Четыре
Сергей Сергеевич Козлов
В сборник писателя Сергея Сергеевича Козлова входят четыре повести. Однажды автор сказал в интервью: «Если произведение искусства не царапает душу, не заставляет смеяться и плакать, то в какую бы интеллектуально-метафоричную обертку его не заворачивали, оно не несет высокой нагрузки перед Небом». В этих замечательных произведениях как раз есть всё, что необходимо душе взыскательного и думающего читателя.
Сергей Сергеевич Козлов
Четыре
© Козлов С.С., текст «Двиджа», «Зона Брока», 2010
© Козлов С.С., текст «Плацебо», «Соображения на троих», 2022
© Издательство «Сибирская Благозвонница», оформление, 2022
Плацебо
медленная повесть о больном времени
Как ни старайся, когда больно – болит.
Х. Мураками
Боль врачует боль.
Дионисий Катон
Нет такой боли, нет такого страдания, телесного или душевного, которых не ослабило бы время и не исцелила бы смерть.
М. де Сервантес
Мирославу Бакулину посвящаю
Я сидел в парке, наблюдая за тем, как позднее октябрьское солнце сушит желтеющие листья. У меня ничего не было «до», не было «после» и не было впереди. Была только тихая грусть. Жизнь оказалась совсем не тем, чем виделась вначале…
И тогда ты сидишь в парке, еще не совсем старый, но совсем уже не молодой, – перемешиваешь вкус собственной осени со вкусом осени ежегодной, посыпая ее пеплом утраченного, приправляя той самой необратимой грустью, похожей на ностальгию то ли по юности, то ли по утраченному Адамом раю, вдыхаешь полной грудью вперемешку с табачным дымом и… всё равно чего-то еще ждешь. Какого-то света, яркого проблеска, чуда, в конце концов, чего-то такого, что заставит вспыхнуть сердце, взволноваться душу… Задним умом смеешься над самим собой, ощущая тщетность подобных надежд, и всё же…
Смотришь в небо, сереющее от подступающей непогоды, а надо смотреть на аллею, по которой идет неспешно она. Она тоже смотрит на небо, там ваши взгляды пересекаются, и ты понимаешь, что рядом…
Нет, я ничего не понимаю. По прямой ее взгляда я вернулся на аллею. И увидел ее. Легкую. Но не бегущую, она просто шла и наслаждалась осенним выходным днем. Она не смотрела на меня. И так бы и прошла, походя прихватив мое сердце.
Но вдруг пошел первый снег. Сначала он попытался взять город штурмом, а потом словно опомнился – перешел в разведку: штормовая метель так же неожиданно, как началась, сменилась тихим падением бархатистых парашютистов на зеленую траву и желтые листья на аллее…
Но когда снежный десант ворвался на плечах порывистого ветра в парк, она быстро скользнула в кафе на краю аллеи, а я просто был вынужден последовать за ней, чтобы укрыться от непогоды и хотя бы что-то видеть вокруг, потому как очки мгновенно запотели, а потом их и вовсе залепило снегом. Так и вошел я в кафе, протирая линзы платком и стеснительно озираясь, словно вторгся на чужую территорию.
Она уже заказала себе кофе, села в самом углу, но что-то с ней было не так. Уже через мгновение я понял – что: она смотрела не на экран модного гаджета, как ныне делают почти все, а в окно!.. Это означало, что она вышла в мир не для того, чтобы из него же и нырнуть в мир виртуальный. Видимо, я смотрел на нее с таким удивлением, что и она посмотрела на меня, улыбнулась, пригубила кофе…
Мы живем в социальных сетях и мобильных телефонах… «Он лайн»… Да, мы на линии, на той самой границе между массовым безумием и соборной молитвой. Сеть сплетена из лент. На лентах висят лентяи, являя собой закон массового одиночества. И в условиях пандемии, не важно – природная она или искусственная, но явно попущенная свыше, – мы еще более отдалились друг от друга. Самоизолировались… Еще я заприметил, что люди меньше стали полагаться на свою собственную интуицию, зато, несмотря на самоудаленность, каждый был подвержен духу толпы, стада, которым понятны более всего гнев и ужас. Мир, занятый выработкой антител, не заметил, как им завладели антидуши.
Что еще с ней было не так? Она была без маски… И кто-то, точнее, многие спросят: а какова была ее красота, как она выглядела? Но я отвечу вскользь: в ней было нечто такое, что заставляет мужчину не только обратить внимание на женщину, но идти за ней, и это похоже на зов Неба, который ощущают, но не могут декодировать почти все люди…
* * *
К тому времени я уже не видел будущего. Наверное, у меня больше не было сил, и Бог отключил эту опцию, чтобы я понял и ощутил нечто другое. К тому времени я чуть не спился, потерял всё и всех, и мне даже не надо было самоизолироваться. Я, в сущности, держался в этом мире на ветхом парусе своего одиночества. Одиночество порой цеплялось за какие-то размытые картины из прошлого, за секунды летящего мимо настоящего, за истертые мечты о будущем… А вот сегодня зацепилось за женский образ, как будто он мог исцелить и душу, и тело от той самой вселенской грусти и всепоглощающей утомленности.
А она сказала мне просто, отбросив всякие условности:
– Садитесь рядом. Вы же хотите сесть рядом?
– Да, – кивнул я, и мне стало радостно, потому что я понял, что ей, как и мне, глубоко индифферентны все законы, понятия, мнения и условности современного мира. Это стало ясно с первых ее слов.
– Вам тоже одиноко? – спросила она, бросив вверх длинные ресницы над ярко-голубыми глазами.
– Теперь – нет, – чуть улыбнулся я. – А у вас глаза удивительно светятся.
– Хоть что-то должно в нас не выцветать со временем, – пояснила она и тут же спросила: – А в вас что светится?
Я растерялся. Поискал в себе.
– То, что не убили во мне время и люди, я погасил сам, – сделал я предположение.
– Нет, в вас определенно что-то светится, – всматривалась она в мое немолодое лицо.
– Слово… – спохватился я. – Я знаю Слово!..
– Ух ты! – восхитилась она, будто я был единственным обладателем знания о Слове, и вдруг представилась: – Аглая.
– «Идиот», – первое, что пришло мне на ум, вместо того чтобы назвать свое имя, но она быстро поняла, о чем я.
– Значит, у вас есть Настасья Филипповна? – спросила она, приняв неожиданные правила игры.
– Была, – признался я.
– Ну, я тоже уже состарившаяся Аглая, – заговорщически подмигнула Аглая.
– Отнюдь, – смущенно буркнул я.
– Так зовут вас Идиот или Отнюдь? Может, Гефест? или Лев?
– Ах да! – Оставалось только спохватиться за свою неловкость. – Нет, я в этой череде совпадений лишний. Моя мама не была глубоким знатоком древнегреческой мифологии, и не помню, читала ли она Достоевского. Потому она назвала меня Сергеем, не мудрствуя лукаво. Ей просто нравилось это древнеримское имя. Впрочем, так звали и моего отца.
– Так вы Сергей в квадрате? – обрадовалась чему-то Аглая.
– Скорее, в одиночестве… Кстати, мне мое отчество нравится очень… Со времен композитора Прокофьева Сергеи, как вы говорите, в квадрате были носителями разного рода способностей.
В глазах Аглаи блеснули ирония и интерес одновременно.
– А чем вы занимаетесь? – спросила она.
– Сейчас – ничем. Раньше я писал книги по футурологии.
– Предсказывали будущее на основе анализа прошлого и настоящего?
– Нет, скорее, пытался рационально объяснить свои иррациональные знания.
– Получалось?
– Судя по тому, что книги покупали, а большинство моих предвидений стали действительностью, то – да.
– И что вас понудило оставить это интересное занятие?
– Кто… Господь Бог. Видимо, я не всё правильно понимал, или Он решил меня освободить от тяжкой ноши и ответственности… А вы чем занимаетесь, Аглая?
Она приветливо улыбнулась, как будто я именно ее человек. Это трудно объяснить, но иногда по взгляду, по мимике, даже по вздоху становится понятно, что перед тобой твой человек, а перед ним – его.
– О, – снова улыбнулась она, – я тоже, как и вы, из разочарованных. И у меня тоже всё было, а на поверку оказалось, что ничего не было. Я была фотомоделью глянцевых журналов, хотя ничего в моей жизни до того к этому не располагало. Вообще-то у меня образование библиотекаря… – еще раз улыбнулась Аглая, собираясь с мыслями, а я обрадовался.
– Хорошо, что я не сказал, что я где-то вас видел, – вот чему я обрадовался.
– Вполне могло быть. Не уверена, что вы покупали такие журналы, но с обложки в какой-нибудь лавке, ларьке, супермаркете я могла на вас смотреть. Теперь это уже в прошлом. Мне казалось, что я там себя нашла, но я там себя потеряла. Одно из главных заблуждений в том, что кажется, что ты добился первого места на пьедестале, если ты обеспечиваешь самого себя и даже более того – что ты добился какой-то незыблемой ступени. Некой эфемерной независимости. Потому ты идешь на компромиссы с нравственным законом в себе, говоря честно – на сделки с совестью.
– Если сделка с совестью возможна, то совести уже нет, – задумчиво прокомментировал я.
– Да. Абсолютно верно. Нам только кажется, что наша душа большая и она всё вместит, и мы слишком поздно понимаем, сколько натащили туда хлама, превращая ее, по сути, в помойку.
– Хорошо сказано, – заметил я.
Аглая грустно замолчала. Конечно, хотелось услышать от нее какие-то подробности, но у меня хватило ума и такта не тянуть на себя эту нить разговора. Нить могла и оборваться, потому как из ее человека я мог легко превратиться в тех, кого она уже пустила в свою душу, чтобы теперь об этом жалеть.
Какое-то время, неуютное по ощущениям, мы просто пили кофе, смотрели вместе в окно. Там молодой человек в спортивном костюме играл со своим лабрадором на лужайке парка. Было ясно, что так привлекло нас обоих в этой доброй игре собаки и человека. Непосредственность. Они были такими, какими были, а не такими, какими старались бы казаться. Именно потому, что полагали, что на них никто не смотрит. Я высказал эту мысль Аглае, и она ей понравилась.
– Человек упрямо не хочет понять, что Бог всегда смотрит на него, и стараться выглядеть лучше, чем ты есть, перед людьми во вселенском смысле более чем глупо, – резюмировал я.
– Вот именно, – задумчиво согласилась Аглая, – а я полжизни отдала за то, чтобы выглядеть лучше.
– Вы выглядите великолепно! – не удержался я. – Просто фантастически женственно! Боттичелли плачет в углу и не решается подойти!
Аглая слегка махнула ладонью в мою сторону: мол, бросьте, слышала я это всё.
– Несомненно, что вам говорили подобное тысячи раз, – начал я оправдываться, – но за этим всегда стояла какая-либо цель, корысть, я же просто любуюсь вами. Помните, как у Пушкина: «чудное мгновенье». Чем бы оно ни кончилось, я буду его помнить и благодарить Бога за то, что я был участником этого мгновения.
– И такое я слышала, – как-то устало сказала она. – Мужчины, даже умные мужчины, которых посчастливилось встречать, не очень изобретательны…
– Где уж тут изобретать, если взор застит… – буркнул я. – Зато – искренне.
– Не обижайтесь, мне всё равно приятны ваши слова. Мне понятна ваша грусть. Жаль, что вы заглядывали только в будущее. Если бы вы заглянули в мое прошлое, вряд ли бы у вас появилось желание сыпать такими комплиментами.
– Но ведь, может, именно сейчас мы встретились в точке обнуления! В точке бифуркации! И всё бывшее прежде не имеет никакого значения, как, впрочем, и то, что случится в будущем! Время вообще несуществующая субстанция.
Измерительная система для ниточки жизни человека, народа, цивилизации… Но ниточки иногда сплетаются в занятные узелки.
– «Узелок завяжется, узелок развяжется», – тихо спела Аглая строчку из популярной песенки. Надо сказать, что для ее томного, даже низковатого голоса эта песенка не подходила, – явный диссонанс. Но ее непосредственность всё остальное заглушала.
– А чем вы зарабатываете сейчас? – вдруг спросила она.
– Продаю советы и сюжеты…
– Ну… сюжеты еще как-то можно понять… Но неужели есть те, кто покупает советы?
– К примеру, совет инвестировать или не инвестировать из хорошего источника можно и прикупить…
– А вы хороший источник?
