Ольга Леонардовна Денисова "Берендей"

И Юлька заметила, как его руки увлекают ее в сторону и валят на бок. Они с хохотом зарылись в снег, перекатились друг через друга и наконец замерли, лежа на льду реки. Егор еще несколько секунд сжимал ее плечи, а потом рывком поднялся и поставил ее на ноги.

– Ну что? Понравилось? – спросил он улыбаясь.

– Здорово! – согласилась Юлька.

– Еще раз поедешь?

– Да!

– Пошли, – он схватил ее за руку и потащил за собой вверх по берегу.

3

Кто он? Хозяин леса? Медвежонок, удирающий от опасности во все лопатки? Или человек, обычный человек? Человек не убегает от опасности. Отец всегда учил его отличать в себе человеческое от звериного. Человек умеет преодолеть страх, человеком не должны двигать инстинкты, которыми руководствуется зверь. Он отдал свой лес без боя, убежал. Да, он еще медвежонок. Для берендея он подросток, берендеи живут долго, но и созревают поздно. Полную силу он наберет лет через десять-двенадцать. Впрочем, Берендей не обольщался: даже заматерев, он не станет очень крупным зверем. Его отец был крупней и сильней. И отец бы не отдал свой лес без боя.

А Берендей бы ни за что не посмел выйти из теплого, надежного дома, если бы не эта девочка. Он хотел положить к ее ногам весь мир. Что еще он мог сделать для нее? Прокатить с ледяной горы? Пожалуйста. Для медвежонка это нетрудно. Только чтобы она смеялась. Может, позвать волков, чтобы ей стало страшно, а потом разогнать их, чтобы она восхищенно хлопала ресницами? И это нетрудно для хозяина леса. Пусть и бывшего хозяина леса. А что он может дать ей как человек? Она хотела чего-нибудь волшебного, но он так и не сумел ничего придумать для нее.

Берендей знал только одно волшебство – собственное превращение. Сколько раз он пытался понять, как это происходит, но в конце концов сдался. Отец посмеивался над ним и объяснял:

– Волшебство – это то, что происходит против законов природы. Так что можешь не стараться это объяснить. Пользуйся, совершенствуйся, а объяснить не пытайся.

И Берендей принял это как данность. Но вряд ли Юльке хотелось именно такого волшебства.

Что он делает? Как он смеет? Это же безнадежно. Это путь, который ведет в тупик. Он никогда не сможет сделать ее счастливой, у него нет даже дома, такого, в котором она привыкла жить. Его дом хорош для берендея. Добротный, теплый, по-своему уютный. В нем хорошо жить с отцом. Или с сыном. Но не с ней. Тот мир, который он может положить у ее ног, ей не нужен.

Он всеми силами старался не показать ей, что чувствует. Он боялся увлечь ее и одновременно невероятно хотел, чтобы она увлеклась. Берендей всю жизнь прожил с отцом и после трех лет ни разу не видел своей матери. Впрочем, мать вряд ли смогла бы научить его, как правильно вести себя с девушками. А отец, наверное, и предположить не мог, что перед ним когда-нибудь встанут такие вопросы.

И сейчас Берендей ощупью продирался сквозь свои чувства, пытаясь понять, что в них человеческое, а что звериное. И не понимал. Да, наверное, желание стиснуть ее в объятьях в полную силу медвежонка – это звериное. А если осторожно прижать к себе? Это звериное или нет? А накрыть ее рот губами? Это же совсем не то, что хочет зверь внутри него.

Он не собирался касаться губами ее волос, когда катил ее с горы. Совсем не хотел, это получилось само. Случайно. Ее волосы пахли молоком. Неужели он не умеет управлять зверем внутри себя? Но как невероятно желанны любые прикосновения к ней! Легко и случайно дотронуться до ее руки. Или поднять с пола на диван, такую маленькую и легкую.

Что он делает? Как он смеет?! Надо немедленно уходить. Завтра же, как только начнут ходить автобусы, он соберется и уедет домой. Завтра?.. Автобусы начнут ходить часа через три!

4

Юлька забилась под одеяло, надеясь уснуть счастливой. Но вдруг вспомнила: Егор же приехал с Людмилой. Значит… Значит, все это ей показалось. Она все это придумала, навоображала себе неизвестно чего. Она успела придумать для себя, что тоже нравится ему, что все его поступки объясняются тем, что ему, так же как и ей, хорошо вместе. Она успела каждый его жест истолковать в свою пользу, каждое слово объяснить его симпатией, и в результате нарисовалась такая красивая сказка, что захватывало дух.

Предчувствие счастья вдруг сменилось отчаяньем. Таким горьким отчаяньем, что из глаз полились слезы. Он просто добрый, хороший парень, который вел себя с ней, как подобает воспитанному и доброму человеку. Он катал ее с горы – но ему и самому нравилось кататься с горы. Он помог ей мыть посуду – но это же вполне объяснимый поступок, без всяких особенных чувств к ней. Ему нравилось с ней разговаривать – а кому не нравилось? Они с Андреем, например, не одну ночь провели за разговорами на кухне. И тоже не могли остановиться и разойтись. Это не говоря о ночных разговорах с подружками.

Оказывается, все, что она себе представляла, – не более чем выдумка, мечты маленькой глупой девочки, не более! И плакала Юлька даже не от того, что мечта разлетелась на куски, как разбитая елочная игрушка, а от осознания собственной глупости и самонадеянности. И мысль о том, что он заметил ее интерес и прочитал на лице ее глупые мечты, заставляла Юльку краснеть и умирать от стыда.

Нет, ее чувство не стало меньше, она не давала себе слова выбросить его из головы – ей казалось, что она полюбила его навсегда. Только если раньше это окрыляло ее и делало счастливой, то теперь швырнуло в пропасть горечи и острой боли. Юлька не представляла, что душевная боль может быть такой сильной. Ей хотелось кричать от этой боли, и она затыкала себе рот подушкой, промокшей от слез.

Она так и уснула в слезах. И приснился ей медведь, положивший огромную бурую голову на ее кровать. Добрый и совсем нестрашный медведь.

5

Леня Журавлев в детстве был тефтелей. Размазней. Он всегда был крупным мальчиком, но это нисколько ему не помогало. Одноклассники не любили его, часто задирали, но он предпочитал с ними не связываться и всегда старался уйти от конфликта.

Отец смотрел на это сквозь пальцы, а маму это раздражало. Мама Лени была женщиной властной, серьезной и всю свою жизнь посвятила карьере отца. Сам отец ни за что не стал бы ползти вверх по служебной лестнице, ему бы хватило должности рядового инженера. Но маме этого показалось мало, и она толкала его вперед, пока не сделала главным инженером завода.

То, что сын вместо преодоления трудностей благополучно их избегает, бесило ее необычайно. А он пошел в отца, только и всего.

В семь лет мама записала его в секцию бокса. За руку приводила к началу тренировки и встречала, когда тренировка заканчивалась. Он был хорошо сложен для бокса – высокий, с длинными руками. Но через три месяца тренер сказал маме, чтобы она перестала мучить мальчика: боксером он не станет. Характер не тот.

Потом была спортивная гимнастика, но оттуда его вышибли с треском, потому что он залез на шведскую стенку и боялся с нее слезть, пока его не сняли взрослые ребята. Тренерша сказала, что у него нет шансов. А поскольку секция относилась к школе олимпийского резерва при Дворце пионеров, ни мамины слезы, ни жалобы не помогли. Спортом занимались бесплатно, но только те, у кого к этому были способности.

В конце семидесятых необыкновенную популярность среди мальчишек имел хоккей. И в одиннадцать лет Леня сам, к радости матери, записался в секцию. Попроще, чем олимпийский резерв. Поэтому и требования там предъявляли пониже.

И ему понравилось. Понравилось побеждать. Побеждать самого себя, соперников, товарищей. В нем наконец проснулось честолюбие, свойственное матери и чуждое отцу. Особенно ему нравилась фраза: трус не играет в хоккей. В глубине души Леня отлично знал, что он трус. Но никто и никогда об этом не догадается, потому что он играет в хоккей.

Он имел отличные данные для хоккея и, возможно, добился бы в нем некоторых успехов. Но он взрослел, и когда получил свидетельство за восьмой класс, где троек оказалось больше, чем четверок, мама схватилась за голову.

С сентября на хоккее поставили жирный крест. Теперь он ходил в математический кружок при Дворце пионеров, занимался с репетитором физикой и химией: мама наметила поступление в университет. Конкурс на матмехе был небольшой, поэтому с поступлением трудностей не предвиделось.

За два года Леня легко из троечника превратился в первого ученика класса по техническим дисциплинам. А литература с географией его не очень интересовали. И снова он ощутил вкус победы, оставив одноклассников далеко позади. И девчонки восхищенно вздыхали: «На матмех? Но ведь там очень сложно учиться!». А он только посмеивался в ответ: трус не играет в хоккей!

Но в университете его ожидало разочарование. Таких, как он, первых учеников в классе, там оказалось пруд пруди. И обойти их на повороте было не так-то просто, если не сказать – невозможно. И на помощь снова пришел хоккей. Леню быстро приняли в университетскую команду, зачеты он получал шутя, стоило только завкафедрой физвоспитания намекнуть об этом строгим преподавателям.

В университете Леня познал вкус еще одной победы – над женщиной. Женщины стали его страстью. Он был высок, силен и хорош собой. Его не интересовали девушки, липнувшие к нему, как мухи. Ему нужна была победа. Желательно над соперником. Он как нарочно выбирал для себя девушек, которые с кем-нибудь встречались, и уводил их от соперников легко и с удовольствием. Только они ему быстро надоедали после этого. И тогда он шел к новой победе.

Чуть позже, когда большинство его ровесников обзавелись семьями, ему нравилось соблазнять чужих жен. Это было увлекательно, а главное, упрощало разрыв.

Еще в университете он увлекся компьютерами, которые тогда назывались ЭВМ. На последнем курсе он занялся продажей «Синклеров», а года через два перешел на IBM. Деловой хватки ему явно не хватало, поэтому большого успеха это не принесло. Он вовремя это понял и занялся новым тогда, но перспективным направлением – обеспечением безопасности информации. Леня быстро превратился в Леонида Михайловича и котировался в кругу работодателей как узкий специалист высокой квалификации. Звезд с неба не хватал, но имел крепкий доход, машину, квартиру, отдельную от папы с мамой, и бесконечную череду женщин.

И красной нитью через всю его жизнь проходила одна идея: трус не играет в хоккей. Леонид выбирал себе экстремальные развлечения: ходил в горы, сплавлялся по порогам на плотах. Ему случилось даже прыгнуть с парашютом. Он достаточно зарабатывал, чтобы платить за недешевые хобби. Так что когда ему в первый раз предложили принять участие в охоте, он с радостью согласился.

Леонид не умел стрелять, но это его не тревожило. Охота стала его новой страстью, тем более что победы над женщинами ему приелись и казались пресными. Он купил дорогое снаряжение, завел знакомство с егерями и охотниками, изучил юридические тонкости нового увлечения. И, вырываясь с работы, все свободное время стал посвящать охоте. Он любил комфорт, но готов был жертвовать им ради любимого развлечения. И даже начал находить в походных условиях свою прелесть: по возвращении домой горячая ванна казалась верхом наслаждения, а ужин в ресторане уже не был обыденным.

Мечтой его стала охота на медведя с рогатиной. Несмотря на то, что хоккей остался в прошлом, Леонид был в отличной спортивной форме, два раза в неделю аккуратно посещал тренажерный зал, вел здоровый образ жизни, хорошо питался и считал себя образцом мужественности. Почему бы ему не попробовать столь престижный способ охоты? Эта победа навсегда обеспечит ему репутацию бесстрашного человека: трус не играет в хоккей.

Друзья-охотники, конечно, отговаривали его от этой затеи. И посоветовали – для начала – поохотиться на медведя с ружьем. Чтобы посмотреть, что за зверь настоящий медведь. И когда Леониду предложили охоту на медведя в пограничном районе Карелии, он сразу согласился. Его не очень озаботило, что охоту предлагают в заповеднике, тем более что стоило это значительно дешевле, чем охота по лицензии. А наличие пограничной заставы и вовсе горячило кровь.

Они выехали в Петрозаводск третьего декабря: Леонид, двое его товарищей и опытный проводник-медвежатник. Недалеко от въезда в погранзону заранее был снят приличный коттедж со всеми удобствами, но проводник сразу предупредил, что, возможно, придется несколько ночей провести в лесу. Это безопасней, чем возвращаться в коттедж. В заповеднике закон охраняли только инспектора-одиночки, а на каждой мало-мальской тропинке, уходящей в погранзону, стояли пограничники.

Как ни странно, в лес они вошли тихо – проводник знал свое дело. Медведей в лесу было много, но попробуй найди берлогу! Искали весь первый день, и к вечеру проводник показал им куржак на дереве: след дыхания зверя. Влага конденсировалась на ветвях, постепенно обрастая все новыми и новыми кристаллами, и снизу ветви были покрыты красивым толстым слоем инея.

Проводник перешел на шепот: медведь спит чутко.

– Вот, глядите. Прямо под куржаком – отверстие. Это чело. Чтобы медведя из берлоги выкурить, туда шест вставляют и внутри им шебаршат. Медведь просыпается, злится и выходит. Не сразу, конечно. Надо здорово его озлить. Щас посмотрим, нет ли еще одного выхода из берлоги, а то ведь и уйти может. Но брать его будем завтра. Если подранком уйдет – надо догонять. Один раз двое суток догоняли, но взяли в конце концов.

6

Берендей поднялся, едва рассвело. Обычно зимой его всегда клонило в сон (это тоже было звериным), и утро он не любил. Но воспоминание о предыдущей ночи выбросило его из постели.

«Посмотреть на нее в последний раз и уехать, – подумал он, – только один раз, и все. Хватит».

Во двор, шурша по снегу, въехала машина, потом выключился мотор, и вскоре хлопнула дверца.

«Это, наверное, Юлькина мама», – решил Берендей, натягивая футболку.

– Как тут мои дети? – услышал он голос с порога и вышел навстречу, приложив палец к губам:

– Дети еще спят.

Она была очень похожа на дочь. Тоже небольшого роста, тоже с вьющимися темными волосами. И выглядела она совсем молодой, едва ли много старше Юльки.

– Ой, а какой порядок у вас! – Мама скинула шубку. – Какие молодцы! Я думала, тут грязь вагонами вывозить придется, а вы сами все прибрали!

– Мамочка! – крикнула Юлька из-за двери. – Мамочка, я не сплю!

Берендей почувствовал себя лишним и поспешил скрыться в ванной.

– Поднимайся, – ответила ей мама, – и выходи сюда. Гости уже встали, а ты до сих пор валяешься!

– Гости не только встали, но и погулять успели! – услышал Берендей с веранды. – Здравствуйте, Антонина Алексеевна!

– Привет, Андрюша. Здравствуй, Людочка! Представляй мне свою девушку, Андрей!

– Ее зовут Наташа.

– А кто еще у вас тут остался?

– Виталька со Светой и Егор.

– А Егор – это кто?

Берендей выглянул из ванной:

– Егор – это я.

– Очень приятно! А я – Юлина мама, меня зовут Антонина Алексеевна.

Егор вежливо кивнул. Юлькина мама посмотрела на него как-то странно, с прищуром, словно пытаясь оценить. Именно оценить, а не понять, что он тут делает.

– Извините, сейчас я умоюсь и выйду.

– Конечно-конечно! Не обращайте на меня внимания, – улыбнулась Юлькина мама и повернулась в сторону.

Берендей захлопнул дверь и уткнулся лбом в зеркало над раковиной: он чувствовал себя вором, который обманом проник в чужой дом, да еще и заглядывается на хозяйскую дочь. Пока длился праздник, и на следующий день, он не чувствовал себя неправым. И в прошедшую ночь тем более не чувствовал. А теперь, когда он увидел настоящую хозяйку дома и понял, что Юлькины друзья хорошо знакомы с ее родителями, ему стало неловко. В глазах Юлькиной мамы он – проходимец, совершенно чужой человек. И от проходимца можно ждать чего угодно. Он может оказаться вором, пьяницей, дебоширом, маньяком, наконец. Взрослым людям свойственна недоверчивость, и Берендей бы нисколько не удивился, если бы Юлькина мама выставила его вон, как только поняла, что про него никто ничего не знает.

Дома он каждое утро обливался холодной водой, как когда-то приучил отец. Во-первых, у берендея должно быть здоровое тело. Ему дарована длинная жизнь, в два раза длинней, чем у обычного человека. И ее надо беречь. Во-вторых, зверь не должен издавать лишних запахов. В-третьих, это снимало его обычную утреннюю сонливость. Особенно зимой.

Выйти во двор и облиться из ведра, как он привык, показалось ему чересчур вызывающим, поэтому пришлось принять холодный душ. Никакого удовольствия он при этом не испытал: вода лилась тонкой струйкой, за ночь нагрелась и была скорей тепленькой, чем ледяной. От колодезной воды кожа загоралась огнем, кровь ударяла в голову, энергия била через край. А зимой и снегом можно было растереться. Нет, душ однозначно не понравился Берендею. Но из ванной он вышел куда бодрее, чем зашел. И тут же столкнулся с Юлькой.

Она была розовой со сна, мягкой и трогательной. А еще ему показалось, что она плакала: ее глаза слегка припухли. Но она проспала всего три часа, и это действительно могло только показаться.

– Привет, – Берендей улыбнулся ей.

Она почему-то не ответила ему, только кивнула и спрятала глаза. Как будто он чем-то ее обидел. Он пропустил ее в ванную, пытаясь вспомнить, что говорил и что делал перед тем, как они разошлись по комнатам. Почему она не улыбается больше, как вчера? Может, она просто не выспалась?

Берендей тут же почувствовал на себе чей-то взгляд и повернулся в сторону стола: на него смотрела Юлькина мама – с интересом и любопытством. Она поняла? Вот так, сразу? С одного взгляда?

– Садись чай пить, я привезла пирожные, – позвала она. Ему понравилось, как она это сказала, – как будто старому знакомому. Не фамильярно, но очень… по-дружески.

За столом уже сидели Андрей, Наташа и Людмила.

– Проходи сюда, – Антонина Алексеевна кивнула на место в углу.

Там уже стояла кружка с дымящимся чаем. Хочешь-не хочешь, а пришлось занять именно тот стул, который для него выбрали. Берендей хотел сесть с краю, он любил сидеть с краю. И на краю стула – чтобы ничто не мешало в любую минуту сорваться с места. «Это звериное», – говорил отец и тоже старался запихнуть его в угол.

Берендей кивнул и сел. Справа от него, через угол, сидела Людмила, а слева осталось свободное место. Андрей привстал и поприветствовал его нарочитым рукопожатием. Вчера они немного познакомились, и, похоже, Берендей Андрею не понравился. Интересно, чем? Берендей относился к нему вполне дружелюбно.

Без объяснений все понимали, что связь Андрея с Наташкой не продлится и недели: яркая, симпатичная девочка привлекла его лишь доступностью. Андрей был весьма симпатичным юношей, и Берендей долго не мог понять, откуда берется его потребность в легких победах. Только потом, поглядев внимательней, выяснил: Андрей считал себя толстым. Он и вправду был склонен к полноте, но она его нисколько не портила, наоборот, придавала солидности и шарма. Но, видно, себе он рисовал другой образ.

Наташка была слишком простой для него – не умела правильно говорить, правильно есть, правильно себя вести. А Андрей явно жил в семье, где это ценится. Берендей видел, как за новогодним столом, будучи совершенно пьяным, он ел гуся ножом и вилкой. Он и сейчас сидел за столом выпрямившись и прижав локти к бокам. И речь его отличалась литературностью – он всегда правильно и по-книжному строил фразы: это выглядело естественно и не вызывало отторжения.

Людмила же, наоборот, старалась казаться интеллигентной, но у нее это плохо получалось. Отец говорил Берендею, что интеллигентным человеком нельзя притвориться. И точно: что-то выдавало в Людмиле дочь нуворишей, высоко взлетевших, но так и оставшихся мещанами во дворянстве. Однако Людмила ему понравилась. Она была высокой, статной брюнеткой, ярко накрашенной, даже когда шла кататься с горки. Голову держала высоко и гордо; губы ее, чувственные и яркие, оставались плотно сжатыми, как будто она играла королеву. Но иногда, забывая о своей нелегкой роли, она превращалась в обычную девчонку, с южнорусским говором и южнорусским же темпераментом. И тогда ее мимика становилась богатой, а лицо, утратив маску, располагало к себе.

– Ну, как вы сдали химию? – спросила Юлькина мама, обращаясь к Андрею.

– Нормально сдали, – ответил он, – почти все сдали. Но мурыжил нас преподаватель до шести часов вечера.

– Ну, этого следовало ожидать. А Наташа где учится?

– В колледже, – ответил за нее Андрей.

– А в каком?

– Я буду парикмахером, – скромно, но не без гордости ответила та. И Берендею была понятна эта гордость: наверняка ее родители всю жизнь проработали на заводе или на стройке, а она будет сидеть в чистой, теплой и светлой парикмахерской, с чистыми руками и в красивой одежде.

– А ты, Егор, учишься или работаешь?