Константин Прохоров "Жизнь в России в эпоху войн и революций. Биографическая повесть. Книга первая: отец и моя жизнь с ним и без него до ВОВ и в конце ВОВ. 1928–1945 годы"

В книге описана трудная судьба известного композитора – этнографа Я. В. Прохорова, ученика великого русского композитора Н. А. Римского-Корсакова. Я. В. Прохоров, родом из крестьян – великороссов, еще до Революции благодаря своему таланту смог добиться известности и признания. Но, к сожалению, его талант не нашел поддержки у советской власти и он погиб в лагерях в 1940-х годах. Некоторые из его учеников и последователей добились известности уже после смерти своего учителя.

date_range Год издания :

foundation Издательство :«Издательство «Перо»

person Автор :

workspaces ISBN :978-5-00218-367-8

child_care Возрастное ограничение : 12

update Дата обновления : 15.07.2023

Жизнь в России в эпоху войн и революций. Биографическая повесть. Книга первая: отец и моя жизнь с ним и без него до ВОВ и в конце ВОВ. 1928–1945 годы
Константин Яковлевич Прохоров

В книге описана трудная судьба известного композитора – этнографа Я. В. Прохорова, ученика великого русского композитора Н. А. Римского-Корсакова. Я. В. Прохоров, родом из крестьян – великороссов, еще до Революции благодаря своему таланту смог добиться известности и признания. Но, к сожалению, его талант не нашел поддержки у советской власти и он погиб в лагерях в 1940-х годах. Некоторые из его учеников и последователей добились известности уже после смерти своего учителя.

Жизнь в России в эпоху войн и революций. Биографическая повесть. Книга первая: отец и моя жизнь с ним и без него до ВОВ и в конце ВОВ. 1928–1945 годы

© Прохоров К. Я., 2023




* * *

«Еще одно, последнее сказанье –
И летопись окончена моя,
Исполнен долг, завещанный от Бога
Мне, грешному. Недаром многих лет
Свидетелем Господь меня поставил
И книжному искусству вразумил;
Когда-нибудь…»

Предисловие

Приблизившись к последнему рубежу довольно длинной и многообразной жизни, я стал задумываться о ее результатах. Подумаешь, какая великая заслуга дожить до более 90-летнего возраста и даже не побывать на вой не. Да, мне лично не пришлось побывать на полях сражений из-за возрастных ограничений, но в молодости я был профессиональным военным и планировал посвятить свою жизнь защите Родины. Некоторые мои родные, друзья и знакомые прожили гораздо более трудную жизнь и раньше времени покинули этот мир, не оставив почти никакого следа.

Однажды мои сын или дочь, не помню, кто раньше, посоветовали: «Почему бы тебе, отец, не записать на бумаге всё то, что ты так увлекательно рассказываешь?» Я им рассказывал редкие увлекательные эпизоды, хотя ничего особо увлекательного, т. е. развлекательного, в жизни моего отца и моей не было, скорее просто выживание и преодоление постоянно возникающих трудностей. Однако я задумался и решил попробовать. Жизнь завершалась с ее неблагополучным началом и таким же продолжением почти до 40 лет, а потом после некоторой стабилизации она стала вполне терпимой на общепринятом среднем уровне и казалась мне после всех моих передряг даже вполне удовлетворительной и иногда даже довольно счастливой в некоторые периоды. Всё постигается в сравнении. В голод или в вой ну даже черствый кусок черного хлеба вкуснее пирожного.

Не избалованный жизнью человек даже обычную среднюю трудовую жизнь часто считает удавшейся и иногда даже счастливой в определенные ее периоды. Достигнув одного из таких периодов и перешагнув его, когда уже стал глубоким стариком-пенсионером, не привыкшим проводить свое время в праздности, я начал постепенно раскручивать жизнь отца, глубоко сожалея об утраченных мной возможностях в молодости ещё при его жизни в Москве до 1940 года расспросить его, когда он ещё иногда бывал со мной и мог бы гораздо больше рассказать мне.

Или после ВОВ, когда у меня ещё были некоторые бумаги, документы, рукописи, фотографии, переписка отца, которыми я так и не сумел как следует распорядиться или просто не знал, как. Не до этого было. Где та большая корзина и папки с бумагами отца? – задавал я потом сам себе вопрос, и отвечал – большая часть пропала в вой ну, когда я был в эвакуации.

Вообще, я не во всём виноват, и пришло время начать исправлять упущенное, если мои сын, дочь, внук и другие родственники так хотят видеть плоды моего труда и узнать, наконец, судьбу своих предков. Они тогда смогли бы узнать что-то о жизни своих ближайших предков: прадедов, дедов, прабабушек, бабушек, своих ближайших родственников и т. д. Только я, как единственное звено, связывающее их с отдаленным прошлым, мог бы предоставить им такую возможность.

Я долго колебался, следует ли мне начать эту трудную работу, но всё же решился и начал разыскивать у себя полузабытые бумаги отца, которые, возможно, ещё не были выброшены, нашел некоторые из них и начал изучать и расшифровывать, так как часть их была написана карандашом в тюрьмах, в пересылочных пунктах на случайных листках или клочках бумаги.

Вообще то, я считаю настоящей литературой только дневники, мемуары, воспоминания, автобиографии, рассказы, и пьесы, основанные на реальных событиях в жизни их авторов, а всё остальное выдумкой, фикцией (как кстати называется художественная литература на Западе – Fiction). Научная, учебная и техническая литература, конечно, занимает особое место.

В последние десятилетия после выхода на пенсию я с особым интересом читал именно дневники и воспоминания наших современников в России. Западные мемуары меня интересовали гораздо меньше.

После того, как я приступил к работе над художественной биографией отца и его окружения, я ее первоначально назвал «Воспоминания», но потом решил назвать биографической повестью с более широким охватом временного периода. Затем прошло значительное время – два или три года, прежде чем я, наконец, снова приступил к работе.

Здесь я хотел бы сделать некоторое отступление, чтобы покаяться в том, что из-за своей несобранности и некоторой слабости воли допускал значительные перерывы в несколько месяцев в работе над «Воспоминаниями», а потом уже превратил их в библиографическую повесть «Жизнь в России в эпоху войн и революций», включив туда и мою собственную жизнь, опять по совету моих детей, которые пристально следили за моей работой, часто помогая дельными замечаниями и исправляя допущенные ошибки.

Это были большие перерывы, учитывая мой теперешний возраст – более 95 лет. После последнего перерыва в 6 месяцев я вновь приступил к работе с 5 декабря 2019 года со сравнительно низкой производительностью около одной машинописной страницы в день.

В таком возрасте слабеет память и забываются подробности событий, а без подробностей события, всё равно, что еда без соли. Бездна забвения всё поглощает и некоторым средством против этого является работа в ночные часы (этого я не мог себе позволить), а также прокручивание событий в уме также ночью, когда ничто не отвлекает и всплывают в памяти забытые имена, поступки, дела…

Именно по последнему пути пришлось мне идти, чтобы мое описание жизни и событий не было пресным. Однако это не легко. Приходится жертвовать качеством сна. Может быть, мне надо было бы свой труд начать на 10 лет раньше, но на всё воля Господа…

В этой связи мне вспомнились слова Пушкинского летописца, «Но близок день. Лампада догорает. ещё одно последнее сказанье…» Лампада это та же коптилка, которую применяли люди в годы бедствий, войн и революций в деревнях и даже городах. Но средневековые и древнерусские летописцы – монахи исполняли «Долг, завещанный от Бога». Лучше, чем Пушкин об их мотивации не скажешь: «Недаром многих лет свидетелем меня Господь поставил и книжному искусству вразумил…» и «Когда-нибудь монах трудолюбивый найдет мой труд усердный, безымянный. Засветит он, как я. свою лампаду и пыль веков от хартий отряхнув, правдивое сказанье перепишет». Хотелось бы здесь подчеркнуть слово «правдивое».

В ночные часы трудились не только монахи-летописцы, но и некоторые известные писатели в современную эпоху, так как ночью не отвлекают мирские дела и оживляется память. Вот и я оживлял свою память, когда плохо спалось ночью, особенно перед рассветом, прокручивая в голове некоторые прошлые годы, вспоминая фамилии, имена, поступки и пр.

К чему я это всё пишу, а просто, чтобы напомнить, что древнерусский монах воспринимал свой труд, как подвиг во имя Господа. Для него написать правдивое сказанье было всё равно, что отдать свой долг Богу. Ему было легче и духовно, и возможно физически, так как это делалось во имя высшей цели – служения Господу, и прославление или даже поношение некоторых князей и воевод, как ведущих себя неподобающе, и они отдавалось им на суд Божий. Так мне всё это представлялось…

Современный человек, как я (непрофессиональный писатель), не движим столь высокими помыслами, и он может просто полагать, что его свидетельства о событиях, делах и жизнях конкретных людей в России в такую сложную, трудную, кровавую и переломную эпоху войн и революций, как 1900–2000 годы в России, могут быть интересны для историков, поучительны и полезны для современников и будущих поколений, независимо от их взглядов и предпочтений.

20-й век был таким сложным, противоречивым и кровавым, что в нем до сих пор не могут разобраться даже честные историки, что уж тогда говорить о простых и даже образованных смертных. Крестьяне, рабочие и та часть народа, которая не имеет хорошего общего образования, вообще блуждает в потемках и легко пойдет за любым краснобаем во власти, который пообещает лучшую жизнь без особого труда. усилий и образования, сплошные радости и развлечения. Конечно, всё это может быть преподнесено умело, иногда даже завуалированно и иносказательно. Попробуй, разберись, за кем идти, кому верить?

Книги воспоминаний и подобные труды современников, живших в эту эпоху или переживших ее, могут быть поучительны и интересны для людей, вступивших в 21-й век и не имевших четкого представления о прошлом. Они могут совершать такие же ошибки, как и их предки. Зачем менять шило на мыло? Может быть надо подождать, посмотреть, сравнить, а не бросаться за краснобаями и авантюристами. Конечно, иногда приходиться выбирать, не имея выбора.

В современном цивилизованном (капиталистическом) обществе, к сожалению, многое уже не зависит от воли народа и его чаяний… Всё теперь решают деньги, деньги и ещё раз деньги, а также политтехнологии, разработанные многочисленными преимущественно американскими научными институтами и успешно опробованными на практике, например, на Украине, в Грузии, в некоторых арабских странах и не только в них.

Вот так я понимаю свою цель, хотя и не очень уверен в возможностях народных масс в ближайшем будущем самим решать свою судьбу, учитывая, как мне кажется, их слабеющую роль в историческом процессе в перспективе.

Хочу особо подчеркнуть, что в основу повести положены биографии Якова Васильевича Прохорова 1870 года рождения, уроженца Калужской губернии, деревни Пожарки бывшей Российской Империи, его сына Константина Яковлевича Прохорова 1928 года рождения, уроженца Минска и Москвы в бывшем СССР, а также их ближайших родственников, друзей и знакомых.

Я также особо хотел подчеркнуть, что эпоха войн и революций, как я назвал период времени с 1900 по 2000 год, чрезвычайно неблагоприятно отразилась на генетическом фонде народов и прежде всего русского народа, естественно включая в него украинцев и белорусов. Не стоит забывать, что в войнах и революциях, хаосах и смутах всегда погибают лучшие представители народов и наций и их генофонд и численность катастрофически снижаются. Это касается в равной степени национальной аристократии, дворянства, духовенства, крестьянства, рабочего класса, а также, возможно, буржуазии и интеллигенции. На примерах отдельных представителей этих классов, с которыми я соприкасался по жизни, хотел бы продемонстрировать этот процесс, но это сложная задача и требует подкрепления научными исследованиями, хотя вообще, это само собой разумеется и явно понятна любому мыслящему и наблюдательному современнику.

Пролог

«Вновь о том, что день уходит с земли
В час вечерний спой мне
Этот день быть может где-то вдали
Мы не однажды вспомним
Вспомним, как прозрачный месяц плывет
Над речной прохладой
Лишь о том, что всё пройдет
Вспоминать не надо

Всё пройдет, и печаль и радость
Всё пройдет, так устроен свет
Всё пройдет, только верить надо
Что любовь не проходит, нет»

    (Довольно известная песня советского периода. Композитор М. Дунаевский, поэт Л. Дербенев)

Я хотел бы начать описание жизни со своего раннего детства, когда отец со мной посетил свою родную деревню Пожарки около Малоярославца летом 1935 или 1936 года после смерти моей матери. Деревня расположена недалеко от села Недельное – большого села в Калужской области вблизи города Малоярославца с рекой Лужей. Между прочим, очень хорошая речка с пескарями и прибрежными заливными лугами, на которых тогда паслись лошади расположенного рядом цыганского табора.

В селе Недельном возвышалась очень большая церковь на высоком холме и. конечно, она была разграблена и превращена в склад в то время.

По пыльной сельской дороге вблизи села Недельное тащились на закате дня худощавый старик с небольшой бородой, обремененный поклажей, и его сын – худенький мальчик шести-семи лет с большими синими глазами на бледном тонком лице, напоминавший иноков на картинах Нестерова. По-видимому, из-за его внешности мальчика часто приглашали художники попозировать, а при сьемке заключительных кадров картины «Александр Невский» он стоял в толпе вместе с своим отцом на паперти собора вблизи князя, когда мимо них проводили пленных рыцарей-крестоносцев.

После съемки этих сцен отец уединялся с князем – артистом Николаем Черкасовым, игравшим Александра Невского, который уже тогда был знаменитым. Они о чём-то долго беседовали в тени большой колокольни древнего собора, было очень жарко от яркого солнца, а также от теплой зимней одежды того времени, которая была на всех актерах, а других людей там не было, так как снимались сцены, в реальности, происходившие в зимнее время, а на самом деле летом где-то на окраине Москвы у какого-то древнего собора, но об этом потом. Вместо снега использовали массу белого нафталина, которым посыпали дороги и все места, где проводились репетиции и съемки. Жара и запах нафталина всех очень сильно раздражали и затрудняли работу.

На короткое время на прогоне сцен появлялся главный режиссер кинофильма Сергей Эйзенштейн с маленьким сыном. Эйзенштейн в темно-сером костюме с жилеткой, несмотря на летнюю жару, с кудрями и круглыми полными щеками сильно напоминал постаревшего ангела с картин Рафаэля, но он был совсем не ангел. Всё сразу приходило в движение, актеры и статисты торопились, напрягались, выполняя его указания. Зато его сыночек 5 или 6 лет был очень похож на ангелочка, одетого во всё заграничное с цепочками и блестящими молниями…

Родители отца – крестьяне из деревни Пожарки около Малоярославца

В усталом покрытом пылью старике, бредущем с маленьким сыном по проселочной дороге в деревню Пожарки, с трудом можно было узнать когда-то известного в музыкальных кругах Петербурга и Москвы в начале века и довольно популярного в то время композитора-этнографа, почетного члена Императорского Русского Географического Общества, собирателя и исследователя песенных напевов и устного творчества народов России, автора-аранжировщика некоторых песен, исполняемых Плевицкой и другими исполнителями, одного из любимых учеников Римского-Корсакова, Глазунова, Лядова и Балакирева.

Добирались они на исходе лета 1935 года до деревни Пожарки, родной деревни отца, где ещё были живы его престарелые родители, от самой Москвы сначала поездом до Малоярославца, затем попутной подводой до села Недельное и, наконец, пешком до родной деревни, куда попали уже на закате дня, когда стало совсем темно. Несколько черных изб и всё. Отец с трудом достучался до знакомой избы. Это было совсем не то, что он ожидал. Голодуха, разруха и безлюдье.

Отец думал подкормить меня у родителей, и может быть даже оставить у них на лето, чтобы легче ему было пережить свои беды и что-то предпринять, а там уже оказалось много детей других их сыновей, которых было, как я помню, пять, включая Якова, моего отца.

Наши предки – великороссы и их жизнь в начале ХХ века

Мой дед, Василий Козьмич Прохоров был уже очень стар, перешагнув рубеж в 87 лет, а бабушку, 85-летнюю сгорбленную старушку, я почти не помню, деревенские жители считали ее колдуньей. Она жила почему-то на отшибе, одна в низкой почти подземной избушке, заполненной засушенными травами, банками и бутылками с разными настойками и ещё чем-то. Она была знахаркой и умела заговаривать и лечить болезни, помимо всего прочего. Оба родителя отца были работящими потомственными умелыми земледельцами, имевшими многочисленную семью. К сожалению, я застал эту семью в состоянии распада и запустения после всех революций и вой н.

Подробности их жизни я почти не помню, я их мало знал, и был тогда слишком молод, чтобы интересоваться их жизнью. Из своего пребывания у деда в памяти остались только отдельные эпизоды. Например, мы бежим детской ватагой по горячей песчаной дорожке к речке, конечно. босиком, или сидим за темным длинным столом на лавках, человек 7 мальчишек, и ждем, когда дед подаст овсяный кисель в большой деревянной миске, одной на всех, но у каждого была своя ложка. Тянемся своими ложками, стараясь соблюдать очередь, к общей миске.

Мало, кто помнит, что такое овсяный кисель. Он получается, если долго варить горсть или две овса в котелке с водой и в результате образуется полупрозрачная полужидкая масса. Это и есть овсяный кисель. Он считался полезным, и нам, голодным, всегда казался даже вкусным. Другой еды у деда просто не было. Иногда отец доставал из консервной банки немного прогоркшего, потемневшего от ржавчины сливочного масла и тайком в углу подкармливал меня (кстати, возможно, эта ржавчина создавалась специально, чтобы излечивать детей от малокровия посредством насыщения крови железом в виде примеси окиси железа в масле, так как тогда некоторые в это верили, или иногда даже специально протыкали, например, яблоко много раз гвоздем или пером для ручки, чтобы там появились темные дырки с окисью железа, и после этого яблоко ели, как лекарство).

Малокровие считалось основным недугом детей в те времена, т. е. истощенность, плохая кровь с низким содержанием гемоглобина, а у взрослых – чахотка (туберкулез). Многие взрослые постоянно кашляли, а некоторые постоянно носили с собой пузырьки с крышкой и туда отхаркивались. И ещё одно воспоминание от деревни: встали с отцом очень рано, почти темно, солнце только восходит, и идем вдвоем за семь или больше верст в село Недельное за хлебом, где давали полбуханки черного хлеба на человека из какого-то фонда помощи голодающим. Потом солнце взошло и стало жарить. Видим издалека длинную очередь к церкви в виде толстой змеи, поднимающейся и опускающейся по холмистой дороге к храму, превращенному в склад. Долго стоим, изнывая от жары и жажды. На исходе дня, получив буханку на двоих, съев хрустящую корку и запив ее водой после кратковременного отдыха в тени от колокольни собираемся в обратную дорогу.

К вечеру, почерневшие от зноя и жажды, возвращаемся с целой буханкой в свою деревню. Конечно, приходилось со всеми делиться.

Так как отец не смог получить помощи от родителей в связи с их старостью и голодом, он поспешил вернуться в Москву, пока дорога назад ещё не совсем раскисла от начавшихся осенних дождей. Она казалась ещё труднее из-за наступившей осени и грязи. Мы долго пешком шли по раскисшей дороге, с трудом наняли подводу до станции и потом уже, наконец, сели в переполненный поезд до Москвы. Электрички Москва – Малоярославец тогда ещё не ходили. Больше я с отцом в деревню к его родителям не ездил, а отец возможно ездил.

Когда мы уже благополучно сели в вагон и поехали, я всё время боялся, что отец отстанет от поезда из-за своего непонятного мне желания почти на каждой станции выбегать из вагона, чтобы набрать кипятку для чая у самого паровоза, так как без чая он не мог обойтись. Я боялся, что он отстанет от поезда и я останусь один в вагоне среди массы чужих людей и неизвестно где. Когда поезд трогался, и отец не появлялся, я начинал дрожать от страха и от безысходности, и тут он всегда появлялся с полным чайником кипятка и иногда ещё с чем-нибудь, и так было всегда, и было невозможно привыкнуть к этому.

Детство и юность отца из старого крестьянского рода Прохоровых. Его выход в люди в Петербурге

Достоверно рассказать о детских годах и юности отца довольно трудно. О его младенчестве и детстве я ничего не знаю. Но здесь не может быть ничего особенного. Обычная жизнь крестьянского ребенка, мальчика и подростка в многодетной крестьянской семье в Российской нечерноземной деревне в 70-е и 80-е годы 19-го века. Вся русская литература 19 века заполнена подобными описаниями и историями. Различия начинались только с юности и молодости. Так и с моим отцом.

От кого-то я слышал, что отец якобы в 16-17 лет убежал из деревни Пожарки под Малоярославцем в Петербург. Это маловероятно. Петербург был далеко, а Москва близко. Зачем ему было куда-то бежать? Мне кажется, он уже был подготовлен любящими родителями к уходу в большую жизнь. Они просто не могли прокормить такую ораву сыновей. Это не было принято в деревнях. Они желали для сыновей лучшей доли. Пускай попытаются найти счастье на чужбине. Всегда в подобных случаях в России в многодетных семьях сыновья разлетались из родного гнезда, как оперившиеся птенцы, а дочери почти всегда оставались дома и выходили замуж здесь же или поблизости… Но, к сожалению, у Василия Козьмича, моего деда и бабушки дочерей не было.

Вполне вероятно, что у родителей отца был в Петербурге какой-то друг, родственник или земляк и одного из своих сыновей, в данном случае Якова, они решили отправить в этот город, поручив его заботам и опеке близкого им человека. А может быть не только его одного.

Очевидно, они возлагали на Якова большие надежды из-за того, что он, возможно, хорошо учился в своей деревенской школе и обладал какими-то другими качествами, достоинствами и чертами характера, которые давали основания для этого. Как бы он смог благополучно добраться до Петербурга, работать и жить там без помощи и присмотра родных и близких и, хотя бы земляков? Это, конечно, было возможно, но чрезвычайно трудно и опасно без протекции, опеки и помощи.

Такие деревни как Пожарки в Великороссии (в 19 веке и даже раньше было общепринято считать, что Россия состоит из Великороссии, Белоруссии и Малороссии) в течение многих десятилетий пополняли ряды рабочих, мещан и разночинной интеллигенции в быстро растущих городах России. Не напрасно деревню назвали Пожарки, ее регулярно разоряли пожары и все, кто только мог собрать в себе силы и решительность, спешили покинуть ее. Не только сыновья родителей отца, но и сыновья их соседей постепенно разбредались кто куда и разъезжались в разные стороны. Когда я с отцом посетил родную деревню в 1935 году, там никого из жителей среднего возраста и молодежи не осталось – одни вымирающие старики и старухи в разрушающихся избах.

Некоторые из 5 братьев отца возможно погибли на фронтах Первой Мировой и Гражданской войны, или даже оказались за границей и следы их затерялись.

Я смутно помню, что отец в разговоре с кем-то упомянул о том, что все его братья вышли в люди ещё до Революции, т. е. нашли себя в другом деле, кроме крестьянского. Кажется, он что-то говорил о коммерции.

Уцелевших братьев отца следует искать в Малоярославце, Москве или даже в Петербурге. Никого из его братьев я не видел, хотя трудно сказать, потому что многое забыл. Может быть тот человек, в доме которого в Малоярославце отец всегда останавливался со мной или без меня, и был одним из его братьев. В его саду я лазал по вишневым деревьям в поисках так называемого вишневого клея – прозрачных темно-красных наростов на стволах, которые я отколупывал и с аппетитом съедал. Они были пресные, но вкусные. Из этого дома мы отправлялись в долгий путь к родителям отца в деревню Пожарки через село Недельное.

Жизнь отца в Петербурге и его первые попытки определиться со своим творческим призванием

Уже тогда в ранней молодости в отце зажглась божественная искра творчества, которая гнала его куда-то, к каким-то целям, как и других его некоторых современников. Отдельные клочки воспоминаний у меня сохранились от его коротких рассказов. Он рассказывал, что когда попал в Петербург, то сначала работал в какой-то лавке. Потом, когда ему исполнилось приблизительно 20 лет, он оказался в актерах, так как вечерами после работы в лавке ходил в соседний театрик, куда его иногда пускали бесплатно. Отсюда и его первоначальная тяга к актерству и увлеченность театром. Он оставил мне в наследство большую библиотеку, которую начал собирать уже тогда, в актерские годы, а также очень большое количество театральных афиш со своим именем, мешок писем от известных актеров, от известных музыкальных деятелей того времени, а также ящики с красивыми морскими камнями, которые он также начал собирать в те времена. Это его увлечение мне до сих пор непонятно. Он находил какую-то красоту в этих камнях. Их я впервые обнаружил в лестничном шкафу нашего дома в Трубниковском переулке в 1939 или 40 году. Это увлечение стоило ему больших усилий и достаточно больших денег по их отправки в посылках в Москву и началось оно в его актерские годы, когда он выезжал с труппой в Крым с постановкой «Под солнцем Юга».

Все книги на сайте предоставены для ознакомления и защищены авторским правом