Натали Земон Дэвис "Путешествия трикстера. Мусульманин XVI века между мирами"

Путешествия трикстера. Мусульманин XVI века между мирами
Натали Земон Дэвис

Интеллектуальная история / Микроистория
Главный герой исследования Натали Земон Дэвис – путешественник, дипломат и ученый Иоанн Лев Африканский, автор первого европейского географического трактата об Африке. Он родился в конце XV века в мусульманской Гранаде, вырос и получил образование в Марокко, а во время одного из своих странствий был захвачен в плен христианскими пиратами. Они подарили пленника папе Льву X, который крестил его в соборе Святого Петра. В своей книге автор, живой классик «золотого века» микроистории, подробно рассматривает уникальный жизненный опыт авантюриста и путешественника, жившего на границе разных миров и культур. Как показывает исследовательница, случай Иоанна Льва Африканского, с одной стороны, является пограничным и исключительным, а с другой – отражает глобальные процессы, характерные для Средиземноморья XVI столетия. Натали Земон Дэвис – историк, специалист по раннему Новому времени, профессор Университета Торонто.

Натали Земон Дэвис

Путешествия трикстера. Мусульманин XVI века между мирами

Введение

Пересечения

В 1514 году король Португалии Мануэль I подарил папе Льву X белого слона из Индии. Слон, которого ликующие римляне торжественно провели по улицам города в пышной парадной процессии и нарекли «Анноне», или Ганнон, должен был символизировать намерение португальского короля привести в лоно христианства все владения от Северной Африки до Индии. Ганнон прожил в своем загоне три года, украшал собою публичные церемонии и празднества и был любимцем папы римского и простого люда. О нем писали поэты, мифографы и сатирики, его изображали на рисунках, картинах и гравюрах, в оформлении фонтанов, на барельефах и майоликовых блюдах. Рафаэль создал фреску в память о нем[1 - Bedini S. A. The Pope’s Elephant. London, 1997; особенно см. гл. 2, 4, 6–7.].

В 1518 году один испанский корсар, совершив ряд успешных нападений на корабли мусульман в Средиземном море, подарил тому же папе взятого в плен североафриканского путешественника и дипломата из Феса по имени ал-Хасан ал-Ваззан. Предполагалось, что он послужит полезным источником информации, а также своего рода символом в крестовом походе против турок-османов и против исламской веры, которого желал папа: ведь с тех пор как турки завоевали Константинополь в 1453 году, они все настойчивее угрожали христианскому миру. Появление в Риме арабского дипломата и заключение его под стражу запечатлелись в дневниках и дипломатической переписке. Его крещение в соборе Святого Петра, состоявшееся через пятнадцать месяцев, обернулось пышной церемонией. Один библиотекарь записывал, какие книги араб брал читать. Однако в сравнении с судьбой Ганнона девятилетнее пребывание ал-Хасана ал-Ваззана в Италии оказалось не зафиксированным теми, кто его видел, его присутствие не увековечили те, кому он служил и кого он знал, никто не рисовал и не перерисовывал его изображений, о его возвращении в Северную Африку упомянули лишь позже, и то косвенно. В памяти европейцев, интересующихся арабской словесностью и литературой о путешествиях, остался лишь краткий отрезок его жизни, рассказы о котором передавались устно и были записаны годы спустя.

В Северной Африке – такое же непонятное молчание. В те годы, когда ал-Хасан ал-Ваззан служил доверенным лицом султана Феса в городах Атлантического побережья Марокко, португальские военные и администраторы не упоминали о нем в своих многоречивых письмах королю Мануэлю. А когда он исполнял дипломатические обязанности в Каире, о нем ни словом не обмолвился тот внимательный наблюдатель, который вел журнал регистрации дипломатических миссий, прибывавших ко двору мамлюкских владык Египта и Леванта.

А между тем ал-Хасан ал-Ваззан оставил в Италии несколько рукописей, и одна из них, опубликованная в 1550 году, стала бестселлером. На протяжении веков его книга вызывала любопытство читателей и ученых по всему свету. С первым же изданием возникли загадки, связанные с автором и даже с его именем. Издатель книги, Джованни Баттиста Рамузио, озаглавил ее «La Descrittione dell’Africa» («Описание Африки»), назвал сочинителя именем, данным тому при крещении, – «Giovan Lioni Africano» – и включил его краткую биографию в свое посвящение. Под этим именем автор и значился в нескольких изданиях книги, выходившей в Венеции в качестве первого тома издаваемой Рамузио серии «Плавания и путешествия». И под ним же он был известен в европейских переводах, появившихся вскоре: «Iean Leon, African [sic]» в переводе на французский (1556); «Ioannes Leo Africanus» на латыни (1556); «Iohn Leo, a More» на английском (1600). В 1805 году последовал немецкий перевод труда «Johann Leo der Africaner» – Иоганна Лео Африканца, – а его книга продолжала формировать представления европейцев об Африке, прежде всего потому, что она исходила от человека, который сам жил и путешествовал в тех краях[2 - Johann Leo’s des Africaners Beschreibung von Africa / Hrsg. G. W. Lorsbach. Herborn, 1805. См. обсуждение в: Rauchenberger D. Johannes Leo der Afrikaner. Seine Beschreibung des Raumes zwischen Nil und Niger nach dem Urtext. Wiesbaden, 1999. S. 165–171.].

Тем временем один исследователь из библиотеки Эскориала в Испании, христианин-маронит из Сирии, наткнулся на арабскую рукопись ал-Ваззана, посвященную другой теме. На ней значилось как мусульманское, так и христианское имя автора, и оба их библиотекарь внес в свой каталог, опубликованный в 1760–1770 годах. Столетие спустя, когда «Описание Африки» удостоилось включения в состав «Recueil de voyages» («Собрания путешествий») выдающегося французского востоковеда Шарля Шефера, во введении появилось арабское имя автора; а в публикации классической серии литературы о путешествиях Общества Хаклюйта в Англии титульный лист гласил: «Ал-Хассан ибн-Мохаммед Ал-Везаз Ал-Фаси, мавр, крещенный как Джованни Леоне, но более известный как Лев Африканский»[3 - Casiri M. Bibliotheca Arabico-Hispana Escurialensis. Madrid, 1760–1770. 2 vols. Vol. 1. P. 172–174; Description de l’Afrique tierce partie du monde escrite par Jean Lеon African / Sous la dir. de Ch. Schefer. Paris, 1896–1898. 3 vols. Ш. Шефер (1820–1898) основал Школу восточных языков (Еcole des langues orientales), опубликовал ряд текстов о Персии и о путешествиях в мусульманские страны и собрал огромную коллекцию рукописей, приобретенную впоследствии Национальной библиотекой; The History and Description of Africa… written by Al-Hassan Ibn-Mohammed Al-Wezaz Al-Fasi, a Moor, baptized as Giovanni Leone, but better known as Leo Africanus / Ed. by R. Brown. London, 1896. 3 vols. Во введении к немецкому переводу Лорсбаха также приведено арабское имя (Rauchenberger D. Johannes Leo der Afrikaner. S. 31, n. 118).].

Тем не менее автор сочинения оставался призрачной фигурой. Однако затем, в первые десятилетия XX века, ряд ученых по-новому подошли и к книге, и к этому человеку. Молодой Луи Массиньон, работавший в области развивавшихся французских «колониальных наук», посвященных изучению географии, истории и этнографии Африки, защитил в Сорбонне диссертацию о Марокко начала XVI века по описанию Льва Африканского. Основываясь на внимательном критическом чтении текста (этот прием анализа достигнет расцвета в его последующих крупных исследованиях по суфийскому мистицизму и поэзии), Массиньон извлек все возможные сведения не только о географии Марокко, но и о жизни и путешествиях ал-Ваззана, а особенно о его источниках и методах наблюдения и классификации. Структура книги ал-Ваззана являлась, по мнению Массиньона, «весьма европеизированной», но «сущность ее была очень арабской». Исследование Массиньона вышло в свет в 1906 году, в тот момент, когда Франция предпринимала активные шаги для установления своего протектората над Марокко[4 - Massignon L. Le Maroc dans les premi?res annеes du XVI

si?cle. Tableau gеographique d’apr?s Lеon l’Africain. Algiers, 1906. P. 43–45. В предисловии Массиньон выразил благодарность своему руководителю диссертации, специалисту по географии колоний Огюстену Бернару и фольклористу Рене Бассэ, знатоку берберских и североафриканских народных сказок (Ibid. P. IX–X). На симпозиуме «Лев Африканский», состоявшемся в Высшей школе социальных наук в Париже 22–24 мая 2003 года, Дэниел Нордман представил отличный доклад о книге Массиньона «Le Maroc dans les premi?res annеes du XVI

si?cle. Tableau gеographique d’apr?s Louis Massignon», который вышел в публикации материалов симпозиума: Lеon l’Africain / Sous la dir. de Fr. Pouillon, O. Zhiri. Paris, 2009. P. 289–304. Об изучении «колониальных наук» во Франции см.: Tai L.-Ch. L’ethnologie fran?aise entre colonialisme et decolonization (1920–1960). Th?se de doctorat en histoire. Paris, 2001.].

Специалист по исторической географии Анджела Кодацци хорошо знала книгу Массиньона и серьезно относилась к выраженной им надежде на то, что оригинальная рукопись ал-Ваззана когда-нибудь найдется. Имея непосредственный доступ к собраниям итальянских библиотек, в 1933 году она объявила, что обнаружила итальянскую рукопись «Описания Африки», текст которой, как оказалось, отличается от печатного издания Рамузио. Тем временем Джорджио Леви делла Вида, замечательный исследователь семитских языков и литературы, тоже совершал открытия. Отстраненный от университетского преподавания в 1931 году как антифашист, он был приглашен составить каталог арабских рукописей библиотеки Ватикана. В 1939 году он уехал в Соединенные Штаты – акт самосохранения для еврея, – однако прежде он успел внести последние штрихи в свою книгу о формировании восточных собраний Ватикана. В изобилии ее ценнейших сведений читателю открывается немало информации и о том, как читал, писал и каким образом подписывался ал-Хасан ал-Ваззан. Вернувшись в Италию после войны, Леви делла Вида помогал Кодацци разбираться с прочтением еще двух найденных ею рукописей «Джованни Леоне Африкано» на другие темы[5 - Codazzi A. Leone Africano // Enciclopedia italiana. Rome, 1933. Vol. 20. P. 899; Idem. Dell’unico manoscritto conosciuto della Cosmografia dell’Africa di Giovanni Leone l’Africano // Comptes rendus du Congr?s international de gеographie (Lisbonne, 1949). Lisbon, 1952. Vol. 4. P. 225–226; Idem. Il Trattato dell’Arte Metrica di Giovanni Leone Africano // Studi orientalistici in onore di Giorgio Levi Della Vida. Rome, 1956. 2 vols. Vol. 1. P. 180–198; Levi Della Vida G. Ricerche sulla formazione del pi? antico fondo dei manoscritti orientali della Biblioteca Vaticana. Citt? del Vaticano, 1939. P. VIII (посвящение датировано в Риме августом 1939 года). P. 99–110.].

Последней важной публикацией «Жана-Леона л’Африкена» в рамках колониального направления был новый французский перевод и комментарий, подготовленный Алексисом Эполяром. За годы, проведенные в Марокко в качестве врача и офицера французского протектората, Эполяр проникся восхищением «исключительною ценностью» – как исторической, так и географической – «Описания Африки». Его книга опирается на работы Массиньона и Кодацци, но не следует их духу. Эполяр читал итальянскую рукопись в Риме в 1939 году – и приветствовал замысел Кодацци однажды опубликовать ее (увы, неосуществленный), – тем не менее его вариант «Описания» представляет собой смесь переводов из текста Рамузио, отдельных отрывков из рукописи и модернизированных фрагментов французского перевода XVI века. Он пренебрег вероятностью того, что за расхождениями между текстами могут стоять весьма существенные различия во взглядах и в способности воспринимать иную культуру.

Как и Массиньон, Эполяр сопоставляет сведения, приведенные в «Описании Африки», с материалами, почерпнутыми за пределами его страниц, – от расстояний между различными пунктами до хода исторических событий – и при необходимости исправляет ал-Ваззана. В его издании прояснены географические названия, идентифицированы арабские авторы, которых он цитировал. Для достижения этой цели Эполяр собрал группу французских специалистов в области субсахарских исследований, двое из которых работали в Дакаре во Французском институте Черной Африки, а также консультировался со знатоками североафриканского фольклора и историографии. Составленные ими пояснения полезны, но они не затрагивают вопроса, поднятого Массиньоном, – о месте этого текста или его автора в том мире, о котором он писал, и в отношении к миру, для которого он писал. Противоречия снова оказались сглажены: Эполяру нравилось думать, что «Жан Леон» так и оставался христианином в Италии и никогда ее не покидал.

Эполяр не дожил до осуществления своего проекта. Группа сотрудников завершила его, и «Описание» было издано в Париже Институтом высших научных исследований Марокко в 1956 году, тогда же, когда Марокко стало независимым государством[6 - Jean-Lеon l’Africain. Description de l’Afrique / Trad. de A. Еpaulard, ann. par A. Еpaulard, T. Monod, H. Lhote, R. Mauny // Publications de l’Institut des Hautes Еtudes Marocaines. № 61. Paris, 1956. P. V–XVI. Обращение Алексиса Эполяра к рукописи V. E. 953 в Центральной национальной библиотеке в Риме (Biblioteca Nazionale Centrale) 6–20 июня 1939 года зафиксировано в списке использования, вложенном в рукопись. А. Эполяр (1878–1949) учился медицине в университете Лиона, защитил работу «Vampirisme, nеcrophilie, nеcrosadisme, nеcrophagie» (Lyon, 1901). Т. Моно, профессор Музея естественной истории в Париже, был одним из двоих основателей Французского института Черной Африки в 1938 году. К моменту выхода в свет «Описания Африки» Моно стал спонсором нового журнала, основанного африканскими интеллектуалами – Prеsence africaine – и издававшегося в Дакаре и Париже (Tai L.-Ch. L’ethnologie fran?aise. P. 195, 253–255).].

Группа Эполяра видела в числе своих читателей прежде всего историков-африканистов, и специалисты по Африке южнее Сахары и в самом деле не замедлили откликнуться на публикацию, высказывая свое мнение о надежности ал-Ваззана как очевидца. В последние десятилетия XX века ученые из Европы, Африки и Америки сопоставляли его страницы о Черной Африке с другими свидетельствами и позднейшими описаниями: некоторые утверждали, что он сообщает убедительные и ценные подробности о малоизвестных обществах и королевствах, другие – что он рассказывает небылицы, собранные в Томбукту, дальше которого он никогда не ездил. Кто-то удостоверил сведения ал-Ваззана о некоем правителе, еще кто-то доказал, что его сообщение о завоевании ложно, кто-то подтвердил, что он верно описал правило торговли, а другой обнаружил, что отмеченный им пожар больше никто не упоминает. Все эти попытки – в достойном стремлении к «скрупулезному обращению» с первоисточником – разбивают «Описание» на фрагменты вместо того, чтобы рассматривать его как цельное произведение или анализировать писательские приемы его автора[7 - Например: Kalck P. Pour une localisation du royaume de Gaoga // Journal of African History. 1972. № 13. P. 520–540; O’Fahey R. S., Spaulding J. L. Comment: The Geographic Location of Gaoga, а также: Kalck P. Response // Journal of African History. 1973. № 14. P. 505–508; Fisher H. J. Leo Africanus and the Songhay Conquest of Hausaland // International Journal of African Historical Studies. 1978. № 11. P. 86–112; Hamani D. M. Au carrefour du Soudan et de la Berberie: le sultanat touareg de l’Ayar. Niamey, 1989. P. 177–178, 181, 184; Hunwick J. O. Timbuktu and the Songhay Empire: Al-Sa‘di’s Ta’rikh al-Sudan down to 1613 and other Contemporary Documents Leiden, 1999. P. 113, 285, n. 74; Masonen P. The Negroland Revisited: Discovery and Invention of the Sudanese Middle Ages. Helsinki, 2000, гл. 4 (П. Масонен сомневается, что ал-Ваззан видел хоть какую-то часть Африки южнее Сахары, за исключением своего первого приезда в Томбукту, см.: Ibid. P. 188–189). По заключению Дж. Ханвика, ал-Ваззан посетил по меньшей мере часть из описанных им областей к югу от Сахары. Он использует текст ал-Ваззана взвешенно и убедительно, опираясь на свое исключительное владение материалом источников по истории Черной Африки. Подход П. Калька необычен тем, что он объясняет сомнительные места или пропуски в «Описании Африки» иными причинами, чем забывчивость автора или передача слухов, – учитывая, в каком положении находился «Lеon l’Africain», когда писал эту книгу, он задается вопросом: о чем тот, возможно, хотел сказать и о чем умолчал (Kalck P. Pour une localisation. P. 546–547).].

Пока африканисты спорили, на сцену вышло новое, постколониальное, поколение читателей ал-Хасана ал-Ваззана. Самой видной из них была Умельбанин Жири, чьи собственные пути привели ее из родного Марокко во Францию и Соединенные Штаты. Вышедшая в 1991 году, ее книга «Африка в зеркале Европы: судьба Жана Леона Африканца в эпоху Возрождения» показала, как печатные издания книги Жана Леона влияли на представления европейцев о народах, ландшафтах и прошлом Африки. Подробно исследуя, что именно европейские авторы заимствовали, переделывали, а иногда и игнорировали в «Описании Африки», она привлекала широкий круг источников и материалов – литературные произведения, сочинения по истории и географии. Она по-новому показала, какое место занимал неевропейский мир в сознании эпохи Возрождения. В противоположность прежним исследованиям восприятия «турков» европейцами, где вся картина формировалась европейской стороной, «Зеркало» У. Жири рисует взаимный процесс, в котором североафриканец Жан Леон играет активную роль. Затем она проследила, как шел этот процесс на протяжении веков, а ныне обратилась к изучению проблем самой рукописи[8 - Zhiri O. L’Afrique au miroir de l’Europe: fortunes de Jean Lеon l’Africain ? la Renaissance. Gen?ve, 1991; Les sillages de Jean Lеon l’Africain: XVI

au XX

si?cle. Casablanca, 1995; «Il compositore» ou l’autobiographie еclatеe de Jean Lеon l’Africain // Le voyage des thеories / Sous la dir. de A. Benmakhlouf. Casablanca, 2000. P. 63–80. Под влиянием «Африки в зеркале Европы» У. Жири молодое поколение литературоведов обратилось к тексту ал-Ваззана, чтобы заново взглянуть, как проблемы расы, неевропейской сексуальности, колонизации воздействовали на творческое воображение европейцев. См., в особенности: Hall K. F. Things of Darkness: Economies of Race and Gender in Early Modern England. Ithaca; London, 1995. P. 28–40; Andrea B. The Ghost of Leo Africanus from the English to the Irish Renaissance // Postcolonial Moves: Medieval Through Modern / Ed. by P. C. Ingham, M. R. Warren. New York, 2003. P. 195–215. См. также информативный веб-сайт Кристель де Руврэ (Cristel de Rouvray): www.leoafricanus.com.].

Второе крупное исследование, связанное с фигурой Льва Африканского, происходит из другой части мира и развивает этот сюжет в иных направлениях. Дитрих Раухенбергер, прослуживший несколько лет в качестве немецкого кадрового офицера и дипломата в Марокко и Тунисе, глубоко погрузился в исследование загадочного ал-Хасана ал-Ваззана. Шаг за шагом поиски привели его в Рим, к рукописи об Африке, которая легла в основу его солидного труда «Johannes Leo der Afrikaner» (1999). Раухенбергер рассказал о жизни, творчестве и итальянском окружении Йоханнеса Лео и прояснил малоизвестную историю откликов на его работы среди немецких ученых. Сильная сторона исследования Раухенбергера заключается в замечательной трактовке противоречивых страниц ал-Ваззана о странах Африки к югу от Сахары. Он использовал рукопись и ее расхождения с печатными изданиями, чтобы оценить, насколько ал-Ваззан достоин доверия как наблюдатель и путешественник, причем поместил свой анализ в контекст яркой и богатой сведениями картины субсахарского региона и его народов. В заключение он с одобрением процитировал одного из специалистов по Африке из группы Эполяра: «Нам повезло, что работа Лео Африкануса была адресована одной из европейских аудиторий и создавалась в Европе. Если бы он писал для арабской аудитории, то, несомненно, опустил бы многие ценные детали, считая их общеизвестными»[9 - Rauchenberger D. Johannes Leo der Afrikaner. S. 237. Раухенбергер ссылается здесь на высказывание Реймона Мони (Mauny R. Tableau gеographique de l’Ouest African au Moyen Age d’apr?s les sources еcrites, la tradition et l’archеologie. Dakar, 1961. P. 47). Немецкий исследователь также использует собственную расшифровку рукописей ал-Ваззана, касающихся Африки южнее Сахары.].

Ученые-арабисты и арабские ученые, работающие в Марокко, все чаще обращаются к ал-Хасану ал-Ваззану и его книге об Африке. В 1995 году Серафин Фанжул, специалист по арабской литературе, заново перевел изданное Рамузио «Описание» на испанский язык. Этим он хотел сократить разрыв между арабистами и европеистами, а вместе с тем заявить о принадлежности «Хуана Леона», родившегося в Гранаде, и его книги к многосоставному «культурному наследию» Испании[10 - Juan Leоn Africano. Descripciоn general del Аfrica / Trad. S. Fanjul. Barcelona; Madrid, 1995. P. 11–47. Подобно Массиньону в первые годы XX века, С. Фанжул характеризует этот труд как «арабский по своей тематике, хотя и итальянский по форме и непосредственному побуждению» (Ibid. P. 43). Более ранний перевод издания Рамузио на испанский язык вышел в 1940 году в издании Института испано-арабских исследований генерала Франко (Instituto General Franco de Estudios e Investigaciоn Hispano-Аrabe).].

У Фанжула были известные сомнения в искренности обращения Хуана Леона в христианство – этот поступок с самого начала вызывал настороженность у марокканских ученых. В своем новаторском исследовании 1935 года Мухаммад ал-Махди ал-Хаджви описал ал-Хасана ал-Ваззана как пленника, которого принудили к обращению и который всегда сохранял преданность своему народу и вере и сам оказывал влияние на папу римского. Сорок пять лет спустя, в 1980 году, в Рабате вышел первый перевод книги ал-Ваззана об Африке на арабский язык. Ее переводчик, Мухаммад Хаджи, незадолго до этого защитил в Сорбонне диссертацию об интеллектуальной жизни Марокко в XVI–XVII веках и стал профессором истории в университете Рабата. Во введении к своему переводу французского текста, изданного Эполяром, М. Хаджи заявил о правах Марокко на ал-Ваззана, утверждая, что тот симулировал обращение в христианство и что некоторые особенности «Описания», такие как использование автором местоимения «мы», свидетельствуют о его неизменной преданности исламу[11 - Al-Mahdi al-Hajwi M. Hayat al-Wazzan al-Fasi wa-atharuh. Rabat, 1935; Al-Hasan al-Wazzan. Wasf Ifriqiya / Tarjamat M. Hajji. Rabat, 1980; Hajji M. L’activitе intellectuelle au Maroc ? l’еpoque Sa‘dide. Rabat, 1976–1977. 2 vols. Интересные сообщения, посвященные исследованию ал-Хаджви и переводу Хаджи, были сделаны на симпозиуме «Lеon l’Africain» (EHESS, Paris, 22–24 мая 2003 года). О первом сделал доклад Ален Руссийон (Alain Roussillon. «Une lecture rеformiste de Leo Africanus: Patrimonialisation d’un renеgat»), о втором – Дрисс Мансури (Driss Mansouri). Сообщение Руссийона вышло в: Roussillon A. Une lecture rеformiste de Leo Africanus: Patrimonialisation d’un renеgat // Lеon l’Africain / Sous la dir. de F. Pouillon. Paris, 2009. P. 333–348.].

Все эти проблемы были заново подняты в 2003 году на парижской конференции, посвященной «Леону Африканцу», где собрались ученые из Магриба, Европы и Северной Америки, интересующиеся этой загадочной фигурой. К тому времени вопрос о восстановлении его принадлежности Марокко несколько утратил остроту. Путь к этому в определенной степени расчистил не научный труд, а снискавший широкую популярность у читателей яркий роман «Леон Африканский» (1986), написанный Амином Маалуфом. Рожденный в Ливане, в семье смешанной религиозной принадлежности и большого географического разброса, Маалуф работал журналистом в арабской прессе, а затем, когда гражданские войны разорвали на части его родину, переехал во Францию. Там он завершил свое образование в области экономики и социологии, выступал как редактор и автор статей журнала Jeune Afrique, посвященного проблемам движений за независимость Африки и вновь образованных государств, а в 1983 году выпустил сборник материалов на французском и арабском языках о крестовых походах глазами арабов.

Три года спустя Маалуф заявил о себе как исторический романист, пишущий на французском языке об арабском и исламском прошлом, и в лице Лео Африкануса, или ал-Хасана, создал образ, прекрасно выразивший его собственный способ подняться над языковой, религиозной, национальной идентичностями, которые сковывают и ограничивают человека. «Я родом не из страны, не из города, не из племени, – говорит его герой в начале романа. – Я сын дороги, моя страна – караван… мне принадлежат все языки, все молитвы». А о самом себе Маалуф пишет: «Я претендую на все грани культуры как той страны, где я родился, так и моей второй родины»; и еще: «Я происхожу из племени, которое испокон веков кочует в пустыне величиной с целый мир. Наши страны – это оазисы, которые мы покидаем, когда высыхает вода… Мы связаны друг с другом через поколения, через моря, через вавилонское смешение языков лишь невнятным звучанием имени». Важны пути, а не корни: в Льве Африканском Маалуф увидел фигуру из своего средиземноморского прошлого, в которой слились воедино его «многообразные культуры»[12 - Maalouf A. Lеon l’Africain. Paris, 1986. P. 7, 9; Idem. Les croisades vues par les Arabes. Paris, 1983; Amin Maalouf // Ancelovici M., Dupuis-Dеri F. L’archipel identitaire. Recueil d’entretiens sur l’identitе culturelle. Montrеal, 1997. P. 169–172; Maalouf A. Origines. Paris, 2004. P. 9–10; Беседа автора настоящей книги с Амином Маалуфом (Париж, 17 октября 1997 года).].

Историки могут счесть, что Маалуф нарисовал портрет ал-Ваззана несколько оторванным от реальности, произвольно наделив его вкусами, взглядами и чувствами, однако этот портрет стимулировал появление новых вопросов. На симпозиуме 2003 года коллеги из стран Магриба по-разному оценивали место ал-Ваззана в культуре, но все считали, что эта проблема требует решения. Философ Али Бенмахлуф поместил присущее ал-Ваззану искусство описания в чисто европейский контекст; исторический антрополог Хуари Туати увидел в его описании африканских животных связь с более ранними арабскими образцами; Ахмед Бушарб заметил в трактовке ал-Ваззаном сражений между португальцами и марокканцами следование определенным формам арабской историографии, однако счел, что, судя по беспристрастности изложения, автор отбросил всякое сочувствие к миру, откуда сам вышел; в то же время Абдельмаджид Каддури интерпретировал «Описание» ал-Ваззана в категориях как арабских, так и европейских жанров[13 - Benmakhlouf A. Cosmologie et cosmographie au XVI

si?cle: le statut еpistеmique de la description; Touati H. La giraffe de Lеon l’Africain; Boucharb A. La conqu?te ibеrique du littoral marocain d’apr?s la Description de l’Afrique: vision d’une entreprise guerri?re en terre d’Islam; Kaddouri A. Al-Wazzan de part et d’autre de la Mеditerranеe: Lire Lеon dans une perspective de regards croisеs – все эти доклады были представлены на симпозиуме «Lеon l’Africain» (EHESS, Paris, 22–24 мая 2003 года). Очерк Ахмеда Бушарба опубликован в: Lеon l’Africain / Sous la dir. de F. Pouillon. Paris, 2009. P. 67–81. Еще двое марокканских ученых написали об ал-Ваззане в книге, которая попала мне в руки, когда моя собственная работа уже ушла в печать: Хамид Трики и Амина Аушар, авторы вступительных очерков к прекрасно иллюстрированному изданию разделов книги ал-Ваззана, посвященных Фесу, в переводе Эполяра (Fez dans la Cosmographie d’Al-Hassan ben Mohammed al-Wazzan az-Zayyat, dit Lеon l’Africain. Mohammedia, 2004).В представленном историографическом обзоре автор не рассматривает традицию изучения жизни и творчества ал-Хасана ал-Ваззана на русском языке. В связи с этим необходимо в первую очередь отослать читателя к книге: Лев Африканский. Африка – третья часть света. Л., 1983. Эта книга вышла в серии «Литературные памятники», текст русского перевода книги Льва Африканского был подготовлен Виктором Владимировичем Матвеевым (1928–1995) на основе итальянского перевода Джованни Батисто Рамузио, который был сверен с французским переводом Алексиса Эполяра. Кроме того, данное издание содержит значительную статью В. В. Матвеева «Лев Африканский. Его время, его жизнь, его труд» (Прим. науч. ред.).].

***

Интерес коллег из Магриба к определению места в культуре и к движению между культурами ближе всего к предмету моих собственных занятий. Впервые я встретилась с «Описанием Африки» ал-Хасана ал-Ваззана больше сорока лет назад, когда только что закончила докторскую диссертацию о протестантизме и книгопечатниках Лиона в XVI веке. Одним из этих лионских протестантов был купец и издатель Жан Тампораль, который в середине 1550?х годов перевел «Описание Африки» на французский язык и выпустил в свет в печатном виде. Я восхищалась широтой интересов Тампораля и гравированными иллюстрациями работы его родственника[14 - Historiale Description de l’Afrique, tierce partie du monde… Escrite de n?tre tems [sic] par Iean Leon, African / Trad. par Jean Temporal. Lyon, 1556/1557. На титульном листе указан в качестве даты публикации 1556 год, но в привилегии Генриха II Жану Тампоралю сказано, что печатание завершилось 4 января 1556 года по старому времяисчислению, то есть 4 января 1557 года по новому.], на которых представлена воображаемая Африка. Но тогда мое внимание было приковано к другому: к противостоянию рабочего и работодателя, мирянина и священнослужителя в напряженной жизни французского города – к предметам, которыми мало занимались историки в 1950?х годах. Первое знакомство Европы с Африкой, запечатленной в «Описании» ал-Ваззана, казалось далеким и не столь актуальным. Обращения в иную веру, которые я пыталась исследовать, – переходы из католичества в протестантизм, казались особенно интересными, наверное, потому, что происходили в сердцах и умах menu peuple, простых людей. Длительное взаимодействие между исламом и христианством, которое я могла бы выявить в жизни и творчестве «Жана Леона Африканца», должно быть, воспринималось мною тогда как слишком заурядная религиозная ситуация, не требовавшая анализа.

В середине 1990?х годов отношения между европейцами и неевропейцами стали центральным вопросом, причем диаметрально противоположные, крайние точки зрения вызывали протесты и возражения. Такие ученые, как Хоми Баба, формировали представления о культурных связях между колониальным населением и колонизаторами в Индии в категориях «гибридности», а не четких «различий» и «инаковости». Категории господства и сопротивления по-прежнему оставались необходимыми для понимания прошлого, но американский историк Ричард Уайт сумел тогда отвлечься от них и обозначить некую промежуточную зону, в которой разворачивались дипломатические, торговые и иные формы взаимообмена между коренными американцами и англичанами, селившимися на их исконных землях. Пол Гилрой разрабатывал свою концепцию «Черной Атлантики», «выводя обсуждение политической культуры чернокожих за рамки бинарной оппозиции между представлениями коренного населения и мигрантов… размещая мир черной Атлантики в переплетенной системе связей, между локальным и глобальным». Я тоже переосмысливала эту Атлантику, когда описывала европейских «дам на обочине» в контакте с ирокезскими и алгонкинскими женщинами в Квебеке или с жительницами Карибских островов и африканками в Суринаме[15 - Bhabha H. The Location of Culture. New York; London, 1994, гл. 1, 6, 10; White R. The Middle Ground: Indians, Empires and Republics in the Great Lakes Region, 1650–1815. Cambridge, 1991; Gilroy P. The Black Atlantic. Modernity and Double Consciousness. Cambridge, 1993. P. 29; Zemon Davis N. Women on the Margins: Three Seventeenth-Century Lives. Cambridge, 1995 (рус. пер.: Земон Дэвис Н. Дамы на обочине. Три женских портрета XVII века / Пер. Т. Доброницкой. М., 1999; 2021).].

Этот момент показался удачным, чтобы вернуться к Жану Леону Африканцу, которого я начала в мыслях называть именем ал-Хасан ал-Ваззан, потому что он носил его большую часть своей жизни. Теперь у меня появились семейные связи в его краях, в Марокко и Тунисе. На его примере я могла исследовать, как человек перемещается между различными политическими системами, как прибегает к всевозможным культурным и социальным приемам, то сплетая их вместе, то разделяя, чтобы выживать, познавать, писать, устанавливать отношения, осмысливать общество и себя самого. Я попыталась понять, давалось ли это легко или с усилиями, приносило радость или разочарование. Как и у некоторых других героев моих работ, случай ал-Хасана ал-Ваззана – из ряда вон выходящий, ведь североафриканские мусульмане в большинстве своем не попадали в плен к христианским корсарам, а если и попадали, то их не передавали папе римскому, – однако нерядовой случай часто выявляет закономерности, присущие и не столь необычайным обстоятельствам и их описаниям[16 - Некоторые примеры такого подхода см. в работах: Spitzer L. Lives in Between: Assimilation and Marginality in Austria, Brazil, West Africa 1780–1945. Cambridge, 1989; Garc?a-Arenal M., Wiegers G. A Man of Three Worlds: Samuel Pallache, a Moroccan Jew in Catholic and Protestant Europe. Baltimore, 2003.].

Когда я преподавала в Лионе, один неевропеец, иммигрировавший во Францию, довел до моего сознания более серьезную опасность. Он потребовал, чтобы я говорила не столько о культурном обмене и стратегиях адаптации приезжих (частично неявных), сколько о жесткой политике правительств по отношению к иностранцам и об экономической и сексуальной эксплуатации иммигрантов. Я серьезно отнеслась к его предостережению – отношения господства и отношения обмена всегда каким-то образом взаимодействуют – и, рассказывая об ал-Хасане ал-Ваззане, отмечаю, когда он находился во власти хозяина, или похитителя, или какого-нибудь правителя.

Годы жизни ал-Ваззана, то есть последние десятилетия XV века – первые десятилетия XVI века, были наполнены политическими и религиозными переменами и конфликтами. В восточной части мусульманского мира активизировались турки-османы, воевавшие не только с соседями-шиитами в Персии, но и с собратьями-суннитами, правителями Сирии и Египта. В Магрибе (как называли западную часть исламского мира), и особенно в Марокко, суфийские религиозные движения и вожди союзных племен грозили расшатать авторитет, на который опиралась политическая власть. В христианской Европе находилась на подъеме династия Габсбургов, которая, благодаря ловко заключенному браку, прибавила к власти над Священной Римской империей еще и контроль над Испанией. Французские монархи бросали Габсбургам вызовы на каждом шагу, если не в их растущей заморской империи, то в борьбе за власть в Европе, и особенно в Италии. В то самое время, когда полный энергии католицизм придавал новую силу правлению испанских монархов, в Германии разрасталось и противилось власти пап над церковью лютеранское движение. А пока конфликты разворачивались внутри ислама и христианства, продолжалось и их взаимное противостояние: испанцы и португальцы одерживали победы на самом Пиренейском полуострове и в Западном Средиземноморье, османы – на Балканах и в Восточном Средиземноморье. Тем не менее парадокс, часто встречающийся в истории, заключается в том, что в эти десятилетия через те же границы шел самый оживленный обмен – люди торговали, путешествовали, обменивались идеями, книгами и рукописями – и во множестве складывались и распадались союзы, превращавшие врагов во временных соратников. Таковы были миры, как мы увидим более детально, в которых играл свою роль герой этой книги.

Я стремилась как можно обстоятельнее отразить место ал-Хасана ал-Ваззана в обществе Северной Африки XVI века, населенной берберами, андалузцами, арабами, евреями и темнокожими, в то время как европейцы все усиливали натиск на ее границы; описать дипломатические, научные, религиозные, литературные и сексуальные представления, которые он мог бы привезти с собой в Италию; показать его реакцию на христианское европейское общество – что он узнавал, что его интересовало и что тревожило, что он делал, как менялся и особенно как писал, находясь там. Я создавала портрет человека с двойным видением, который нес в себе два культурных мира, иногда воображал две читательские аудитории и использовал приемы, заимствованные из арабского и исламского репертуара, по-своему внося в них европейские элементы.

Когда я занималась ал-Хасаном ал-Ваззаном, мне не давали покоя безмолвие современных ему документов и кое-какие противоречия и загадки в его собственных текстах. Скажем, читая письма покровителя, для которого ал-Ваззан готовил рукопись, я затаив дыхание искала упоминания его имени и в разочаровании закрывала папку, не найдя его. Встречая противоречивые или неправдоподобные утверждения, например, о времени его путешествий или о событиях жизни, я изо всех сил пыталась их прояснить, но терпела неудачу так же часто, как и преуспевала. Обнаруживая, что сам он ничего не пишет о таких предметах, которые, по-моему, должны быть близки его сердцу, я неодобрительно прищелкивала языком. Наконец, я поняла, что молчание, отдельные несоответствия и загадки характерны для ал-Ваззана и что я должна принять их как ключи к пониманию его личности и его положения. Какой человек прибегает к умолчаниям, описывая общества, в которых сам вращался, и времена, в которые сам жил? Какой автор оставляет текст с загадками, противоречиями и выдумками?

Мой замысел состоит в том, чтобы опереться на данные о людях, местах и текстах, с которыми, согласно надежным свидетельствам, он точно или предположительно был знаком, а на дополнительных источниках обо всем этом воссоздать то, что он мог бы видеть, слышать, читать или делать. Повсюду мне приходилось использовать условные обороты – «мог бы», «наверное, мог», «вероятно, мог бы» – и умозрительные «предположительно», «может быть». Таким способом я приглашаю читателя проследить правдоподобную историю жизни по современным ей материалам. Труды ал-Ваззана составляют стержень моего рассказа, причем не только их фактическое содержание, но и стратегии и менталитет их автора, насколько можно их вычислить, основываясь на его рукописях и их языке. Изменения в появившихся позднее печатных текстах книги об Африке намекают на то, каким человеком предпочитали видеть его европейцы.

Проделав такой путь вместе с ал-Хасаном ал-Ваззаном, я постаралась разгадать, чем закончилась его история, когда он переправился через Средиземное море обратно в Северную Африку. Каков был итог его жизни и его наследия? Может быть, воды Средиземного моря не только отделяли север от юга, правоверного от неверного, но и соединяли их посредством схожих стратегий притворства, игры, перевоплощения и спокойного поиска новых знаний?

Глава 1

Жизнь на территории ислама

В 925/1519 году узник-мусульманин, сидевший в римской тюрьме, написал по-арабски на рукописи, которую он позаимствовал из библиотеки Ватикана, свое имя, состоящее из трех частей: ал-Хасан ибн Мухаммад ибн Ахмад ал-Ваззан. Так мы узнаём, что его отца звали Мухаммад, а деда – Ахмад ал-Ваззан. «Ал-Фаси», – продолжил он, обозначив, как принято у арабов, свое происхождение: «из Феса», хотя в другом месте он вставил «ал-Гарнати», чтобы подчеркнуть, что родился в Гранаде, а вырос в Фесе[17 - Biblioteca Vaticana. MS Vat. Ar. 115, 295v; Levi Della Vida G. Ricerche sulla formazione. P. 102, 155; Rauchenberger D. Johannes Leo der Afrikaner. S. 69, 463; Biblioteca Estense Universitaria (Modena). MS Orientale 16-alfa.J.6.3. The Epistles of Saint Paul in Arabic. Transcribed by al-Hasan al-Wazzan. F. 68. О составных частях арабских имен собственных см.: Sublet J. Le voile du nom. Essai sur le nom propre arabe. Paris, 1991 (введение).].

Вот если бы ал-Хасан ал-Ваззан был столь же откровенен в отношении даты своего рождения! В своей объемистой рукописи про Африку он привел об этом лишь косвенные сведения, отметив, что впервые посетил марокканский город Сафи на атлантическом побережье «двенадцатилетним юнцом», а затем побывал там снова «примерно четырнадцать лет спустя» (или, возможно, переписчик написал «примерно четыре года спустя»). Джованни Баттиста Рамузио, подготовивший первое печатное издание труда ал-Ваззана, либо восстановил эту важную цифру по контексту, либо взял в другом списке рукописи и прочел как «четырнадцать». Во время своего второго путешествия ал-Ваззан доставил официальное послание от двух султанов к берберскому вождю из Сафи, состоявшему на службе португальского короля[18 - Biblioteca Nazionale Centrale (Rome). Al-Hasan al-Wazzan. Libro de la Cosmogrophia (sic!) et Geographia de Affrica. MS V. E. 953. F. 66v–67r, 85v–86r (далее – CGA). Переписчик часто ставил косые скобки по обе стороны цифр (/4/) но в этом случае первая линия гораздо толще второй, совсем тонкой. La descrizione dell’Africa di Giovan Lioni Africano // Ramusio G. B. Navigazioni e Viaggi / A cura di M. Milanesi. Torino, 1978. Vol. 1. P. 19–460 (далее – Ramusio). См.: Ibid. P. 92, 110–111; Jean-Lеon l’Africain. Description de l’Afrique / Trad. par A. Еpaulard. Paris, 1980–1981 (репринт. изд. 1956 года, далее – Еpaulard). P. 99, 120–121 (Эполяр повторяет вслед за Рамузио). О том, что Рамузио, весьма вероятно, располагал еще одной рукописью книги об Африке, см. ниже в главе 3. В настоящих примечаниях после каждой ссылки на страницы рукописи сочинения ал-Ваззана об Африке (CGA) я буду указывать соответствующие страницы в издании Рамузио 1978 года, Navigationi e Viaggi (Ramusio), а также в публикации французского перевода Эполяра (Еpaulard). Из многочисленных разночтений между рукописью и опубликованными версиями я стану отмечать в примечаниях только те, что прямо относятся к основным идеям моей книги. В таких случаях я также буду приводить номера страниц вышедшего в Венеции в 1563 году издания: Al-Hasan al-Wazzan. La Descrittione dell’Africa // Primo volume et Terza editione delle Navigationi et Viaggi / A cura di G. B. Ramusio. Venezia, 1563. F. 1r–95v (далее – DAR), на котором основано издание 1978 года. Поскольку в издании 1978 года модернизировано написание некоторых итальянских слов, все цитаты из книги ал-Ваззана об Африке по публикации Рамузио я буду брать непосредственно из ее венецианского издания 1563 года.]. Ал-Ваззан описал, как этот вождь воевал и собирал дань – это, по сведениям португальских властей, следивших за каждым шагом бербера, происходило между 918 и 921 годами хиджры/1512–1514 годами, но, скорее всего, в начале лета 918/1512 года[19 - Самое полное собрание источников о португальской экспансии в области Сафи см. в: Les sources inеdites de l’histoire du Maroc. Archives et biblioth?ques de Portugal / Sous la dir. de P. de Cenival, R. Ricard. 1

sеrie. 5 vols. Paris, 1934–1953. Vol. 1 (July 1486 – April 1516). Того бербера, которому ал-Ваззан доставил послание, звали Йахйа-у-Тафуфт. О нем см.: Ibid. P. 151–161, 177–178, 191, 197, 271–280, 316–329, 335–353, 381, 545–558, 596–637, 642–663. Он был назначен капитаном при португальском губернаторе Сафи, Нуно Фернандесе де Атаиде. Губернатор приехал в Сафи из Лиссабона летом 916/1510 года. Йахйа, находившийся в Лиссабоне с лета 1507 года, возможно, приехал вместе с ним в 1510 году, однако имя его не упомянуто в подробном отчете о португальской осаде Сафи в декабре 1510 года, а первое несомненное упоминание о нем как участнике боевых действий в Марокко относится к октябрю 1511 года. Роль Йахйа как сборщика налогов, законодателя в общинах округа Сафи, а также военачальника отражена в документах за период с 918/1512 по 921/1514 год. По словам ал-Ваззана, его важная встреча с Йахйа-у-Тафуфтом произошла, когда последний находился близ Марракеша с пятью сотнями португальской кавалерии и двумя тысячами арабских всадников. По данным независимых источников, этот этап военных действий относится к началу лета 918/1512 года. См.: Les sources inеdites de l’histoire du Maroc. Archives et biblioth?ques de Portugal. Vol. 1. P. 335–336; Dami?o de Gоis. Crоnica do Felicissimo Rei D. Manuel / Anot. e pref. por J. M. Teixeira de Carvalho, D. Lopes. 4 vols. Coimbra, 1926. Vol. 3. P. 125–128, гл. 35; Racine M. T. Service and Honor in Sixteenth-Century Portuguese North Africa: Yahya-u-Ta‘fuft and Portuguese Noble Culture // Sixteenth-Century Journal. Vol. 32. 2001. P. 71–80; CGA. F. 86r.]. Это позволяет приблизительно датировать рождение нашего героя в Гранаде, в семье Мухаммеда ибн Ахмада ал-Ваззана, периодом 891–893/1486–1488 годов, что хорошо согласуется с другими его рассказами о себе[20 - Раухенбергер предполагает, что цифра «4» в рукописи CGA значится именно потому, что так хотел ал-Ваззан, а не из?за оплошности переписчика (Rauchenberger D. Johannes Leo der Afrikaner. S. 33–36). Таким образом, он относит дату рождения ал-Ваззана к концу 900/1494 года. Однако это заставляет Раухенбергера высказывать утверждения, которые плохо согласуются с другими данными, в том числе указать неправдоподобно раннюю дату – 917/1511 год – встречи ал-Ваззана с Йахйа-у-Тафуфтом. Тогда, согласно хронологии Раухенбергера, ал-Ваззан собирал бы эпитафии с королевских надгробий и представил бы их ко двору в Фесе в возрасте десяти лет, двенадцатилетним вел бы важную беседу с главным заговорщиком в Сафи в разгар кровавых политических столкновений, а шестнадцати лет от роду выступал бы как зрелый дипломат с важной миссией, в то время как ал-Ваззан рассказывает, что он в этом возрасте еще только учился ориентироваться в дипломатии под руководством дяди.].

У ал-Хасана ибн Мухаммеда было всего несколько лет для того, чтобы впитать в себя картины и звуки Гранады. Область Гранада входила в состав древнеримской провинции Бетика, но сам город – по-арабски Гарната – приобрел значение только после того, как мусульмане – арабы и берберы – пересекли Гибралтар, чтобы завоевать христианскую Испанию в начале VII века. В XI веке Гранада была центром маленького берберского княжества; в XIII веке, когда христиане начали Реконкисту, а верховная политическая власть исламского ал-Андалуса рухнула, Гранада стала столицей султанов из династии Насридов – последнего яркого всплеска мусульманской культуры на Иберийском полуострове. За два десятилетия до рождения ал-Ваззана один египетский путешественник нашел «Гранаду с ее Альгамброй одним из величайших и прекраснейших городов ислама», с великолепными зданиями и садами, с созвездием знаменитых поэтов, ученых, законоведов, художников, однако сокрушался о том, что поблизости рыщут неверные, уже завладевшие большей частью ал-Андалуса[21 - Ariе R. L’Espagne musulmane au temps des Nasrides (1232–1492). Paris, 1973. P. 52–62, 302; Al-Idrisi. La premi?re gеographie de l’Occident / Sous la dir. de H. Bresc, A. Nef. Paris, 1999. P. 289; ‘Abd al-Basit ibn Halil. El Reino de Granada en 1465–1466 // Viajes de extranjeros por Espa?a y Portugal / Trad. J. Garc?a Mercadal. 3 vols. Madrid, 1952. Vol. 1. P. 255–256.].

Когда родился ал-Хасан ибн Мухаммад, Гранада была городом с пятидесятитысячным населением, преимущественно мусульманским, а также еврейским и христианским. На ее извилистых улицах все теснее толпились беженцы-мусульмане из Малаги и других городов Гранады, которые на протяжении 1480?х годов отвоевывали у них кастильские христиане. Его семья, по-видимому, была благополучной – не столь знатной, как окружение Боабдиля, султана Гранады из династии Насридов, но все же обладала определенным имуществом и общественным положением. Жили они, наверно, в каком-то из оживленных кварталов по берегам речки Дарро, битком набитых лавками ремесленников и торговцев, усеянных мечетями, среди которых выделялась прекрасная Большая мечеть, и мавзолеями святых. Оттуда они могли видеть на скалистом холме внушительные строения Альгамбры с ее дворцами, укреплениями, мечетью, богатыми лавками и садами, где жили в роскоши султан, его семья и высокопоставленные чиновники.

Ал-Ваззан – то есть человек, который занимается взвешиванием, весовщик – это, по-видимому, часть прозвища как отца ал-Хасана, так и его деда. Они, по всей вероятности, являлись помощниками мухтасиба, важного должностного лица, надзиравшего в городах Гранады за всем – от нравственности до порядка на базарах. А раз так, то они должны были стоять рядом с мухтасибом на базаре ал-Кайсерия, удостоверяя правильность мер и весов при взвешивании хлеба и других продуктов[22 - Ladero Quesada M. А. Granada despuеs de la conquista: repobladores y mudеjares. Granada, 1988. P. 235–243; Gaignard C. Maures et chrеtiens ? Grenade. 1492–1570. Paris, 1997. P. 59–65; Ariе R. L’Espagne musulmane. P. 293–295. Я не нашла ни одного упоминания человека по фамилии ал-Ваззан в резюме нотариальных документов Гранады XV века из собрания библиотеки университета Гранады (BHR/caja C, печатные резюме в работе: Seco de Lucena Paredes L. Escrituras аrabes de la universidad de Granada // Al-Andalus. 1970. № 35. P. 315–353); Майя Шатцмиллер, углубленно работавшая с этими материалами, также не припоминает, что видела такое имя. Но, конечно, в этом собрании содержится лишь небольшая часть всех юридических документов, оформленных в Гранаде в рассматриваемые годы.].

Родным языком ал-Хасана был арабский, а отец, может быть, начал с детства знакомить его с испанским. Разговорный арабский улиц Гранады и окрестных селений пестрел словами и звуками из испанского, отражая взаимопроникновение обоих языков. Люди благородного происхождения, ученые, высокопоставленные лица, кроме того, говорили и читали на классическом арабском языке и нередко достаточно владели испанским, чтобы общаться с христианами-торговцами, пленниками, политическими представителями, причем писали на этом романском языке арабскими буквами[23 - Ariе R. Aspects de l’Espagne musulmane. Histoire et culture. Paris, 1997. P. 11–13; Gaignard C. Maures et chrеtiens. P. 93, 193–194; Corriente F. A Grammatical Sketch of the Spanish Arabic Dialect Bundle. Madrid, 1977. P. 6–8; Аrabe andalus? y lenguas romances. Madrid, 1992. P. 33–35; Meyerson M. The Muslims of Valencia in the Age of Fernando and Isabel: Between Coexistence and Crusade. Berkeley; Los Angeles, 1991. P. 227–230; Kontzi R. La transcription de texts aljamiados // Las prаcticas musulmanas de los moriscos andaluces (1492–1609). Actas del III Simposio Internacional de Estudios Moriscos / Bajo la dir. A. Temimi. Zaghouan, 1989. P. 99.]. Тем временем до ал-Хасана, возможно, долетали обрывки разговоров его родителей и близких: про наступающие армии кастильцев, про сопротивление Гранады, про жестокую борьбу, которая кипела тогда между султаном Боабдилем и его родственниками, про обращение в христианство некоторых видных мусульман и про то, что все больше жителей Гранады уезжает в Северную Африку.

Может быть, Мухаммад ибн Ахмад собрался и уехал со своей семьей еще до сдачи Гранады, а может быть, оставался там с начала ужасной зимы 897/1491 года, когда улицы города заполнили голодные беженцы, и весь январь 1492 года, когда победители-кастильцы заменили крестом полумесяц на Альгамбре и провели церемонию христианского освящения мечети ат-Таибин. Но когда бы они ни уехали, Мухаммад ибн Ахмад собирался растить своих детей в такой стране, где власть прочно держали в руках мусульмане. Свобода отправления религиозных обрядов, обещанная мусульманам Гранады христианскими монархами, уже через несколько лет оказалась под угрозой. Словом, семейное имущество было продано, и семья ал-Ваззан присоединилась к потоку эмигрантов из Гранады, многие из которых направлялись в Фес[24 - Ariе R. L’Espagne musulmane. P. 164–178; Fernando de Zafra to Ferdinand and Isabella, October 1493 // Colecciоn de Documentos Inеditos para la Historia de Espa?a / Ed. M. Salvа, P. Sainz de Baranda. Madrid, 1842–1895. 112 vols. Vol. 11. P. 552–555; Galаn Sаnchez А. Los mudеjares del reino de Granada. Granada, 1991. P. 39–62; Gaignard C. Maures et chrеtiens. P. 23–37, 67, 121–129, 210–223, 251–252; Lоpez de Coca Casta?er J. E. Granada y el Magreb: La emigracion andalusi (1485–1516) // Relaciones de la pen?nsula Ibеrica con el Magreb siglos XIII–XVI. Actas del Coloquio (Madrid, 17–18 diciembre 1987) / Ed. M. Garc?a-Arenal, M. J. Viguera. Madrid, 1988. P. 409–451.].

Ал-Хасан ал-Ваззан увез в памяти несколько картин из той жизни – майоликовые плитки, которые всплывали перед его глазами, когда позже он видел похожие предметы в школе при мечети в Марракеше, характерное белое покрывало до колен, в которое его мать куталась, гуляя с ним по улицам, и которое она, вероятно, продолжала носить в Фесе, и еще кое-какие воспоминания. Рассказ о своем обрезании и о празднике с танцами по этому случаю он, должно быть, слышал от родителей, потому что в Гранаде и в Магрибе привыкли совершать этот обряд на седьмой день после рождения мальчика[25 - CGA. F. 71r–v, 169v; Ramusio. P. 97, 187–188; Еpaulard. P. 105, 202; Hieronymus M?nzer. Viaje por Espa?a y Portugal (1494–1495) / Trad. J. Lоpez Toro. Madrid, 1991. P. 129–131; Weiditz Ch. Authentic Everyday Dress of the Renaissance: All 154 Plates from the «Trachtenbuch» / Ed. by Th. Hampe. New York, 1994, ил. 79–88; Gaignard C. Maures et chrеtiens. P. 201–206; Harzallah F. Survie grenadine ? travers le costume fеminin et les recettes culinaires, en Tunisie, au XVII

si?cle // L’еcho de la prise de Grenade dans la culture europеene aux XVI

et XVII

si?cles. Actes du Colloque de Tunis 18–21 novembre 1992 / Sous la dir. de F. Haddad-Chamakh, A. Baccar-Bournaz. Tunis, 1994. P. 85–86; Wensinck A. J. Khitan // The Encyclopaedia of Islam (New edition). Leiden, 1954–2001. Vol. 5. P. 20–22.]. Остальное – о прошлом мусульманского ал-Андалуса, о его славных мужчинах и женщинах, о его поэтах и ученых знатоках ислама, о его мечетях и памятниках – он узнал из рассказов, книг и воспоминаний, уже находясь в другой стране.

Некоторые из андалусских эмигрантов горько жаловались на свое новое положение: им не удавалось найти способ зарабатывать на жизнь в Марокко и хотелось вернуться в Гранаду. Их жалобы были столь громогласны, что ученый законовед из Феса, Ахмад ал-Ваншариси, упрекал их в маловерии. Зато другие эмигранты процветали. Гранадские улемы – мусульманские богословы – издавна имели тесные связи с коллегами в Фесе, так что заслуженные выходцы из Гранады занимали посты священнослужителей не только в мечети Андалусцев, но и в большой городской мечети ал-Каравийин[26 - Galаn Sаnchez А. Los mudеjares del reino. P. 63; Lagard?re V. Histoire et sociеtе en Occident musulman au Moyen ?ge: analyse du «Mi‘yar» d’al-Wansharisi. Madrid, 1995. P. 48, n. 182; Abun-Nasr J. M. A History of the Maghrib in the Islamic Period. Cambridge, 1987. P. 142; Garc?a-Arenal M. Saintetе et pouvoir dynastique au Maroc: la rеsistance de F?s aux Sa‘diens // Annales. ESC. 45

annеe. 1990. № 4. P. 1029–1030.].

Семья ал-Хасана ибн Мухаммада принадлежала к преуспевающим. Его дядя, вероятно, из более ранней эмиграции, состоял на дипломатической службе у султана Мухаммада аш-Шейха, основателя новой фесской династии Ваттасидов, пришедшей на смену двухсотлетней династии Маринидов. Этот высокопоставленный родственник, по-видимому, облегчил семье ал-Ваззана переход к новой жизни. Возможно, Мухаммад ал-Ваззан стал в Фесе помощником контролера мер и весов или занялся торговлей шерстяными и шелковыми тканями из Европы – в этой отрасли здесь преобладали беженцы из Гранады. Отцу ал-Хасана удалось купить виноградники на севере, в Рифских горах, а также арендовать замок и землю в горах над Фесом, но в основном семья жила в городе[27 - CGA. F. 99v, 155r, 163v, 203r, 240r–v; Ramusio. P. 123, 176, 183, 214, 251; Еpaulard. P. 136, 198, 207, 241–242, 287–288.].

Фес, в стенах которого насчитывалось около ста тысяч жителей, был в два раза больше Гранады, на его улицах встречались арабы, берберы, андалусцы, евреи, турки и рабы из Европы и африканских земель южнее Сахары. Город раскинулся по обоим берегам реки Фес и привлекал к себе торговцев из обширного прилегающего округа, привозивших ткани, металл, продовольствие. Призыв к молитве раздавался из сотен мечетей по всему Фесу, самой знаменитой из которых была многовековая мечеть ал-Каравийин на западном берегу реки. Сюда на лекции и в библиотеки стекались студенты и ученые из городов и селений всего Магриба. К западу от старого города лежал Новый Фес, созданный как правительственный центр двумя столетиями ранее, с его дворцами, конюшнями, базарами. Семья ал-Ваззан, вероятно, обосновалась на одной из улиц, уходящих вверх от восточного берега реки, в Андалусском квартале, где столетиями обосновывались переселенцы и беженцы из?за Гибралтара. Здесь и рос юный ал-Хасан, жадно впитывая виды холмов, строений, садов и звуки кипящей жизни Феса[28 - Brignon J., Amine A., Boutaleb B. et al. Histoire du Maroc. Casablanca, 1994. P. 185–189; Le Maroc andalou: ? la dеcouverte d’un art de vivre. Casablanca; Aix-en-Provence, 2000. P. 86–130; CGA. F. 137v–140r, 159r–v, 192v–195r; Ramusio. P. 160–164, 179–180, 206–208; Еpaulard. 182–185, 202–203, 232–235.].

Он начал учиться в одной из многочисленных квартальных школ, где мальчики заучивали Коран наизусть от начала до конца и учились грамоте. Позднее ал-Хасан ибн Мухаммад вспоминал, что отцы в Фесе задавали пиршества, когда их сыновья усваивали наизусть всю священную книгу: юноши и их соученики ехали на великолепных лошадях, с пением гимнов во славу Аллаха и его пророка[29 - CGA. F. 173r–v; Ramusio. P. 191; Еpaulard. P. 215–216.].

Далее он перешел к более продвинутым занятиям в медресе – школе при мечети. Судя по всему, ал-Ваззан посещал лекции и дискуссии в мечети ал-Каравийин и в расположенном поблизости изящном здании медресе Бу Инанийя. Стержень программы составляли грамматика, риторика, вероучение и фикх (суннитское право и юриспруденция), причем последний в изложении маликитской богословско-правовой школы, преобладавшей в Магрибе[30 - CGA. F. 140r–142r; Ramusio. P. 162–164; Еpaulard. P. 184–186; Benchekroun M. B. A. La vie intellectuelle marocaine sous les Mеrinides et les Wattasides. Rabat, 1974. P. 56–75; Hajji M. L’activitе intellectuelle. P. 95–132; Rodr?guez Mediano F. Familias de Fez (ss. XV–XVII). Madrid, 1995. P. 32–53.].

В студенческие годы ал-Ваззана своими блестящими лекциями славились двое крупных ученых – эрудит Ибн Гази и законовед Ахмад ал-Ваншариси. Последний в это время составлял многотомный свод судебных решений всех юристов ал-Андалуса и Магриба, а первый писал и читал лекции на различные темы, от Корана, хадисов (то есть преданий о речениях и деяниях пророка Мухаммада) и фикха до истории, биографии и стихотворных размеров. От своих учителей ал-Ваззан должен был получить представление об основных проблемах, занимавших исламских ученых Магриба того времени, о вопросах, которые оказались важными для него в дальнейшей судьбе с ее непростыми изгибами и поворотами. Как следует относиться к сектам в исламе, к евреям, к вероотступникам? Что думать о нововведениях – бидаа, которые нельзя обосновать Кораном и мусульманским правом? Знаменитый марокканский суфий Заррук (ум. 899/1493) осуждал бидаа как, с одной стороны, избыточный аскетизм и экстатические проявления, а с другой – упорную приверженность к молитвенным коврикам и разукрашенным четкам. Все это не имело отношения ни к шариату, ни к Сунне, то есть к примеру пророка. Но существуют ли допустимые нововведения? А как же быть с вольностями в отношении закона, такими как винопитие, принятое в Рифских горах, неподобающее общение мужчин и женщин во время танцев и тому подобное? Ведь некоторые из подобных злоупотреблений происходили в распространяющихся суфийских орденах и обителях.

И, что особенно важно, как следует понимать обязанность джихада, священной войны, в то время, когда португальцы захватывают мусульманские города вдоль Средиземноморского и Атлантического побережья? Ал-Ваззан наверняка слушал посвященную этому лекцию Ибн Гази, а потом, в 919/1513 году, видел его, уже семидесятилетнего старца, в числе приближенных султана Феса, когда мусульмане тщетно пытались отбить у христиан город Азелла к югу от Танжера на берегу Атлантики[31 - Benchekroun M. B. A. La vie intellectuelle. P. 385–401, 486–488; Hajji M. L’activitе intellectuelle. P. 233–334, 399–400; Rodr?guez Mediano F. Familias de Fez. P. 43–50; Powers D. S. Law, Society and Culture in the Maghrib, 1300–1500. Cambridge, 2002. P. 407; Lеvi-Proven?al E. Les historiens des Chorfa: essai sur la littеrature historique et biographique au Maroc du XVI

au XX

si?cle. Paris, 1922. P. 226–229; Khushaim A. F. Zarruq the Sufi. Tripoli, 1976. P. 189–202; Garc?a-Arenal M. Saintetе et pouvoir. P. 1034; Kably M. Sociеtе, pouvoir et religion au Maroc ? la fin du Moyen-?ge (XIV

–XV

si?cle). Paris, 1986. P. 317–318; CGA. F. 219r–v; Ramusio. P. 231; Еpaulard. P. 262.].

Годы учения принесли ал-Хасану ибн Мухаммаду и другой опыт. В то время студент уже не мог, как прежде, рассчитывать на полную финансовую поддержку от своего медресе в течение семи лет обучения. Благочестивые жертвователи учредили в свое время благотворительные имущественные фонды (ахбас, авкаф) для поощрения образования, однако эти имущественные дарения были разорены войнами между династиями Маринидов и Ваттасидов за верховенство в Марокко в конце XV века, а теперь их по кусочкам догрызал жадный до денег ваттасидский султан. Ал-Ваззан дополнял свою стипендию, подрабатывая в течение двух лет нотариусом в фесской больнице для занемогших путешественников и умалишенных. На такой ответственный пост его должен был назначить судья (кади), ведь нотариус оценивал надежность предстающих перед ним свидетелей. Годы спустя ал-Ваззан помнил сумасшедших пациентов в цепях, которых били, если те буйствовали, приставали к посетителям и жаловались на свою судьбу[32 - CGA. F. 142v–144r; Ramusio. P. 165–166; Еpaulard. P. 187–188; Hajji M. L’activitе intellectuelle. P. 141, 151–152.].

Впрочем, у ал-Ваззана все еще оставалось время для студенческой дружбы, например с братом святого отшельника из Марракеша, с которым они вместе слушали лекции о мусульманском вероучении[33 - CGA. F. 75v, 78v (еще одно упоминание о друзьях по дням учения в Фесе, законоведах, которые впоследствии жили в Высоком Атласе, в области Марракеш); Ramusio. P. 101, 104; Еpaulard. P. 109, 112.]. А еще было время для поэзии – формы самовыражения, равно любимой и учеными, сведущими в юриспруденции, и святыми людьми, и влюбленными юношами, и купцами, воинами, кочевниками пустыни. Ал-Ваззан изучал поэтические формы в медресе, ведь серьезные идеи религиозных учений вполне могли излагаться стихами, и к тому же образцом ему служил дядя, искусный поэт. В Фесе часто проводились публичные чтения стихов, а вершиной года было поэтическое состязание в день рождения Пророка, мавлид ан-наби. Все местные поэты собирались во дворе главного кади и с его кафедры читали стихи собственного сочинения, восхваляющие посланника Всевышнего. Признанный лучшим становился князем поэтов на год вперед. Ал-Ваззан не сообщает, удалось ли ему победить хотя бы раз[34 - CGA. F. 172r–v; Ramusio. P. 190; Еpaulard. P. 214–215; Hajji M. L’activitе intellectuelle. P. 107. Ал-Ваззан описал куда более пышную прежнюю церемонию празднования мавлид ан-наби при маринидских султанах, в том числе богатые подарки поэту-победителю от самого султана. При Ваттасидах, «уже лет тридцать или около того», султаны отменили торжественное празднование (CGA. F. 172v; у Рамузио сказано «сто тридцать лет», но в рукописи CGA стоит «тридцать», что кажется более правдоподобным с точки зрения хронологии политических событий). См.: Le Tourneau R. Fez in the Age of the Marinides / Trad. par B. A. Clement. Norman, 1961. P. 142–143; Kably M. Sociеtе, pouvoir. P. 285–288.].

***

Ал-Хасан ибн Мухаммад начал путешествовать с юных лет. Кроме периодических поездок на север, на семейные виноградники в Рифских горах, и летнего пребывания в арендованном семьей замке на холмах над Фесом, отец с малых лет брал его с собой в ежегодно проводившиеся после окончания рамадана шествия из Феса к гробнице святого в Центральном Атласе – в горах этого хребта, тянувшегося к югу от города, стояло немало мавзолеев. В двенадцать лет, в числе сопровождавших его отца или дядюшку, ал-Хасан посетил город Сафи на берегу Атлантики, оживленный порт, где вели торговлю как местные купцы – и мусульмане, и евреи, – так и коммерсанты из Португалии, Испании и Италии. Кроме зерна и злаков, ожидавших отправки на Иберийский полуостров, он наверняка видел изделия из кожи, окрашенной в мастерских Сафи, тюки тканей в разноцветную полоску, сотканных тамошними женщинами и так ценимых африканками, живущими по ту сторону Сахары. Здесь он впервые столкнулся с соперничеством между группами мусульман на глазах у интриганов-португальцев и их агентов[35 - CGA. F. 85v, 125r–126r; Ramusio. P. 110, 148–149; Еpaulard. P. 120, 168. Подробности о ежегодном паломничестве в Тагию (ныне Мулай Буазза) см. в гл. 6, с. 169–170. О Сафи в эти годы см.: Les sources inеdites de l’histoire du Maroc. Archives et biblioth?ques de Portugal. Vol. 1. P. 152–153; Cornell V. J. Socioeconomic Dimensions of Reconquista and Jihad in Morocco: Portuguese Dukkala and the Sa‘did Sus, 1450–1557 // International Journal of Middle East Studies. 1990. Vol. 22. P. 383–392. В этом исследовании содержится также ценный материал, извлеченный из книги Ахмеда Бушарба: Boucharb A. Dukkala wa’l-isti‘mar al-Burtughali ila sanat ikhla’ Asafi wa Azammur. Casablanca, 1984.].

Ал-Ваззан уверял также, что «в начале своей юности» ездил и гораздо дальше – в Персию, Вавилонию, Армению и в земли татар, что в центре Азии. Может быть, он и совершил с дядей такое далекое путешествие во все эти края, но если так, то в дошедших до нас его сочинениях это мало отразилось. Быть может, ему хотелось преувеличить свои юношеские приключения, чтобы сравниться по размаху странствий, к примеру, со знаменитым географом и историком ал-Масуди, писавшим столетия назад[36 - CGA. F. 433r; Ramusio. P. 429; Еpaulard. P. 537–538. Рамузио в своем печатном издании прибавил мимоходом замечание о рынке лечебных снадобий и специй в «городе Тавризе в Персии» (Ramusio. P. 177; см. также: Еpaulard. P. 200), но в рукописи CGA его нет. Ал-Ваззан просто говорит, что нигде не видел ничего подобного рынку пряностей и лекарственных средств в Фесе (CGA. F. 157r). Если он на самом деле совершил большинство путешествий по стопам ал-Масуди, то часть его рассказа была бы вымышленной, а наблюдения о них почерпнуты у предшественников (Touati H. Islam et voyage au Moyen ?ge. Paris, 2000. P. 151–152).].

Более обстоятельно он описывает, как рыскал по кладбищам Фесского королевства в поисках стихотворных эпитафий на гробницах султанов и их сановников, а потом, в 910/1504 году, когда ему было лет шестнадцать, преподнес их собрание Мулай ан-Насиру, брату нового ваттасидского султана Мухаммада Португальца (Мухаммада ал-Буртукали). Отец обоих братьев, старый султан Мухаммад аш-Шейх, только что умер, и ал-Ваззан подумал, что эпитафии помогут им утешиться в горе[37 - CGA. F. 191r–v; Ramusio. P. 204–205; Еpaulard. P. 230–231.]. Таким подарком он, несомненно, обратил на себя внимание правящего рода.

Примерно тогда же политические связи и дипломатическая подготовка ал-Ваззана заметно продвинулись благодаря тому, что он сопровождал дядю в посольстве, направленном новым султаном Феса Мухаммадом ал-Буртукали к великому правителю Томбукту и Гао. Султан, вероятно, хотел оценить торговую, политическую и религиозную ситуацию в могущественной империи Сонгаи, лежавшей к югу от Сахары. Когда они ехали на юг через хребет Высокий Атлас, один местный вождь, наслышанный о красноречии посла, пригласил его к себе. Но дядюшка ал-Ваззана спешил, а потому послал своего племянника с двумя сопровождающими отвезти вождю подарки и только что написанную поэму в его честь. Ал-Ваззан с учтивостью все исполнил, прочитал стихи собственного сочинения и ловко справился с беседой, говоря по-арабски с хозяином, изъяснявшимся на атласско-берберском наречии. И как же им восхищались, ведь ему «было тогда всего лишь шестнадцать лет»! Нагруженный ответными дарами, он догнал дядю, чтобы пуститься в трудное, но захватывающее путешествие через пустыню на верблюдах. Однажды он видел шествие страусов, которые двигались вереницей и показались издали всадниками, идущими в атаку. Потом ему пришлось внять предупреждениям дядюшки и остерегаться ядовитых змей пустыни. Он научился благодарить судьбу за колодцы, обитые внутри верблюжьей кожей и отстоявшие друг от друга на пять-семь дней пути. Вдоль дороги он видел кости купцов, умерших от жажды, когда сирокко обрушил на их караван песчаную бурю, засыпав драгоценные источники воды[38 - CGA. F. 33r–v, 99v–101v, 459r; Ramusio. P. 55–56, 123–125, 454; Еpaulard, 53, 136–138, 571–572.].

Через несколько лет после этого путешествия ал-Хасан ал-Ваззан начал совершать самостоятельные деловые вояжи. Иногда, вероятно, он ездил с коммерческими целями: год за годом он пересекал пустыни Сахары и проходил вдоль берега Северной Африки с мусульманскими и еврейскими купеческими караванами, и куда бы ни приехал, он пристально наблюдал за рынками, ярмарками, товарами, ценами. Однажды он провел на соляных копях в Сахаре три дня – «столько времени понадобилось, чтобы погрузить соль» для продажи в Томбукту. Возможно, он и сам был одним из торговцев, везших соль на продажу[39 - Поездки с купеческими караванами: CGA. F. 21r, 31r, 359v–360r; Ramusio. P. 38–39, 53, 357; Еpaulard. P. 38, 51, 431. Эпизод с погрузкой соли в Тагазе (ныне Тегазза) в Сахаре: CGA. F. 374r–v; Ramusio. P. 371; Еpaulard. P. 455–456.]. Однажды в поездке, видимо, торгового назначения, ал-Ваззан едва избежал гибели. Купеческий караван с грузом фиников пересекал Атласские горы на обратном пути из пустыни в Фес накануне наступления зимы, собиралась метель. И тут несколько всадников-арабов пригласили – или заставили – его и одного еврейского купца поехать с ними. Подозревая, что они хотят его убить и ограбить, ал-Ваззан отпросился по нужде и сумел закопать свои монеты. И начались его бедствия – сначала его раздели на морозе, отыскивая деньги (он сказал, что оставил их у родственника в караване), потом, пока продолжался буран, он просидел два дня со своими подозрительными провожатыми в какой-то пастушеской пещере, занесенной снегом, а выбравшись, узнал, что почти весь караван погиб в снегу, но деньги его уцелели там, где он их спрятал[40 - CGA. F. 31r–32v; Ramusio. P. 53–55; Еpaulard. P. 51–52. Ал-Ваззан никогда не использовал слово «купец» в отношении себя самого, но Рамузио вставил его в начале этого эпизода (DAR. F. 8v): «partiti insieme molti mercatanti da Fez», «много фесских купцов выехало вместе».].