепенно проникся доверием к педагогу и все реже присаживался к ним за стол, предпочитая лежать на кровати и на солидной громкости смотреть что-нибудь, изобилующее воплями и стрельбой.
После очередного занятия с Платоном Федор вместе с учеником спустился во двор, и прямо со скамейки ему поведали, что с Лизкой Платону гулять было запрещено, а его родители Льва Сергеевича не уважают настолько, насколько могут ненавидеть друг друга представители провинциальной интеллигенции и провинциального предпринимательства. Как это все относилось к детям, непонятно, но шекспировский сюжет есть шекспировский сюжет, поэтому Платон, обуваясь в прихожей, тараторил, что с другом Гришей они идут играть в волейбол, а Федор стоял и удивлялся после совсем недавнего «No me gusta el deporte
».
Федору рассказали, что у Русаковых – это было про родителей Платона – с Гороховым – а это про Льва Сергеевича – давний конфликт, который начался с того, что Русаковы решили тоже заняться бизнесом, а Горохов однажды «тупо отжал» у них помещение вместе с товаром и вместе со всею прибылью, после чего еще и выиграл суд, потому что все делал по закону и с теми, кто правосудие вершит, в отличие от Русаковых, чем-то да поделился. Их детей угораздило оказаться в одном классе и, к ужасу родителей, подружиться, но дружбе этой долго длиться не суждено – Русаковы твердо намерены поскорее смыться, «поджав хвост, да и пусть себе катятся на все четыре стороны на здоровье». Федор не до конца понял, чью сторону занимала в этой распре повествовательница, но, судя по всему, ей вообще хотелось, чтобы мерзкие людишки как можно быстрее переподохли, что, впрочем, лишило бы ее единственной радости в жизни – радости ловли и разведения слухов, которыми в городе и так занимались практически все.
Официальное возвращение Федора в город тоже должно было вырасти из толков, запущенных то ли им самим, то ли кассиршей Асей, то ли какими-нибудь незаметными, но знакомыми персонажами со двора. Федор решил опередить их всех и в один прекрасный день пошел прогуляться в родную школу, предварительно сообщив об этом одноклассникам в вотсап.
8.
Виктория была неотразима. Самое главное, она делала всю домашку. Кроме того, она постоянно улыбалась, а на щеках появлялись ямочки, от которых у Федора вибрировало внизу живота – он уже и не помнил, когда в последний раз испытывал что-то похожее. Вика поила его чаем и угощала шоколадными пирожными, которые делала в свободное время для себя и для мужа – про мужа Федор будто бы знал изначально, а все-таки подрасстроился, когда она, тоже какая-то заскорбевшая, через паузу кивнула на его невинный вопрос: «S?, estoy casada
».
Федор не хотел ничего плохого, поэтому решил, что ему нет дела, благо в город он возвращался с твердым намерением остаться одиноким пожизненно. Уроки должны были стать непринужденнее, но в животе все также вибрировало, а Вика то ли нарочно, то ли специально сокращала дистанцию, и одним прохладным, но еще не отапливаемым вечером встретила учителя в желтой футболке с короткими рукавами – руки засыпало мурашками, однако Федор и без этого понял, что Вика озябла. На том занятии Федор напутал больше обычного, а уже по дороге домой обеспокоенно соображал, как бы потактичнее сообщить Вике, что в ее записи прокрались некоторые досадные ошибки. Она учила абсолютно все, поэтому оставить без внимания плоды своего безумства Федор не мог, как не мог и совладать с собой, когда их колени, а в какой-то момент и запястья – у него левое, у нее правое – традиционно случайно соприкасались и уже не мгновенно, а лишь через ощутимую паузу размыкались, как раз за секунду до того как сердце Федора выломало бы грудную клетку и заляпало всякой сукровицей аккуратную тетрадь ученицы.
Однажды, пока она читала текст, Федор ничего не слушал и не исправлял, а только думал под белый шум, исходивший из опустевшего разума: стоит ли рискнуть и положить свою ладонь поверх ее ладони, снова слегка прислонившейся мизинцем к его мизинцу. На самом деле, это было не однажды, и Федор обалдевал со своих пискляво-мальчишеских воздыханий, но ему нравились именно эти ощущения, поэтому он практически не собирался переходить сами собой сложившиеся границы. А потом все-таки взял ее за руку. Вика, не прекращая делать упражнение, высвободила ладонь и как-то отодвинулась целиком от Федора – теперь Федор запланировал пожизненно кручиниться, но через пару занятий испанисты снова трогали друг друга руками и ногами, а еще Федор взял привычку практически приклеивать свою ощетинившуюся щеку к гладкой намакияженной щеке ученицы, чтобы лучше рассмотреть, что она там пишет или читает. На это Вика никак не реагировала – преподавателю должно быть виднее.
Рядом с Викой Федора лихорадило, и он не хотел выздоравливать – его притягивало к ней, однако он точно знал, что ничего не будет и раз двадцать-тридцать повторял это себе, пока ехал в лифте после каждого очередного сеанса теплообмена. Рядом с Викой Федора лихорадило, он терял ощущение времени и пространства, говорил «quiero
» вместо «me gusta
», а еще не успел отскочить на приемлемую (в первую очередь, для него самого) дистанцию, когда на кухню внезапно вошел человек, из которого Вика, похоже, и высосала все яркое и жаркое, что слепило и плавило Федора на самых тяжелых уроках в карьере. Вика сказала, что это ее муж, которого зовут Леша, а Леше сказала имя и отчество Федора, после чего мужчины пожали друг другу руки, причем без особенной неприязни. Леша вынул из холодильника бутылку Велкопоповецкого и вернулся туда, где его вообще-то никогда раньше не было. Остаток занятия Федор провалил, и был готов к тому, что Вика в гневе откажется от его услуг, и даже какой-то маленькой не пропитанной флюидами частью своего мозга надеялся на такой исход, но Виктория только улыбалась и договаривалась о следующем уроке, на котором Федор намеревался пройти сравнительную степень прилагательных и наречий, а еще пересесть напротив клиентки и исключить какие бы то ни было телесные контакты.
На следующем уроке у них произошел секс.
9.
