Россия – мой тёплый дом
Владилен Сергеевич Афанасьев
Автор книги Владилен Сергеевич Афанасьев (р. 1926), человек, который в буквальном смысле создал самого себя. Рано оставшись сиротой, испытав все тяготы военного детства, он не просто выжил и устоял, но построил себя как личность. Он искал свою дорогу в жизни, не боялся никакой работы.
Свой трудовой путь автор начал курьером в одном из московских НИИ сразу после окончания семилетки в 1941 г. Во время войны трудился рабочим на торфоразработках в г. Ижевске, а вернувшись в Москву в 1943 г. работал на заводе им. Сталина слесарем-сборщиком автоматов ППШ. Много учился. Стал доктором экономических наук, профессором, автором двадцати книг и около 200 научных статей, многие из которых переведены на иностранные языки (от английского, испанского, португальского до китайского и японского).
И вот его книга в жанре мемуарной прозы. О себе и своем времени автор пишет легко и просто, заставляя читателя вместе с ним преодолевать житейские невзгоды, влюбляться, путешествовать и испытывать радость научных открытий… О себе и России, без прикрас и с любовью.
В формате PDF A4 сохранен издательский макет книги.
Владилен Афанасьев
Россия – мой тёплый дом
Владилен Сергеевич Афанасьев
© В. С. Афанасьев, 2020, 2022
© Издательство им. Сабашниковых, 2020, 2022
Предисловие
Скорее всего, эта книга никогда не появилась бы на свет, если бы у нее задолго до ее написания не возник очень взыскательный читатель. Им оказался офицер НКВД, который усадил меня за письменный стол в своем кабинете, на окнах которого явственно просматривались решетки, и, придвинув ко мне внушительных размеров стопку бумаги, строго сказал:
«Пиши все, как есть, кратко и четко. Прежде всего, наиболее значимые события твоей жизни. Кто, откуда, с какой целью, когда…? А я сюда подойду через пару часов. Если тебе что-то потребуется, Федор за дверью».
Такой читатель в значительной мере предопределил характер первоначально подготовленной мною рукописи, а тем самым содержание опубликованной книги. В ней должна была быть только правда и ничего кроме правды, никакого вымысла, в том числе и художественного: только факты, даты, фамилии, имена и т. п.
В этом и заключается главная особенность, а, быть может, и ценность этой книги: в ней описываются только реальные события, действительно имевшие место в жизни автора.
Все это происходило военной весной 1943 года в Нижнем Новгороде, когда я самовольно возвращался из эвакуации в осажденную Москву. Мне было 16 лет, меня только что ссадили с товарного поезда и привели под строгие очи офицера. Из документов у меня было только свидетельство об окончании семилетнего образования в московской школе.
Вернувшись, офицер взял первый лист из того, что я написал, и недовольно пробормотал: «Ну что такое ты тут пишешь? «Первый раз я влюбился, когда мне было пять лет». Нам-то что до этого? Пиши только о деле, прежде всего как ты попал сюда к нам на Волгу.
А вот насчет лестницы в твоем доме, я что-то не понял. Как это возможно, войти в парадное с улицы, подняться по лестнице на второй этаж и оказаться в соседнем корпусе во дворе?. Что это за лестница такая волшебная? Пиши яснее!»
О лестнице тогда же пришлось написать более подробно.
Что же касается всей «тюремной рукописи» в целом, то позже она была мною существенно доработана и дополнена описанием событий, произошедших как до, так и после возвращения я Москву. Таким вот, довольно странным, образом и возникла эта книга.
По правде сказать – и сейчас в этом уже можно без опасений признаться – в одном месте этой рукописи, представленной офицеру, мне все же пришлось слукавить. Опасаясь, что меня после задержания вернут в удмуртский поселок Кизнер, место моей эвакуации, откуда в октябре 42-го года начался мой путь возвращения в Москву, я писал, что еду из Омска, что на тысячи километров дальше от Москвы и куда отправить меня назад, как я полагал, было бы невозможно.
Глава 1
Первые шаги по бездорожью
1. Военный детский сад
Когда глаза привыкли к полутьме, царившей в подъезде, можно было увидеть, как маленький мальчик медленно поднимается по лестнице на второй этаж. Он был так мал, что обычные ступеньки для него были слишком высоки. Держась левой рукой за железные прутья лестничных перил, он с явным трудом преодолевал одну ступеньку за другой. За один прием он мог осилить только одну ступеньку. И лишь поставив обе ножки на ступеньку и переведя дух, он делал следующий шаг.
На нем была белая рубашка с короткими рукавами и короткие черные штанишки. Свою шею он окутал слишком большим для него кашне черным в белую горошину. В правой руке он держал маленькую тряпичную игрушку – свинку с розовым пятачком.
Поражали деловитость и упорство, с которыми он совершал свое восхождение.
Преодолев первый лестничный пролет, малыш остановился на распутье. Здесь лестница раздваивалась. Налево уходили ступеньки на второй этаж главного здания, а прямо ступеньки вели на застекленную галерею, соединяющую это здание с корпусом, расположенным во дворе. За галереей малышу были видны две квартирные двери.
Здесь мы сталкиваемся с одной из таинственных особенностей нашего дома. Все его квартиры, как и во многих других домах Москвы, построенных до революции, имели по два входа – парадный (для хозяев и их гостей) и черный (для прислуги). Если же жилые корпуса соединялись галереями, то парадный и черный входы квартир нередко оказывались в разных корпусах. И в данном случае парадный вход в квартиры, расположенные за застекленной галереей, осуществлялся с Теплого переулка, а черный вход приходился на жилой корпус, стоящий во дворе.
Немного помедлив, малыш двинулся прямо. Преодолев лестницу и пройдя галерею, он остановился у левой двери. Видимо, зная, что это бесполезно, он не сделал и попытки дотянуться до звонка, а, повернувшись спиной к двери, начал стучать по ней ногой. За дверью раздался шум и на пороге возникла высокая худая женщина в мятой юбке, повязанная крест на крест серым шерстяным платком.
– Зять пришел! – громко крикнула она в квартиру.
– Что же это, в конце концов! И дома нет покоя! Повадился гость, и нет ему ни отдыха, ни срока! – воскликнул из глубины прихожей мужчина в шлепанцах на босу ногу.
Непонятное малышу слово «зять» звучало резко и неприятно, как свист хлыста: 3-я-я-т-ь! 3-я-я-т-ь!
– Я не Зять, я Вова – тихо возразил мальчик мятой юбке и стоптанным шлепанцам. Малыш не видел лиц этих людей, как, впрочем, и других взрослых. Он видел только сапоги и туфли, брюки и юбки. И откуда-то сверху слышал принадлежащие взрослым людям резкие голоса.
– Ну, чего тебе, кавалер?! – спросили шлепанцы с явным раздражением.
– Олечка дома? – ответствовал малыш вопросом на вопрос.
– А где же ей быть в девять-то утра? – парировали шлепанцы. – Спит еще, небось.
Но Олечка не спала. Она сладко нежилась после сна в теплой кроватке вместе с розовощекой куклой, зайчиком и медвежонком.
– Она очень просилась к тебе, – пояснил малыш, протягивая Олечке свинку.
– Ой, какая прелесть! – обрадовалась девочка. – Какая она тепленькая! У меня такой нет!
– Во что будем играть? – спросил малыш.
– В детский сад. Ты будешь заведующий, а я нянечка.
– Я уже был заведующим. Мы ведь уже играли в детский сад. Давай лучше в войну поиграем. Ты будешь офицером, а я начальником.
– Вот еще! В войну – это плохо.
Малыш на минуту задумался:
– Тогда давай – в военный детский сад.
– Как это? – Олин ротик приоткрылся в изумлении.
– Оденем всем погоны.
– И Мишке?
– И Мишке!
– Это будет детский сад, но военный, все в погонах.
– А стрелять будут?
– Не будут. В кого стрелять? Кругом же дети!
– Вот здорово!
Личико Олечки светилось от счастья. Она то и дело заливалась веселым смехом. Бумажные погоны плохо держались на спинах, шеях и плечах игрушечных зверюшек. Нужно было проявлять чудеса выдумки, чтобы как-то удерживать погоны на отведенных для них местах. Наконец, все было готово. Звериное войско выстроилось для парада. Но тут вмешались шлепанцы на босу ногу:
– Что это у вас кругом одни беляки? В красной армии погоны не носят! Слушай, кавалер! Шел бы ты домой, провокатор. И не приходи больше.
– Но Олечка хочет со мной играть.
– А вот мы сейчас спросим Олечку. Олечка, как? Хочешь с ним играть?
Под строгим взглядом отца Олечка как-то вся сжалась, втянула голову в плечи. Малыш подумал:
Она меня обязательно поддержит. Ведь ей так весело со мной! Конечно, поддержит она и родителей. Но совсем чуть-чуть.
Олечка менялась прямо на глазах. Улыбка исчезла, лицо стало грустным и серым. Она молчала.
– Может быть, они бьют ее? – тревожно подумал малыш, вглядываясь в изменившееся лицо Олечки.
Наконец, не глядя на малыша, Олечка с трудом выдавила из себя:
– Пусть не приходит.
Малыш медленно спускался по лестнице на свой первый этаж. Из его глаз струились слезы. Он не мог понять, зачем шлепанцам на босу ногу и мятой юбке понадобилось помешать его такой приятной дружбе с Олечкой.
Дверь в квартиру малыша почему-то была открыта. Несколько женщин испуганно перешептывались на кухне. Пахло гарью. Мамы нигде не было.
– А мама где? – спросил малыш соседку по квартире.
– Уехала в командировку, – ответила она, пряча глаза.
Это было странно. Не было чемоданных сборов, не было разговоров о предстоящей поездке и вдруг «уехала в командировку».
– А когда она приедет? – тревожно спросил малыш, чувствуя, что взрослые что-то не договаривают.
– Очень не скоро, – был ответ.
– Из такой командировки не возвращаются, – еле слышно, в сторону, как бы для себя, печально пояснила другая женщина.
Но малыш ее услышал. И он понял, что маму он никогда больше не увидит, что он остался один одинешенек на всем белом свете, словно шагнул в пустоту.
2. Девичье поле
Если идти от Зубовской площади (названной так по имени стрелецкого полковника Зубова, расположившегося здесь со своим войском в XVII столетии), то до войны в мои школьные годы у входа в сквер «Девичье поле» можно было увидеть киоск, привлекавший пристальное внимание маленьких посетителей. Тайна заключалась в том, что киоск торговал удивительно вкусными вафельными трубочками с ванильным кремом.
