Колыбель твоих оков
Лили Вайт
Молодая девушка-ученый получает престижную работу в лаборатории научного гения, харизматичного и властного профессора Эммануэля Лорэна. Профессор пробуждает в девушке глубокие, ранее неведомые ей чувства, которые вихрем захватывают ее в водоворот страстей. Но чем больше узнает она профессора, тем больший ужас внушает он ей. Сможет ли Лорэн уберечь ее от своих тайн, и самое главное – позволит ли она ему это?В это время в городе происходит череда загадочных убийств молодых женщин. Кто стоит за всем этим, и для чего кому-то понадобилось отбирать жизни у невинных жертв?
Лили Вайт
Колыбель твоих оков
Глава 1
Я смотрю на себя в зеркало, и мне определенно нравится то, что я вижу. Мои волнистые светлые волосы струятся по плечам, спускаются по спине и доходят до моей талии. Хотя… ну да, мое лицо слишком бледное, и на нем, как всегда, полно веснушек, особенно сейчас, весной! Мне не помогает никакой тональник, но я не унываю и еще надеюсь найти нужное мне средство. Парой движений я наношу тушь на мои светлые ресницы и дополняю образ моим любимым тоном помады – темно-бежевым с розовинкой. Я остаюсь довольной результатом. Теперь я перехожу к своей импровизированной «гардеробной», чтобы выбрать уместный наряд. Моя гардеробная представляет собой две открытые стойки-вешалки с полочками для обуви внизу, а также небольшой шкаф с красивыми коробками для белья и разных мелочей. Я снимаю небольшую студию, она символически разделена на «рабочую» и «бытовую» зоны, и я изо всех сил стараюсь их не смешивать, чтобы можно было сосредоточиться на работе за своим компьютером, не отвлекаясь на тарелки с недоеденной едой или на небрежно брошенные вещи. Сегодня я решаю выбрать шелковистую белую блузку с манжетами и кофейную юбку-тюльпан до колен. На ногах – мои любимые лодочки телесного цвета на низком каблучке. Я выгляжу профессионально, и это, несомненно, добавляет мне уверенности в себе.
Я улыбаюсь, и из зеркала на меня смотрит симпатичная, еще совсем молодая доктор наук. Я подмигиваю ей. До сих не могу поверить, что получила свою степень доктора. Это стоило мне ни много ни мало четырех лет жизни, несметного количества часов в лаборатории, многих бессонных ночей и потери миллиардов нервных клеток. Но дело сделано. Меня отвлекает звук пришедшего сообщения на Вотспапе: «Удачи, крошка!». Я посылаю в ответ смайлик-поцелуйчик. Бетан… Как же я люблю тебя! Что бы я без тебя делала?!
Бетан – моя лучшая подруга. В отличие от меня, Бетан – американка, а еще просто нереальная красотка с ростом фотомодели, и я не понимаю, что она до сих пор делает в научном мире. С ее внешностью она могла бы отправиться покорять Голливуд, ее бы там оторвали с руками и ногами. Бетан утверждает, что ее предки были из Швеции, что звучит правдоподобно, учитывая ее рост. Мы с ней полные противоположности: она – яркая брюнетка с прямыми волосами, я – блондинка с волнистыми волосами, она – высокая, я – совсем маленького роста, она – дочь богатых родителей, я же – … Ну что ж, у меня даже родителей толком нет, точнее, они есть, но я стараюсь лишний раз об этом не думать.
Я вдыхаю и выдыхаю. Я с трудом понимаю, как мы подружились с Бетан. Но недаром же говорят, что противоположности притягиваются. Мы познакомились в начале моей учебы в университете, парень Бетан был на курс старше меня, но наши семинары пересекались. В итоге я познакомилась и с Бетан, с которой мы успели пересечься бесчисленное количество раз, пока наконец не начали общаться и после учебы. Бетан – дипломированный психолог-криминалист, ее страсть – серийные маньяки. Она с ума сходит по Теду Банди, а точнее, Бетан исследует психологию жертвы и то, каким образом маньяк выбирает себе жертву. В своих научных трудах Бетан утверждает, что каждый маньяк выбирает определенный тип жертвы, в зависимости от детской травмы маньяка и пересекающейся с ней травмы жертвы. К сожалению, не все в научном обществе разделяют точку зрения Бетан, и она отхватила хейта в свое время. Но Бетан – непобедима, она как вихрь врывается в твою (точнее, в мою) жизнь, у тебя (точнее, у меня) сносит крышу, и твоя (точнее, моя) жизнь больше никогда не будет прежней.
Я вспоминаю наш недавний разговор на ее любимую тему. Надо сказать, почти все наши разговоры сводятся к психологическому анализу и, если только позволить Бетан «сесть на любимого коня», то через несколько часов вы либо потеряете веру в человечество, либо будете подготовлены к поступлению на психфак.
– Они притягиваются друг к другу, как инь и янь, их тянет друг к другу, как магнит к металлу, они как пестик и тычинка, они не могут друг без друга, – как обычно, солирует Бетан, пытаясь объяснить мне отношения насильника и жертвы. Она эмоционально жестикулирует, показывая мне, что именно, по ее мнению, делают пестик и тычинка.
– Бетан, ты романтизируешь насилие, – говорю я. – Соррян, но тебе нужно придумать другие сравнения, – я хмурюсь, – на конгрессе тебя неправильно поймут. Подумают, что ты очередная фанатка Теда Банди. – Через неделю Бетан едет на очередной конгресс и придумывает, чем бы еще ошарашить научное общество. Бетан вообще можно было бы не работать, ее родители купили ей шикарную квартиру в окрестностях Гарварда, а если бы она захотела, то получила бы от них такую же шикарную квартиру где угодно.
– Я и есть его фанатка, – продолжает Бетан.
– Никому не говори.
– Ой, ну не нуди! Как еще можно понять серийника и предупредить череду убийств, если только не полностью проникнув в мышление психопата, а этому вполне способствует моя симпатия. Вот увидишь, мои открытия принесут мне славу. Однажды это тупое научное сообщество Гарварда пожалеет о том, что недооценило мой вклад.
Я очень надеюсь, что у Бетан все получится. Она очень умная и талантливая.
Я смотрю на часы и с ужасом понимаю, что начинаю опаздывать на свое первое интервью. Блин… придётся брать такси, а это я могу себе позволить нечасто. И все же я вызываю такси и надеюсь, что мне удастся получить постдок позицию в лаборатории Гарвардского гения, профессора Эммануэля Лорэна. Тогда я смогу позволить себе гораздо больше, чем сейчас. С моей стипендией в аспирантуре я с трудом могла позволить себе оплачивать мою маленькую студию, да и то в таком плохом индустриальном районе, но с зарплатой постдока все должно стать намного лучше. К тому же, если я сниму квартиру намного ближе к своей работе, я смогу наконец взять собаку из приюта, ведь у меня будет время погулять с ней утром и вечером вместо того, чтобы добираться на работу и с работы за тридевядь земель. У меня нет конкретного плана, какую именно собаку я хочу взять – крупную или мелкую, породистую или беспородную, это просто будет чье-то одинокое сердце, и мне кажется, когда мы с животным встретимся взглядом, мы узнаем друг друга. Безусловно, мне нелегко решиться взять на себя ответственность за собаку, и иногда мелькает мысль взять кошку – она не так нуждается в компании человека, гуляет сама по себе. Как, впрочем, и я…
Я выхожу из дома, на улице светит майское солнышко, и у меня прекрасное предчувствие. Такси приезжает очень быстро, и я добираюсь до пункта назначения с ветерком за двадцать минут. Так жаль, что я пока не могу себе позволить квартирку поближе к университету, тогда я могла бы ходить пешком. Я быстро расплачиваюсь с водителем и понимаю, что у меня в запасе осталось достаточно много времени, чтобы пройтись рядом с рекой. Мое самое любимое место, спасавшее меня столько раз во время аспирантуры. Место, где я обретала покой и спокойствие во время сумасшедших дней написания публикаций, высасывавших всю силу и разум. Я иду по знакомым дорожкам, настраиваясь на предстоящую беседу и думая, что все сложные моменты нашей жизни когда-нибудь заканчиваются, и даже то, что кажется неразрешимым в настоящий момент, разрешается неожиданным образом, и часто это к лучшему. На яркой траве лужаек сидят студенты, чьи курсы закончатся в конце мая. Мне невольно вспоминается, как однажды какие-то отчаянные парни сфотографировались вот так же, в бриджах и шортах, на лужайке, но только зимней и заснеженной, собрав на какое-то время всеобщие взгляды и внимание. Говорят, студенческие годы самые счастливые, а годы аспирантуры – самые беззаботные. Что ж, быть может, когда-нибудь и я буду рассказывать эти небылицы доверчивым слушателям.
Сердце слегка подпрыгивает внутренним будильником, я смотрю на часы – да, мне пора. Нужно быть на месте хотя бы за несколько минут, чтобы перевести дух. Сколько бы интервью я ни проходила, насколько бы ни казалась себе спокойной, каждый раз в последний момент накатывает волнение. Но я вновь собираюсь, настраивая себя на доброжелательный разговор с моими коллегами-учеными, ведь ученые – это особая порода людей, одержимая общими целями.
Когда я наконец дохожу до монументального красного здания кафедры молекулярной биологии, становится совсем жарко, и я корю себя за то, что не надела блузку с коротким рукавом. Я поднимаюсь на верхний этаж по лестнице, мое дыхание немного сбивается, и я понимаю, что нужно было поехать на лифте. Тут буквально пахнет деньгами, лаборатории заполнены дорогим оборудованием. Теперь понятно, на что тратит деньги университет. Или, может быть, у кафедры молекулярной биологии есть какой-то персональный спонсор?
Мое внимание занимает молодая девушка секретарь, которая меня встречает, как только я подхожу к кабинету профессора Лорэна.
– Вы как раз вовремя. – Молодая привлекательная шатенка провожает меня в кабинет и закрывает за мной дверь. Я надеялась, что у меня будет хотя бы пара минут отдышаться после подъема по лестнице. И да, какое-то время я даже занималась пилатесом, но все, что касается ходьбы по ступенькам, никогда не было моей сильной стороной.
– Доброе утро, – произносит низкий голос, я поднимаю глаза и встречаюсь с парой ярко-голубых глаза, их пронзительный взгляд ошарашивает меня, от неожиданности я теряю дар речи. Молодой мужчина лет тридцати пяти не задерживает на мне взгляд слишком долго и опускает глаза, смотрит в документы, скорее всего, в мое личное дело. И я ловлю себя на мысли о том, что мне стало обидно из-за того, что я так быстро потеряла этот взгляд.
– Добро утро, – наконец-то с опозданием проговариваю я. Не дай бог, теперь члены комиссии подумают, что я немного того.
За столом сидят двое белых мужчин и одна женщина индийской внешности. Один из мужчин, профессор Рустерхольц, которого я сразу же узнаю, был экзаменатором на защите моей диссертации. Это приятный пожилой профессор, у него уже совсем седые волосы на голове и практически белые усы. Это была его идея, чтобы я пришла на это интервью, и это он дал мне знать, что одна из самых шикарных лабораторий Гарварда получила дополнительное финансирование и предлагает постдок позиции. Мужчина, который со мной поздоровался, молод и невероятно хорош собой, я и не думала, что в науке есть такие красавцы. Конечно, я заранее загуглила его имя и досконально изучила его страничку в Резерч Гейт, но оригинал превзошел все ожидания. У обладателя низкого голоса и ярко-голубых, пронзительных глаз каштановые волосы и широкие плечи. Он поднимается и проходит к кулеру, и я провожаю взглядом его идеально сложенную спортивную фигуру. Он высокий (наверное, даже выше Бетан), на нем дорогой черный костюм и белая рубашка с расстёгнутыми верхними пуговицами. Профессор Эмануэль Лорэн возвращается к своему месту. Он больше на меня не смотрит, и это все еще огорчает меня. Я чувствую, что мои руки начинают дрожать и горло пересыхает. Я жалею, что не взяла с собой хоть немного воды и, хотя я вижу, что кулер полон воды, но не решаюсь встать и, спокойно извинившись, налить себе воды, так как опасаюсь, что мои руки будут трястись.
– Я так понимаю, вы только что окончили аспирантуру, – продолжает профессор Лорэн. – Я киваю, вместо того чтобы ответить на его вопрос как нормальный человек. Поэтому он поднимает вопросительный взгляд, я опять киваю и начинаю тараторить, и это выдает, насколько я волнуюсь.
– Да, только что, а точнее, две недели назад. Я так рада, что вы позвали меня на интервью, – добавляю я, тут же осекаюсь. Ну вот зачем я это сказала? А кто не рад прийти на интервью к живой легенде университета?
Я вижу усмешку на его лице, и надеюсь, что он забудет об этом, скорее всего, ведь таких трясущихся «без-пяти-минут-студенточек» у него каждый день пруд пруди. Я слышу, как женщина-ученый индийской внешности шмыгает носом, и я перевожу на нее взгляд. Она одаривает меня недовольным взглядом, и вид у нее такой, как будто она вот-вот чихнет. Не знаю, что я сделала, чтобы заслужить такую реакцию. Профессор Лорэн больше на меня не смотрит, пока остальные члены комиссии задают мне вопросы о моем опыте работы в аспирантуре и планах на будущее.
– К сожалению, я не могу вас принять в свою группу, – неожиданно заявляет профессор Лорэн. И я прихожу в ужас. Не знаю как, но за эти несколько минут я уже свыклась с мыслью, что меня возьмут. Обычно на интервью приглашают уже тех, чьи шансы велики. По крайней мере, так говорит Бетан. Похоже, мое финансовое благополучие и продление американской визы горят синим пламенем.
Он не поднимает взгляд и произносит своим глубоким голосом:
– Мне очень жаль, но в моей группе уже достаточно много человек, зато у профессора Рустерхольца еще есть свободные места, – ухмыляется Лорэн. Профессор Рустерхольц начинает судорожно кивать, как будто боится даже своим видом показать несогласие с Лорэном. Я замечаю, что все остальные члены комиссии смотрят на него так, будто боятся обидеть его одним своим видом, наверное, поэтому они стараются делать то, что от них ожидается. Что я знаю об Эммануэле Лорэне? Его боятся. Все хотят с ним работать. Его боготворят. Да, все три раза «да». Я задаюсь вопросом, как живет Эммануэль Лорэн, как проводит свой досуг, что он ест на завтрак, если ли у него та (или тот) кто называет его Эммануэль, а не профессор Лорэн, и готовит ли она (или он) ему этот завтрак? Я чувствую себя ошарашенной собственными мыслями и быстро возвращаю себя в «здесь и сейчас». Какое мне дело до личной жизни потенциального работодателя? С каких пор я вообще думаю о таких вещах? Такое поведение недопустимо в научном мире.
– Вы все же сможете работать в моей лаборатории и пользоваться оборудованием моей группы. Можете завтра приступать, – добавляет Лорэн так, как будто это должно как-то смягчить его отказ. И… это имеет свой эффект, я больше не чувствую разочарования. Наверное, это даже к лучшему: быть в команде с таким научным гением – испытание не из легких, можно сойти с ума от требований к себе. К тому же, он меня пугает. Я не понимаю, чем именно. Дурацкая реакция. Я просто переволновалась из-за интервью.
Я горячо благодарю всех членов комиссии и, перед тем как уйти, поворачиваюсь, чтобы в последний раз взглянуть на красавца-профессора и чувствую на себе его тяжелый взгляд, голубые глаза прожигают во мне дыру. Я моргаю и разрываю этот странный контакт.
Глава 2
Я выбегаю на улицу и глубоко вдыхаю свежий воздух так, будто я не могла полноценно дышать последние полчаса. Я иду к метро и пытаюсь понять свою собственную реакцию на случившееся. Вроде ничего не случилось, а то, что случилось, просто прекрасно – меня приняли на постдок в ведущую лабораторию университета. И все же, почему меня так трясет? Ветер колышет мои длинные волосы, солнце все еще светит. Я смотрю на свои трясущиеся руки и не понимаю, что со мной происходит – может, я заболела? Неважно, я просто должна увидеть Бетан, я не могу сейчас болеть.
Поезд приходит быстро. Я сажусь на свободное сиденье и пишу Бетан сообщение: «Все прошло хорошо, встретимся через час в нашем месте?». Ответ приходит быстро: «Супер, крошка! Жду не дождусь». Так уж получилось, что Бетан называет меня своей крошкой. Виной тому, скорее всего, изначально являлся мой рост – по сравнению с огромной Бетан я действительно выгляжу Дюймовочкой. Со временем это мое новое имя уже отражало не столько мой рост, сколько ее дружеское отношение ко мне, и мне это очень нравится.
Я забегаю домой, чтобы быстро переодеться в удобные короткие шорты и первую попавшуюся майку на бретельках. Я быстро обуваю кеды и захватываю ветровку, вовремя подумав, что к вечеру может стать попрохладнее. Вспоминаю, что хорошо бы поесть, с утра я только выпила кофе с крекерами. Но решаю не терять время, перекушу в баре.
Минут через сорок я на месте. Я издалека замечаю Бетан, она уже ждет меня на тротуаре перед входом в кафе, и вся ее поза выражает нетерпенье. На ней свето-зеленая объемная, почти бесформенная, футболка и зеленые укороченные брючки более темного цвета. Зеленый цвет никому не идет и не украшает ни одного человека, и в таком одеянии другой человек вызывал бы ассоциацию с упаковкой зеленого горошка, но только не моя подруга. В своей яркой одежде, мягких сандалиях цвета кэмел, с блестящими темными волосами, собранными в хвост атласной лентой – Бетан, как всегда, собирает восхищенные взгляды всех прохожих, и даже малышей, проезжающих мимо в своих колясках.
Надо сказать, я никогда не завидовала материальному благополучию и красоте моей подруги, как не завидовала кому бы то ни было другому. Если быть совсем честной с собой, иногда в глубине души я завидую высокому росту Бетан. Я всегда была маленького роста, и, даже уже учась в старшей школе, я надеялась еще подрасти, носила обувь на высоких каблуках и на платформе. Но в какой-то момент я поняла, что мы все разные, все люди на этой земле – каждый уникален, даже близнецы не являются полностью идентичными друг другу. Тогда какой смысл сравнивать себя с кем бы то ни было или стремиться быть похожим на кого-то?
– Привет, красотка! – Машет она мне, и я подбегаю к ней, радостно обнимая ее высокую и стройную фигурку. Я замечаю на ее груди новую маленькую брошь в виде морского конька, украшенного прозрачными зелеными и белыми камнями. Я даже не сомневаюсь в природном происхождении и цене камней. Бетан поклонница этих рыбок и приписывает им какие-то редкие качества, которыми, по ее мнению, обладают далеко не все люди.
– Какая же ты все-таки красотка, – присвистывает она, с одобрением глядя на мои оголенные ноги в шортах, пока не тронутые загаром. – Ах, какие ножки. – Я смущаюсь. Бетан утверждает, что у меня самые красивые ноги, которые она когда-либо видела. Я не знаю, насколько это правда, но она всегда пытается заставить меня надеть что-нибудь откровенное.
– Надеюсь, ты была в этих шортах сегодня на интервью? – Ехидно улыбается моя подруга.
– Нет, ты что? Это же интервью, я не на пикник ходила. – Бетан в ответ на мой пуританский ответ закатывает глаза, и я опять поражаюсь, как мы, такие разные, стали лучшими подругами.
– Девочка моя, – говорит Бетан тоном женщины лет так сорока, повидавшей многое, – я же не спрашиваю тебя, ходила ли ты туда голой. – Я слегка завидую такому ее расслабленному отношению к работе и к жизни в целом. Для меня работа – это большая ответственность, и ничто меня так не страшит, как опасность остаться без работы. Я понимаю, откуда ноги растут: Бетан никогда не приходилось задумываться о завтрашнем дне, она родилась, как говорят, с серебряной ложкой во рту.
– Ну, скажи, он горяч?
– Кто? – Делаю я вид, что не поняла, о ком идет речь. Мои руки все еще дрожат, и я все еще пытаюсь с этим бороться.
– Ой, да брось! – Выкрикивает Бетан слишком громко, пока мы выбираем самый уютный столик в нашем любимом баре. Бар называется «Клеопатра» – хозяева бара решили отразить в интерьере истории жизни самых знаменитых женщин мира, на стенах –репродукции картин и фотографий, некоторые в рамках, а некоторые, такого же размера, нарисованы прямо на штукатурке. Все портреты сделаны руками старших дочерей хозяев, девушки сейчас учатся в Европе. Мы с Бетан встречаемся здесь поболтать хотя бы раз в неделю. Бар безумно уютен, здесь во всем чувствуется энергия взаимной любви этой семьи. Все столы разных цветов, и у каждого стола есть свое имя. Мы выбираем черно-белый стол с именем Одри, который явно был сделан с претензией на аристократизм, и усаживаемся на высокие полубарные стулья. Стулья в нашем баре очень удобные, с закругленными спинками на уровне талии. Может быть, это тоже одна их причин наших многочасовых посиделок здесь.
– Он крышесносный, – отвечаю я на ее вопрос и опускаю глаза.
– Крышесносный? Что это за слово такое? – ржет Бетан. – Такого слова не существует.
– В таком случае, мы просто обязаны его запатентовать, – мечтательно улыбаюсь я. – Дай подумать, – я запрокидываю голову вверх, как будто задумываюсь о чем-то значительном и существенном. – Оно означает, что от такого мужчины может протечь чердак, – уверенно добавляю я.
Бетан катится со смеха и начинает выпытывать у меня все подробности интервью по порядку. Я решаю, что закажу что-нибудь перекусить чуть позже. А пока, перед тем как начать свой рассказ, я заказываю клубничный дайкири, заранее зная, что утром могу пожалеть об этом. А вот Бетан решает поэкспериментировать с напитком непонятного содержания, не задумываясь о возможной последующей «расплате». Когда я перехожу к тому моменту, что Лорэн не взял меня в свою группу, Бетан хмурится и потягивает свой коктейль.
– Слушай, это даже к лучшему, – озвучивает она мои мысли. В действительности меня трясет даже от его имени, так что я не понимаю, как смогла бы с ним работать. – Жаль только, что не сможешь вместе с ним публиковаться во всяких Саенс, – снова озвучивает она мои мысли, – но зато ты поработаешь в его лаборатории! А это всегда можно будет указать в личном деле. Подумай только, мало кому такое даже снилось! Это как выиграть в лотерею. – Бойфренд Бетан проработал два года в лаборатории Лорэна, и его карьера немедленно пошла в гору, а его публикации с огромным импакт-фактором поразили всех настолько, что ему сразу же предложили должность младшего ассистента на кафедре эмбриологии. И это всего лишь спустя два года после окончания аспирантуры! Тем временем алкоголь в моей крови возымел свое действие, и я расслабляюсь.
– Я тебя так и не спросила, почему Джеймс тогда ушел из лаборатории Лорэна? По контракту он бы мог там оставаться еще на год.
– Ох, как же он не любит это обсуждать. Только не выдавай меня, – заговорщицки произносит моя лучшая подруга. – И это еще одна причина, по которой я рада, что ты не оказалась в его исследовательской группе. Джеймсу было с ним тяжело, как и всем, в принципе, характер у Лорэна, мягко говоря, не сахар. Хоть он и такой невероятный красавчик, но все же он ужасно требователен, с ним не расслабишься. Ну, а что ты хотела, все имеет свою цену, а работать с гением – это прекрасная плата за… Может, ты наконец перестанешь дергать ногой? Я сейчас со стула свалюсь!
– Ой…– от неожиданности я чуть сама не падаю со своего высокого стула. – Прости, я даже не заметила!
– Ну, признавайся тогда, какие эмоции подавляешь, – ехидно улыбается она. – Вывести психолога из моей подруги не получится никогда. Причиной синдрома беспокойных ног и вправду может служить подавление эмоций и тревожное состояние. Я об этом узнала от Бетан, как и многое другое, чего знать порой не хотелось бы.
– Ничего я не подавляю! – Мои щеки вспыхивают. А я-то думала, алкоголь меня расслабил. Наивная!
– Угу, конечно. Ну, из-за кого ты сегодня такая подвижная? Небось нагляделась на Лорэна. – Продолжает ехидничать подруга. Бетан несколько раз видела Лорэна на официальных мероприятиях и на конгрессах, на которые она изначально приходила, чтобы поддержать выступления Джеймса. Все заканчивалось тем, что моя подруга обсуждала совсем не доклад своего бойфренда и при этом находилась в упоительном восторге. Я слышала в деталях о каждой такой встрече. Хотя сам харизматичный профессор, скорее всего, о них даже не догадывался, сделала я для себя самый логичный вывод.
– Тебе известно, откуда он приехал? – Спрашиваю я и сама удивляюсь своему желанию выпытать у Бетан как можно больше информации о Лорэне. – Он явно не отсюда, ты только на имя его посмотри. Хоть и говорит он по-американски просто идеально, – бурчу я себе под нос. А еще в Википедии об этом нет никакой информации, думаю я уже про себя. К счастью, настроение поиздеваться над моим глупым интересом у Бетан закончилось, и она продолжает уже более монотонным голосом:
– Он американец, крошка. Родился по крайней мере точно здесь, но в каком штате, не знаю, – хмурится Бетан. – Его отец вроде бы откуда-то из французской части Швейцарии. И да, я точно знаю, что он прекрасно говорит по-французски. Сама слышала, как она говорил с канадскими коллегами Джеймса! Но больше ничего не знаю. – Бетан морщит свой идеальный нос, пытаясь вспомнить, что еще ей может быть известно. – Знаешь, он просто ужасно скрытный, а еще ничего не известно о его личной жизни. Но я не удивлюсь, если у него есть красная комната для утех, и он косплеит Кристиана Грея. – Мы дружно смеемся. И сегодня мы больше не возвращаемся к теме Лорэна и моего интервью.
Глава 3
На следующее утро я просыпаюсь раньше будильника. Бетан и я совсем недолго пробыли в баре накануне. Все дело в том, что студию я снимаю в Дорчестере, а это достаточно неблагополучный район Бостона. Поскольку машины у меня нет (к тому же я все равно не умею водить), домой я могу вернуться только на метро. На такси не наездишься с финансовой точки зрения, а от станции метро до моего дома еще надо дойти. А в темное время суток – это задача не из приятных. Вообще, в этой части города изобрели американскую версию преступности – вокруг полно трущоб, бездомных, и в темное время суток здесь можно купить абсолютно все. Полиция, в свою очередь, пытается сюда не соваться, а обычным жителям этой части города, таким, как я, приходится мириться с таким вот стилем жизни. Так что с намеком на заход солнца из дома лучше не выходить, и я поклялась Бетан больше не рисковать. Во время аспирантуры я часто нарушала это правило, за что поплатилась миллионом нервных клеток. И я, как хорошая девочка, вечерами сижу дома, хотя не сказать, что мне есть куда пойти без Бетан. Обычно, когда Бетан куда-нибудь приглашают, я иду бонусом вместе с ней.
Сегодняшний день обещает быть еще более жарким, чем вчерашний. Но так как я не планирую начинать работать в лаборатории в первый же день (в целях безопасности работать в лаборатории можно только в одежде, полностью прикрывающей ноги), я отдаю предпочтение моему нарядному сливовому платью чуть ниже колена и любимым телесным лодочкам. Я выбегаю из дома практически не позавтракав, но выпив полную чашку кофе, без которого я не смогла бы полностью проснуться. У меня с собой огромная сумка с моим лэптопом и одиноким яблоком, которое я планирую доесть в метро. У меня хороший лэптоп с большим объемом памяти, и я не пожалела, что потратила на него свои сбережения. Я всегда брала его с собой в период аспирантуры, чтобы можно было не перебрасывать данные каждый раз и вечером продолжить работать дома, в тишине и одиночестве, в уютном свете настольной лампы на высоком штативе, поставив рядом чашку чая с молоком. Теперь я планирую так же брать его с собой на кафедру, а в выходные работать дома. Я только сейчас отдаю себе отчет в том, насколько сильно я хочу как можно скорее приступить к работе на новом месте.
Я живу на втором этаже четырехэтажного кирпичного дома, а на первом этаже, прямо под моей квартиркой, живет пожилая эмигрантка из Польши, у которой я и снимаю свою студию. Пани Ракса живет одна, дети уже давно вылетели из гнезда и даже родили ей внуков, а мужа не стало уже десять лет назад. Поначалу я подумала, что Ракса – это имя, но оказалось, что это фамилия, а имя моей квартирной хозяйки – Магда. Когда-то супруги Ракса смогли купить две маленькие квартиры для сдачи в аренду, и теперь у Магды есть свой бизнес рантье. Ее дверь приоткрыта, и из квартиры вместе с запахом яичницы доносится голос репортера одного из национальных каналов. Я не успеваю вовремя выскочить во двор, пани Ракса замечает мою попытку уйти и выходит на площадку. Поскольку она одинока, то всегда пытается завязать разговор. Я обречённо опускаю тяжелую сумку на ступеньку, понимая, что мне придется выслушать очередную историю из жизни пожилой женщины. Не изменяя своему стилю, домовладелица, явно переигрывая, выходит, схватившись за сердце:
– Дорогая, вы даже не представляете, что произошло этой ночью! Йезуз-Мария! Убийство в Дорчестере!
– И это в нашем-то преспокойном районе! – сегодня утром я явно настроена на сарказм.
– Да, возможно, это не самое благополучное место, – не хочет она угомониться, – но это не самое опасное место в Бостоне, к тому здесь так красиво, и рядом пляж, – зачем-то добавляет женщина и показывает куда-то на стену. Вероятно, она не хочет, чтобы я съезжала, ведь более непритязательной квартиросъёмщицы ей не найти, поэтому она так рекламирует Дорчестер. – В любом случае, я не припоминаю никаких убийств в последнее время. В основном, все заканчивается простыми грабежами или изнасилованиями, – продолжает она так, как будто грабежи и изнасилования бывают простыми. – Возьмите с собой газовый баллончик, – она сует в мою стоящую на ступеньке сумку баллончик, который откуда-то вдруг оказался у нее в руках.
– Не уверена, что баллончик мне поможет, если кому-то захочется меня убить, пани Ракса.
– Не говорите глупостей. Этот агрегат спас тысячи жизней.
Я из вежливости соглашаюсь, благодарю Магду за ее заботу и, подхватив сумку, выхожу на улицу, как всегда, с усилием открыв большую деревянную дверь подъезда. До метро идти не сказать, что далеко, тем более, привычная дорога всегда кажется короче. Дело в том, что вечером все вокруг выглядит совсем по-другому. Здесь странным образом становится оживленно – сюда начинают стягиваться страждущие и те, кто готов облегчить их страдания, забрав последние деньги. Когда мне изредка, но приходится проходить здесь в позднее время суток, мне кажется, я даже не дышу всю дорогу, и даже боюсь оглядываться – в любой момент от любой тени могут отделиться темные силуэты и направиться ко мне с непонятными намерениями.
К девяти утра я добираюсь до университета. Профессор Рустерхольц очень рад меня видеть и даже дает напутствия и советы о том, как пережить свой первый постдок. Он быстро проводит для меня небольшую экскурсию по зданию: офис Лорэна размещен на пятом этаже, на четвертом находятся лаборатории и кабинеты остальных профессоров, на третьем сидят постдокторанты, на втором – студенты и аспиранты, а на самом первом этаже находятся семинарные и экзаменационные помещения. Наконец он провожает меня в офис, в котором мне предстоит работать в ближайшие полтора года. Это довольно просторное помещение в светлых тонах, оно заполнено естественным светом – почти половину одной из стен занимает окно. В офисе два больших белых стола с новейшими стационарными компьютерами и удобными анатомическими офисными креслами, открытые полки с папками и коробками. Свой новый офис я делю с долговязой, худенькой постдокторанткой Изабеллой, которая тоже работает с Рустерхольцем. Он представляет нас друг другу и уходит, вновь улыбнувшись и кивнув мне. От Изабеллы я узнаю, что группа Лорэна сидит в другом крыле, и мы с ними сталкиваемся в основном только в лаборатории. Изабелла вызывается показать мне главную достопримечательность кафедры молекулярной биологии – огромную лабораторию. Она и вправду выглядит впечатляюще и высокотехнологично. С десяток ПЦР машин и секвенаторов нового образца выстроены в ряд, у каждого студента и постдокторанта есть свой стол. Остаток дня пролетает незаметно – я разбираюсь в том, где находится административный корпус, подписываю контракт, получаю рабочий компьютер и лабораторный халат.
– Тебе очень повезло – как раз сегодня вечером будет фуршет, посвященный получению какого-то очередного гранта. И нас всех пригласили, – задумчиво произносит Изабелла. – Мы полгода ждали, и вдруг нас приглашают именно сегодня. А тебе даже ждать не пришлось, – она смотрит на меня оценивающе, и я понимаю, что мы вряд ли станем хорошими подругами.
– Я лично их об этом не просила, – мягко огрызаюсь я. – И что, прямо все будут там? – решаю я нарушить возникшее молчание. – Кхм… прочищаю я горло, – профессор Лорэн … и профессор Рустерхольц, – поспешно добавляю я, чтобы не вызвать подозрений. Глаза Изабеллы сужаются, но она никак не комментирует мой вопрос.
– Странно, если Лорэн не придёт. Это же он получил грант. Хотя он непредсказуем: хочет – придет, не хочет – не придет.
– Он ненадежный человек? – как бы невзначай интересуюсь я.
– Что? Да нет же, он очень ответственный, просто в делах, важных для него. Знаешь, у всех свои приоритеты. Он – великий ум. Все финансирование нашей, да и не только нашей, кафедры на нем держится. Поэтому он может себе позволить выбирать.
Остаток первого рабочего дня я провожу за своим новым столом, проверяю почту и отвечаю на кучу имейлов, пытаюсь заполнить какие-то анкеты по поводу страхования жизни. Но как я ни стараюсь сосредоточиться на новой работе, мысли возвращаются к паре голубых пронзительных глаз. Как можно увидеть человека один раз и позволить ему вывести себя из душевного равновесия? Что это за сила такая магическая? Может, он обладает гипнозом? И вообще, это ненормально и не поддается здравому смыслу и логическому объяснению. Я же человек, который так ответственно подходит к работе (зануда, кричит мне мое подсознание). Да, пытаюсь я ответить собственному подсознанию, может, я и скучный нерд-трудоголик, но, по крайней мере, не окажусь на улице, просящей милостыню. Мне всю жизнь приходилось надеяться только на себя. Даже в детстве. И наконец-то мои упорство и труды дали свои результаты – я получила степень и работаю в самой престижной лаборатории в стране, а может, и в мире. Но за все приходится платить. За учебу и карьеру я заплатила своей свободой. В то время как все мои одноклассники и одногруппники, чувствую поддержку родителей и будучи в ней уверенными на сто процентов, ходили на вечеринки и заводили отношения, с раннего возраста, когда девочки начинают интересоваться мальчиками, я проявляла интерес к науке и просиживала вечера напролет над учебниками, а позже – в лабораториях. В результате своего небольшого опыта в общении я достаточно застенчива и совсем не умею вести себя с противоположным полом. И не то, чтобы меня совсем не интересовали парни. Конечно, интересовали. Но боюсь, когда рядом появляется Бетан, все взгляды и все внимание непременно достаются ей. По крайней мере, я именно так объясняю свои неудачи на романическом фронте моему подсознанию. Стоп. Я вообще не понимаю, почему веду сейчас этот диалог со своим подсознанием и что-то ему доказываю. И все же мои мысли возвращаются к пугающему профессору – как может один человек пробуждать такое огромное количество мыслей и эмоций?
В шесть вечера мы с Изабеллой, которая распустила свои собранные в низкий пучок русые волосы и подкрасила губы почти бесцветным блеском, спускаемся на первый этаж в огромное помещение, которое, по-видимому, служит на кафедре местом для проведения такого рода торжеств и других мероприятий. В глубине зала расположен подиум, на котором установлена кафедра, и справа от нее – длинный стол с несколькими стульями. В середине зала расставлены высокие круглые столики, а вдоль одной из стен – длинные столы под белыми скатертями, на которых расставлены многочисленные блюда с закусками, подносы с наполненными бокалами, бутылки с водой. Между блюдами и подносами расставлены стопки небольших, размером с хлебные, тарелок и корзиночки с вилками, стопки бумажных салфеток. При виде еды я вспоминаю о том, что почти не ела сегодня: у меня был совсем скудный завтрак, а обед я и вовсе пропустила. Я была так поглощена своими мыслями и волнениями, что даже не заметила, как Изабелла ушла на обед. А та не потрудилась позвать меня с собой.
Зал начинает заполняться людьми. И я понимаю, сколько же человек здесь работает – от администрации кафедры до студентов и профессоров. Наверное, я произвожу впечатление на наших коллег тем, как набрасываюсь на еду, но, к моему удивлению, меня это даже не волнует. Вот что значит базовая потребность в пище. Я так занята поглощением мини-пицц, что даже не замечаю, как рядом со мной возникает высоченная мужская фигура. Я поднимаю глаза и вижу знакомое точеное лицо с ярко-голубыми глазами и пронзительным взглядом. От увиденного я забываю о том, что была увлечена едой и, по-видимому, выгляжу крайне глупо. Я и не думала, что он такой высокий – меня уже начинает напрягать, сколько высоченных людей в моем окружении. Сложно понять, смотрит ли Лорэн на меня изучающе или насмешливо. На нем черное поло с расстёгнутыми верхними пуговицами, которое подчеркивает его впечатляющие бицепсы, и черные джинсы. Я еще не видела его одетым в повседневном стиле – он выглядит намного младше, почти по-юношески. Во время моего интервью он был одет так строго и казался старше своего возраста. Интересно, сколько ему лет, спрашиваю я себя? Сколько лет должно быть ученому, чтобы он уже два раза побывал первым автором в публикациях в Нэйчэр? Наверное, в таких вещах возраст не является показателем – все дело в таланте. Сколько было Моцарту, когда он написал свою первую пьесу? Пять или шесть лет?
– Я вижу, вы уже совсем освоились, – Лорэн переводит взгляд на мини-пиццы, которые я успела нахватать, и теперь они лежат горкой на моем блюде, и на бокал просекко, которым, да простят мне итальянцы!, я запиваю свои мини-пиццы. Я киваю и пытаюсь прожевать и проглотить мини-пиццы, которыми набит мой рот, чтобы поддержать разговор. Лорэна кто-то окликает, но он все еще с холодным интересом наблюдает за моими попытками проглотить мини-пиццы. – Еще увидимся, – он, наконец, отворачивается и направляется к ожидающей его группе мужчин. И это мое персональное фиаско.
