Явление
Александр Степанович Попков
Начинается роман с почти детективной истории: в Большом зале мэрии города N перед важным совещанием на потолке появляется изображение женского детородного органа. Но кто же дерзнул на такую провокацию? Автор в этой книге попытался прикоснуться к загадке нашей ментальности, но эта сущность оказалась настолько сильна, что продиктовала некоторые смыслы даже вне воли автора. В последней главе действие переносится в далёкое будущее, где общество опять поставлено перед выбором модели существования и появлением новых необычных табу, а читатель встретится даже с гориллами-программистами, но фондового рынка там нет.
Александр Попков
Явление
Явление
Анатолий Григорьевич Маланин до сих пор вспоминает происшествие в Большом зале мэрии как нездоровый сон: он и заместитель мэра по общим вопросам Всеволод Евгеньевич Киселёв, стоя чуть поодаль в широком проходе Большого зала, задравши головы вверх, изумлённо рассматривали картину, появившуюся на потолке этой ночью. Творение находилось в центральном прямоугольнике кессонного потолка, и у Анатолия Григорьевича не получалось даже придумать этому явлению эвфемистическое наименование, зато не видевшие картину обыватели впоследствии окрестят её как «Явление ? народу». Впрочем, изображение было не натуралистическим, а больше походило на пиктограмму с сайта, продающего картинки для общеупотребительных указателей. Не исключено, что лет через пятьдесят такие указатели будут привычно располагаться над входами в женские комнаты на вокзалах и аэропортах; вероятно, что в будущем разделение общественных туалетов будет организовано не по гендерному, а по физиологическому признаку.
Накануне Большой зал мэрии готовили к совещанию – приезжали мэры региональных городов. У Анатолия Григорьевича эта рутина уже не вызывала никаких эмоций – он не один десяток лет прослужил в должности заведующего хозяйством. Но сегодня утром в раздражённом голосе Всеволода Евгеньевича клокотало лихо:
– Анатолий Григорьевич, у тебя ЧП в Большом зале. Ты, вообще, в курсе?
Анатолию Григорьевичу сразу не понравилось металлическое «Анатолий» вместо выверенного годами «Григорича».
– Здравствуйте, Всеволод Евгеньевич. Большой зал вчера проверил – всё было готово к совещанию, – как можно спокойнее ответил Маланин, зная по опыту, что в острой ситуации настоящий руководитель не терпит не только возражений, но и даже вопросов.
– Было, да сплыло. Через три минуты ждём тебя в зале!
С ощущением своей вины за ещё неизвестный промах и неожиданной одышкой Анатолий Григорьевич пропрыгал по лестнице с пятого этажа до второго, ожидая чего угодно, но только не картины на потолке.
По принятому распорядку дверь в Большой зал должна была открыть техничка Лилия Николаевна, но в это утро ни свет ни заря появился в зале инженер службы системного администрирования Марк Гусельников. У него не получалось настроить работу проектора, подключённого к ноутбуку – на экране бесконечно крутилось беспощадное колёсико и многократная перезагрузка, как водится, и поиск по форумам не помогали найти причину неисправности. Марк Гусельников не выспался, в голове у него крутились различные версии такой заковырки, и он уже начинал нервничать, представляя срыв презентации мэра. Он хорошо помнил, как вчера заместитель мэра Всеволод Евгеньевич подливал масло в огонь своими аффирмациями: «Вы о чём думаете? На работе всего-навсего нужно о работе думать и тогда всё будет получаться».
Марк – молодой паренёк с крупными чертами лица и тёмными кудрями, прямой и высокий и, как все высокие, немного скованный, работал системным администратором в мэрии уже больше года, попав на эту должность совершенно случайно после окончания местного технического университета. Пользователи компьютеров мэрии, уставшие от постоянной «текучки» сисадминов, преувеличенно хвалили Марка и советовали ему не увольняться, намекая на то, что ему очень сильно повезло с работой. Возможно, такая симпатия к Марку была вызвана тем, что предыдущий сисадмин ходил со значком «Не будь дебилом» и пользователи стеснялись задавать ему простые вопросы.
Наставник Марка, старший сисадмин Вадим Германович, вчера тоже не помог разобрался с этой «головной болью» и философски заключил: «Кривая винда – руки бы пообломать тому, кто ее написал». Эту свою любимую фразу он оттенял долгой паузой, показывавшей всю глубину своей сентенции. Марк же ещё больше утвердился в назревшей необходимости создания единого цифрового эфира, в коем он бы без труда нашёл источник капризов проектора. И если бы концепт Марка осуществился, то выяснилось, что виновником проблем с проектором был индиец Шивпрасад Синх из филиала Microsoft в городе Хайдарабад. Этот молодой человек при доработке драйвера скопировал кусок своего же программного кода, забыв вырезать из него отладочную переменную – индиец торопился в гости к дяде в деревню на праздник Амалаки Экадаши. Марк, впрочем, тоже приложил к этой проблеме руку – в настройках драйвера он установил флажок «Обновлять автоматически». Сисадмин с сединой никогда бы так не поступил, руководствуясь принципом: «работает – не трогай!» Вот так и получилось, что в то злополучное утро Марк два раза заходил в Большой зал, но каждый раза в фокусе его внимания находился только неработающий проектор.
После Марка в зале появилась техничка Лилия Николаевна с ведром и шваброй. Дверь неожиданно для неё оказалась уже открытой и, включив общий свет, Лилия Николаевна чуть не присела от удивления.
– Ни в ?, ни в Красную армию, – неожиданно вырвалось у неё, хотя матерщину она терпеть не могла.
Лилия Николаевна, бодрая и улыбчивая пенсионерка, а в прошлом старший инженер секретного НИИ, устроилась на работу в АХО Мэрии «по протекции» жены Анатолия Григорьевича – после того, как дочь вышла замуж за банкира, Лилия Николаевна не усидела дома без дела. На её прежней настоящей работе раз в год к ним в лабораторию приходил начальник первого отдела Павел Иванович, чтобы провести плановую беседу о режиме секретности и «новых требованиях времени». Каждый год он рассказывал про советскую туристку в Болгарии, потерявшую бдительность с приятным иностранцем. Слушатели посмеивались, поскольку заграницу их не выпускали, даже в Болгарию. Но в памяти у Лилии Николаевны осталась инструкция, предписывающая в критической ситуации перво-наперво доложить о происшествии начальнику первого отдела или, в крайнем случае, начальнику охраны. В мэрии Лидия Николаевна знала только начальника службы безопасности Игоря Владимировича Смирнова, проводившего с ней инструктаж, его то она и огорошила своим докладом, предварительно благоразумно выключив свет и закрыв дверь в зале на ключ.
Игорь Владимирович, как настоящий безопасник, был неулыбчив и неприметен, он походил на боксера в легком весе, успешно адаптировавшегося к костюму асфальтового цвета. Как любой человек без чувства юмора Игорь Владимирович подумал вначале, что его разыгрывают, но ненаигранное смущение пенсионерки говорило о реальности происходящего. Увидев же воочию «граффити», как он мысленно окрестил картину, Игорь Владимирович тут же позвонил заместителю мэра по общим вопросам.
– Всеволод Евгеньевич, это Смирнов. У нас ЧП в Большом зале.
Тут он запнулся, но затем подобрал нужные слова.
– Провокация, порнографическое граффити на потолке!
– Где?! У нас через час начало совещания. Начальник АХО с тобой?
– Он, похоже, не в курсе, мне техничка сообщила.
– Встречаемся в зале.
Вот так трое мужчин оказались в Большом зале мэрии, и они сосредоточенно молчали, рассматривая картину, казавшуюся нереальной, как фата-моргана, в таком сакральном для многих столоначальников месте.
Всеволод Евгеньевич удивился качеству изображения – это не шпана какая-то рисовала. И как неизвестные злоумышленники за одну ночь на большой высоте нарисовали картину? А сама картина напомнила Всеволоду Евгеньевичу почему-то рассказ одного зэка, подслушанный ещё в детстве, про типажи женских гениталий: «Королёк – расположена половая щель высоко спереди. Сиповка – ближе к аналу. Мутовка – самое классическое расположение, в этом случае, – уточнил зэк, – можно и сзади, и спереди». Всеволод Евгеньевич чертыхнулся от таких мыслей и начал размышлять: «Как же поступить? Добраться до потолка, стереть эту мазню и сделать вид, будто ничего не было, уже не получится – то, что знают двое, знает и свинья, поэтому придётся доложить мэру. Короче, настроение мэру придётся сегодня испортить неожиданным переносом совещания в Малый зал».
– Игорь Владимирович, поставь охранника возле входа, и чтобы он никого не пускал в зал, а с тобой, Анатолий Григорьевич, потом очень серьезно поговорим.
Уже выйдя из зала, Всеволод Евгеньевич всё ещё не мог отделаться от мыслей про картину: «Честное слово, будь я верующим, то в первую очередь про нечистую силу подумал бы, а так – больше похоже на фантастику. Да пусть мэр сам и разбирается с этой чертовщиной, а я займусь Малым залом. А легенду для переноса совещания можно придумать такую: авария на системе отоплении при гидравлических испытаниях. Легенда так себе – тоже повод для демагогии, но внимание отвлечёт».
Маланин
У Анатолия Григорьевича после треволнений в Большом зале сильно зашумело в голове и он поднялся в свой кабинетик на последнем этаже, закрыв дверь на ключ. Громкие пульсации в висках говорили о подскочившем давлении. Он вспомнил, как вчера вечером, выходя из зала услышал странный звук, ни на что не похожий. Правда, когда он остановился и прислушался, звука не было. «Странно, может это у меня нарушение головного кровообращения. А не уйти ли мне на пенсию? Уйду и даже поляну накрывать не буду. Друзей, с кем начинал, уже не осталось, а с техничками можно просто чайку попить на прощание, – от этих простых мыслей Анатолию Григорьевичу полегчало, – И эта сучка, Лилия Николаевна, почему не предупредила?! Не ожидал такого от неё».
Лильку он знал ещё с молодости, правда, потом их судьбы надолго разошлись. В школьные годы Лилька жила в соседнем с ним бараке на окраине города. Обращала она тогда внимание на себя открытой улыбкой. А когда Анатолий первый раз пошёл с парнями на танцы, то пригласил Лильку на медленный танец. Вести в паре он не умел, и Лилька помогала ему. Но в темноте никто и не заметил его неуверенности – так ему думалось. И он даже пожалел тогда, что манкировал раньше клубные вечера – девушки, оказывается, не такие уж недотроги. После танцев, окрылённый почином, подошёл на крыльце дома культуры к Лильке и заговорил с ней уверенно, но голос свой при этом не узнал и от этого неожиданно сконфузился. С насмешками бы он справился, но Лилька наоборот перестала улыбаться и посмотрела на него серьёзно, как взрослая, ничего не сказав, а Анатолий после того случая больше перед ней не рисовался, хотя почему-то зауважал её.
«Похоже сегодня будет праздник воспоминаний», – как будто сам себе разрешил Анатолий Григорьевич. Он заварил крепкого цейлонского чая, выпил полчашки и расслабился, но через несколько минут забытья, встрепенулся, почувствовав приближение своего вечного пугающего миража. Сейчас не время дремать.
В детстве они с мальчишками как-то раз пробрались на железнодорожную станцию, где Толя не боялся пролезать даже под уже готовящимися тронуться с места вагонами, выдававшими своё намерение тяжелым кряхтением. И выскочив первым из мальчишек из-под вагона, Толя вдруг увидел несущийся на него по рельсам металлический дирижабль, прекрасный и ужасный одновременно. Позже он узнал, что это был паровоз «Иосиф Сталин», его обтекаемую форму спроектировали ученые-аэродинамики. Чья-то сильная рука выхватила его с пути страшного болида. Когда этот человек в кожаном плаще посмотрел на него, то стало уже совсем страшно, потом уже Толя понял, что это был взгляд волка. Человек отвёл Толю к дырке в заборе и молча отпустил. Толя не помнил, как он оказался дома, его трясло, и он не мог даже ничего объяснить напуганной его видом матери.
Анатолий Григорьевич допил чай и подумал, что жизнь устроена так, что рано или поздно она налаживается сама собой.
После школы Анатолий поступил в техникум, распределили его на металлообрабатывающий завод – такой огромный, что и за день не обойдёшь. Как сейчас он помнит огромный цех с постоянно висящем в воздухе маревом из горелого металла, и бесконечную какофонию работающих станков. В юности Анатолий отзывался на любую просьбу, не мог отказать и согласился вначале на мастера цеха, а потом и на комсорга – желающих-то больше не было. На этом заводе познакомился Анатолий с Иваном Никандровичем Савельевым, секретарем партийной организации. Иван Никандрович сильно отличался от остальных руководителей завода, он всегда куда-то торопился, но успевал улыбнуться, крепко пожать руку, спросить о делах, и, даже когда был строг, всё равно после разговора оставалась радость от встречи с хорошим человеком. С его подачи Анатолий Григорьевич вступил в партию и сведущие люди стали намекать ему на скорые перевыборы парторга цеха. Но не случилось ему стать парторгом – у Ивана Никандровича произошёл конфликт с райкомом КПСС, заставивший его уйти с завода. Но вскоре после этого Ивана Никандровича выбрали председателем горисполкома – такие люди не тонут в бюрократических водоворотах.
Сейчас для эпохи, с которой совпала молодость Анатолия Григорьевича, придумали обидное название «эпоха застоя», вынося этот вердикт на основании пустых магазинов и очередей, умалчивая при этом о том, что у людей наконец-то появились свободные деньги и каждый мог позволить себе купить то, что он хочет. На заводе с отоваркой продуктами проблем не было, при столовой генеральный директор открыл отдел полуфабрикатов, где в конце рабочего дня всегда выстаивалась очередь конторских служащих, с приливом адреналина обсуждавших возможный ассортимент того, что сегодня могут «выкинуть». Руководство отоваривалось отдельно и почему их продуктовые наборы со случайным набором дефицитной еды назывались заказами, никто понять не мог. Но беспокоиться о завтрашнем дне никому и в голову не приходило. Любимая внучка Дашулька говорит, что нынче позитивную установку люди сами у себя воспитывают без всякой партийной идеологии. А в советское время позитивная вера в будущее была не личным делом каждого – её прописали в Программе Коммунистической партии, а теперь кто гарантирует, что грядущее будет лучше?
Года через полтора после ухода Ивана Никандровича с завода Анатолия Григорьевича пригласил к себе новый секретарь парткома завода. «Дуй, – говорит, – в кабинет 305 горисполкома для беседы, работу тебе предложат – решай сам». Анатолий Григорьевич удивился предложению. Собирался он тщательно, достал из шкафа новый костюм, а к горисполкому приехал за час до назначенного времени. В те времена никаких охранников в учреждениях не было, и Анатолия Григорьевич поднялся с улицы по гранитным ступеням, ведущим к входной трёхметровой двери из благородного дерева, потянул с волнением за бронзовую массивную ручку и поразился красотой и торжественностью центральной лестницы – как к пьедесталу власти по ней поднимаешься. На третьем этаже прошелся вдоль кабинетов, читая таблички, нашёл кабинет 305, на двери которого золотистым металлом блестела надпись: «Начальник отдела кадров такая-то». Минут за пятнадцать до назначенного времени вежливо постучал, отсчитал пять секунд и слегка приоткрыл дверь. Начальница пила чай, посмотрела на Анатолия Григорьевича пристально, а может недовольно, но пригласила зайти.
– Я с завода, Маланин, по телефонограмме…
– Проходите, присаживайтесь, – чай отставила на тумбочку, – Анатолий Григорьевич, Иван Никандрович рекомендовал вас на должность начальника АХО, вам нужно принести рекомендации от администрации завода и от партийной организации.
Анатолий Григорьевич понял тогда, что разговор идёт об уже решённом деле. Значит Иван Никандрович знал, что не посмеет он ему отказать.
– А с Иваном Никандровичем можно переговорить?
– Запишитесь на прием у секретаря, – начальница посмотрела на него удивлённо.
Вот оно как, большим человеком стал Иван Никандрович. Спустившись этажом ниже, Анатолий Григорьевич нашёл приёмную и пока разговаривал с секретаршей, из коридора появился Иван Никандрович.
– А, Анатолий, проходи в кабинет.
Но сесть не предложил. Куда-то звонил, только потом поднял глаза.
– Большое доверие тебе оказываем, Анатолий. Дело для тебя новое, присмотрись, разберись – все материальные ценности хотим тебе доверить.
– Да вы ж меня знаете, Иван Никандрович, я – советский человек, – неожиданно для себя выпалил Анатолий Григорьевич.
Савельев замолчал, уголки глаз его собрались в мелкие морщинки, нижняя губа чуть выдвинулась. Он вроде хотел что-то сказать, но потом его отпустило и, как бы завершая беседу, Иваном Никандрович встал и подал свою руку.
– Ну и по рукам, Анатолий.
Анатолий Григорьевич вышел из приемной растерянный от какой-то недоговорённости, возникшей после его невольного самохвальства: «Я – советский человек».
Анатолий Григорьевич ещё заварил чай, бросил в этот раз несколько кусков сахара и опять задумался: «Важная тогда была беседа, определяющая. Его вспомнили, выделили, но разговора на равных не получилось, вернее сам он не чувствовал себя равным Ивану Никандровичу. А еще забыл тогда задать самый главный вопрос: что будет с очередью на квартиру? Как поженились с Галиной, сразу встал в очередь на получение жилплощади в месткоме завода и терять очередь не хотелось. Эх, до чего наивный был».
Горисполком в советское время строил жилье для всего города, получая ведомственное финансирование из московских министерств, а себе, то есть для всего своего городского хозяйства, за это посредничество оставлял десятую долю. Квартирку двухкомнатную Анатолий Григорьевич получил уже через год, когда занял должность начальника отдела АХО. Про предыдущего начальника ходили слухи, что он служил вертухаем в лагере и сам людей расстреливал, а в квартире у него до сих пор висит портрет Сталина. Анатолий Григорьевич встретился с ним на передаче дел в бухгалтерии. Колючий волчий взгляд старика показался ему знакомым и пронзил его как когда-то в детстве, дедок сразу понял свою власть и затеял с Анатолием Григорьевичем странный разговор.
– Что Толя-Анатолий, сегодня на твоей улице праздник? Вот то будет праздник у вас, когда доведёте страну до ручки – Сталина на вас нет. У меня другом в молодости был сын Сталина, Александр Яковлевич, незаконный, правда, но это не важно, всё равно я побольше вашего о вожде знаю. Иосиф Виссарионович его своим сыном признал, даже в Москву приглашал, но Сашка не поехал, говорил: «Быть врагом Сталина опасно, а незаконным сыном – смертельно опасно». Он мне рассказывал про Курейскую ссылку, где Иосиф Виссарионович с матерью Сашки и сошёлся. Сталина царские стражники определили на постой в дом к детям-сиротам, там он четырнадцатилетнюю Лидию и заприметил. Рассказывала Сашке Лидия Платоновна, мать его, что Иосиф Виссарионович смеялся над царским правительством за его правильность. В Петрограде думали, что если сослали, то и наказали, а революционеры там нормальную жизнь построили, нельму кушали, да и почта к ним регулярно приходила, книги там разные. Иосиф Виссарионович в ссылке всегда оставался свободным человеком и как-то раз даже пошутил, что будь он на месте начальника Охранного отделения, то давно бы уже всех революционеров из Женевы с их проститутками на кожаные ремешки порезал. И из ссылки Иосиф Виссарионович уехал обманом, записавшись в 1916 году добровольцем на фронт, потому что знал, что он непригоден к службе, а его стражник Мерзляков ему потворствовал – сам был дезертир. Так что Иосиф Виссарионович, в отличие от лысого теоретика, хорошо знал простой народ, и присказку народную усвоил: «дурака грех не обмануть». Иосиф Виссарионович поэтому и навёл такой порядок, что обмануть его было невозможно. Теперь говорят: репрессии, репрессии, а ведь даже Бог грешников наказывает. Написано же у верующих в талмудах: «Раб же тот, который знал волю господина своего, и не был готов, и не делал по воле его, бит будет много». И кто ж этих рабов божьих конкретно будет наказывать? Значит, у Господа тоже есть свой НКВД, так то. А теперь, при Брежневе, страха нет, а значит и порядка нет. Вот поэтому, Толя-Анатолий, и просрём мы всё, что нам Иосиф Виссарионович оставил.
Потом уже Анатолий Григорьевич разобрался, что экспедитором в отделе числилась племянница старика, никаких обязанностей не выполняла, но зарплату получала. Уволились родственники одновременно, доказательств подлога не было, да и зачем было бросать тень на отдел.
А ещё Анатолий Григорьевич почему-то хорошо запомнил один день из детства сразу после смерти Сталина. К ним домой зачем-то пришла географичка из школы, в то время, кажется, были обязательны обходы квартир учеников, и мать усадила её на кухне пить чай. Толя подслушивал их беседу, стоя за дверью общей комнаты.
– Как теперь жить будем? – неестественно жалостливо причитала мать.
– Тяжело, конечно, но вот, говорят, собираются отменить плату за обучение в старших классах, – также неестественно сочувственно поддерживала её географичка.
Географичка не пользовалась в школе авторитетом и то, что мать унижается перед ней, унижало и Анатолия, но он был замечен матерью за дверью, и отправлен на улицу. Через несколько дней в семье случился скандал, оказывается, пока мать угощала географичку конфетами с чаем, младшая сестра Валька выследила, где мать прячет конфеты. Так как место это было высокое – полка в прихожей для хранения шапок, то на помощь была вызвана подружка, на плечи которой и взгромоздилась Валька, чтобы опустошить тайник. И когда мать нашла за кроватью обёртки от конфет, то Вальке сильно досталось от матери, ведь конфеты всегда береглись для особого случая.
А по вопросу распределения квартир, как узнал позже Анатолий Григорьевич, было закрытое заседание горисполкома. Выяснилось, что много квартир, переданных предприятиям для распределения очередникам, стояли незаселенными. Директора придерживали их оформление, так как возможностей для премирования у многих руководителей не было, а работу нужно было делать, людей мотивировать. Вот молодые отцы семейств за заветное обещание «получить» квартиру и пахали, кто на полигонах невылазно по полгода, кто в цехах с вредностью, кто на работе спал, чтобы министерскую тему сдать досрочно. А дай им квартиру, считай, что на полгода про работника можно забыть. Будет в ночных очередях дежурить за стенкой или кухонным гарнитуром, унитазы доставать, а потом еще сколько водки будет выпито. Поэтому держали нужных работников на крючке до последнего.
Столько лет отдано службе, многое уже и забылось. Вот, в конце 80-х ремонтировали малый зал в горисполкоме, «выбили» фонды на дубовую доску из Чехословакии. Анатолий Григорьевич тогда нашел мастера краснодеревщика – связи уже в городе были. Отделка зала получилась благородная. Из ботанического сада Анатолий Григорьевич привез фикусы и пальму, горшки керамические для растений заказали из Риги. Теперь тематическое оформление залов заказывают в дизайнерских студиях: остоугольные формы из дешевого пластика в бело-сине-красных цветах, устремленные в будущее. «Живых цветов сейчас не ставят, – подумал Анатолий Григорьевич, – да и ладно, мне меньше хлопот».
Ивану Никандровичу очень понравился обновлённый интерьер зала, и он поручил Анатолию Григорьевичу договориться с мастером-краснодеревщиком об отделке его загородного дома. Дубовые доски, оставшиеся на складе после ремонта, Савельев выкупил, рассчитавшись до копейки. Много раз Анатолий Григорьевич мотался за город, привозил то лак, то шпаклевку. Оправдал доверие Ивана Никандровича. И вскоре после этого, приглашает его секретарша срочно зайти. Иван Никандрович опять же сесть не предложил, но по-отечески сказал:
– Засиделся ты, Анатолий, в своей «двушке» – иди в комитет по жилищным вопросам, оформляй ордер на трехкомнатную квартиру.
– Спасибо, Иван Никандрович, – в этот раз Анатолий Григорьевич уже не стал ничего добавлять и Ивану Никандровичу это понравилось.
Как узнал потом Анатолий Григорьевич, его квартира в кирпичном доме в тихом центре предназначалась прокурору, но тот наотрез отказался вселяться на первый этаж. «Ну, да ладно, – подумал Анатолий Григорьевич, – мне то грех жаловаться: простому парнишке с рабочей окраины всё дала советская власть. Всю жизнь ощущаю себя советским человеком». В середине 90-х, когда Анатолий Григорьевич услышал про покупку «хлебных» должностей в мэрии, он даже поверить не мог. Спросил как-то раз про это у своего старого знакомого, так тот даже рассмеялся над его наивностью. С тех пор и стал Анатолий Григорьевич смотреть на теперешних руководителей слегка свысока. Мысли его снова вернулись к Лильке: «Я бы, случись что с ней, непременно постарался бы помочь, а она сразу побежала с докладом». И тут Анатолия Григорьевича осенила мысль: «Получается, не я, а она и есть настоящий советский человек. Вот что хотел тогда сказать Иван Никандрович – не взял бы он к себе на работу настоящего советского человека! Это ж сколько лет мне надо было прожить, чтобы понять это».
Внезапно мысли у Анатолия Григорьевича прояснились, и он понял, что решение уволиться уже принято и что он даже рад этому. Пенсия с муниципальной надбавкой у него заработана уже давно, семья устроена, даже внучке сделал однокомнатную квартиру, и можно пожить для себя. И уже другим взглядом оглядел кабинет, наметил, что нужно забрать с собой. Выдвинул нижний ящик стола, куда он складывал всё самое сокровенное и самое бесполезное. Вот членский билет КПСС, открыл его, удивился – надо же, заполнен ещё перьевой ручкой. Маленькое черно-белое фото какого-то молодого человека, наполовину запачканное синей печатью. Берёг билет, думал, что может быть время ещё и повернётся вспять. Вспомнилась и ноябрьская суббота 1991 года, когда за ним прямо на дом приехала служебная машина Ивана Никандровича. В горисполкоме поднялся по пустым лестницам на второй этаж, Иван Никандрович открыл свой сейф, достал конверт с надписью «Секретно» и показал Анатолию Григорьевичу президентский указ Ельцина о роспуске КПСС.
– Сегодня рано утром фельдъегерской службой доставили мне прямо на дом, – сказал он абсолютно спокойно. Но для чего показывал указ? Неужели думал, что на словах не поверю? – Сейчас приедут из милиции и поедем опечатывать горком КПСС, давай срочно решай, чем опечатывать кабинеты будем.
К горкому подъехали на ПАЗике уже в сумерках, сыпал сверху осенний то ли дождь, то ли снег. Стояли на ступеньках, ждали приезда Ивана Никандровича. Анатолий Григорьевич вспомнил тогда, как его отец рассказывал про избитые ступени Рейхстага, на которых он с сослуживцами фотографировался в 1945 года и там тоже шёл дождь. Теперь и он приобщился к настоящей истории и, получается, ему тоже есть о чём рассказать внукам – но будет ли им это интересно?
А Ивану Никандровичу, выходит, повезло, что карьеру сделал не по партийной, а по советской линии, но Анатолий Григорьевич знал тайну этого «везения». Был на заводе отдел технической документации, где копировали чертежи и прочую документацию на ротапринтах и нашёлся «добрый» человек, стуканувший о том, что там печатают самиздат. Начальник первого отдела после полученного сигнала проследил, кто остаётся на ротапринте после работы и накрыл небольшой тираж. Вдохновителем нарушения инструкции по копированию оказался Иван Анисимов, фронтовик, коммунист и лучший специалист конструкторского бюро. Под видом помощи в настройке печатных машин он размножал самиздатовскую литературу. Печатник на ротапринте, знакомый Анатолия Григорьевича, по секрету дал ему на время одну из брошюр. Анатолий Григорьевич впервые тогда читал самиздат, у него даже голова закружилась, а в памяти остались только отдельные цитаты: «Уничтожение православного христианства было задачей евреев-ашкенази». «В отличие от русских крестьян, которые были в основной массе крепостными, ашкеназы были свободны и занимались торговлей и посредничеством. Отмена крепостного права потеснила их положение и часть евреев двинулось в революционное движение». «Предложенный ашкеназом Карлом Марксом (https://ru.wikipedia.org/wiki/%D0%9C%D0%B0%D1%80%D0%BA%D1%81,_%D0%9A%D0%B0%D1%80%D0%BB) проект социалистического интернационала стал идейной основой для революции в России». «В руководстве Российской социал-демократической рабочей партии большевиков, которая и совершила революцию в России, ашкеназы составляли большинство». «Микроб – он хоть и маленький, но может убить большого слона». Анатолий Григорьевич вернул своему знакомому серые листы с расплывчатым шрифтом с ощущением избавления от опасности и посоветовал ему сжечь их.
Дело о самиздате дошло до горкома. Анисимова вызывали и в КГБ, но отпустили. В партийном комитете завода провели закрытое заседание, в котором участвовал инструктор райкома КПСС. Анисимов стоял с поникшей головой, он покаялся, признал свою несознательность, рассказал, что брошюру взял у бывшего однокурсника, размножал по своей инициативе. Потом дали слово молодому инструктору райкома партии по фамилии Халамендик. Никто даже не успел улыбнуться странной фамилии, как инструктор вскочил с места, побагровел и начал кричать на Петрова.
– И вот за этой правильной оболочкой скрывается гнойный антисоветский выродок, который сумел войти в доверие партийной организации, а сам исподтишка отравлял товарищей ревизионистским ядом.
Все присутствующие сделали серьёзные лица. Стало понятно, что сейчас любого могут причислить к заблудившимся. Халамендик, хоть и был небольшого роста, с огромной головой и короткими руками, но он стоял как гранитный памятник революционеру. Кулаки его сжались, пиджак вот-вот был готов порваться от вздымавшейся от криков груди. Анатолий Григорьевич сидел напротив выступающего и даже почувствовал горький запах желчи в воздухе. Ему стало понятно, почему так боятся разносов в райкоме партии. У Анатолия Григорьевича даже засосало под ложечкой – он ведь тоже читал самиздат. Чтобы хоть как-то сбить внутренне напряжение, Анатолий Григорьевич представил, как ведёт себя этот инструктор с девушкой. Он, наверняка, пользуется успехом: при встрече он смотрит на девицу со слегка снисходительной улыбкой, молча берёт своей крепкой рукой её ладонь, и девица, чувствуя настоящую силу, откликается покорностью, и тогда герой наконец-то расслабляется, превращаясь в обычного молодого человека.
Партийный комитет единогласно проголосовал за исключение Анисимова из партии. Савельев с Халамендиком, видимо, имели неприятный разговор до заседания и гнев Халамендика был направлен больше на Ивана Никандровича, который вскоре был вынужден перейти на другую, не партийную, работу, хотя и с повышением.
Маланин очнулся от воспоминаний и положил членский партийный билет на свой рабочий стол и снова сунул руку в выдвижной ящик. Так, а это что? – диплом об окончании Университета марксизма-ленинизма. Анатолий Григорьевич усмехнулся –вскоре, как стал секретарем комитета комсомола цеха, вызывают его в партком завода к секретарю, отвечающему за идеологический сектор:
– Анатолий, пришла нам разнарядка в Университет марксизма-ленинизма, мы тут посовещались, предложили в райкоме партии твою кандидатуру и это уже одобрено.
Вот так, райком партии одобрил – отказаться уже нельзя. Поняли, что Анатолий –безотказный и «поехали». Запомнилось первое занятие в райкоме партии на третьем этаже. Там специальный зал был: стояли ряды кресел из светлой гнутой фанеры с опускающимися сиденьями как в театре, а перед сидящими – узкий откидывающийся столик. Очень похоже в целом на школьную парту, только все это привинчено к полу и выйти во время занятий из центра ряда практически невозможно. Пригляделся Анатолий Григорьевич к будущим сокурсникам и увидел Аркашу из заводской лаборатории НОТ, поздоровались и сели рядом. Познакомились они на заводе, когда Аркаша приходил в цех создавать паспорта рабочих мест токарей и фрезеровщиков. Директору в Москве на годовом отчете министр сделал замечание, что завод не занимается научной организацией труда, вот после этого и появился приказ об организации лаборатории НОТ. Заведующей поставили бывшую председательшу профкома, а работать взяли Аркашу с кафедры политэкономии местного института народного хозяйства. Разговаривать с Аркашей было интересно, он любую тему развивал, и, как он любил говорить, структурировал.
А занятия в Университете оказались не простыми. Анатолий Григорьевич думал вначале, что там просто «углубят понимание линии партии», но когда началась философия Гегеля: закон единства и борьбы противоположностей, закон перехода количественных изменений в качественные, закон отрицания отрицания, то Анатолий Григорьевич понял, что не разобраться ему в этой науке. Профессор, доктор наук Столяров Вениамин Алексеевич, наверное, часто замечал у слушателей такую растерянность, а у кого-то даже некоторый скепсис в глазах, и как-то раз на лекции о диктатуре пролетариата он вдруг прекратил свое степенное хождение перед первым рядом кресел и обратился к присутствующим.
– И именно пролетариат своей мозолистой рукой усадил вас за эти парты.
Анатолий Григорьевич даже вздрогнул тогда: получается, что он сам себя и усадил сюда? А само великое учение находится в руках, то есть головах, таких «жрецов» как Столяров? Анатолий Григорьевич на перерыве поинтересовался у соседа:
– Аркаша, а ты здесь как оказался?
– Написал заявление в партком с просьбой дать направление на учебу.
– А зачем тебе это надо?
