Чура
Ольга Юрьевна Богатикова
Жили-были бабушка и дедушка, и была у них внучка Анечка. Пошла как-то Аня с друзьями в лес за грибами и заблудилась. Ходила она по тропинкам, ходила и набрела на лесную избушку. В той избушке жил медведь. Ну, как жил… В отпуск из города приезжал. И в выходные – на зайцев охотиться и дикую малину есть. Очень Аня медведю понравилась, захотел он ее при себе оставить. Только девушка не робкого десятка оказалась, из избы убежала и к деду с бабушкой вернулась. Те ее в город увезли, а там Аню уж поджидают – и медведь, и лис, и волк и даже тигры. Не жизнь у Ани стала, а сказка. Страшная ожившая сказка…
Ольга Богатикова
Чура
ГЛАВА 1
Темень в чулане была непроглядная. Я осторожно переступила порог, пошарила руками в темноте.
– Здесь электричество-то есть?
– Должно быть, – отозвался дедушка. – Если светильник не перегорел. Постой немного, сейчас я найду выключатель.
Я сделала шаг вперед, потом еще один и наткнулась на что-то твердое. Мизинец левой ноги тут же заныл от боли.
– Нашел!
Под низким потолком вспыхнула маленькая лампочка. Светила она тускло, однако ее света было достаточно, чтобы разглядеть имеющиеся тут предметы.
– Скудно, – резюмировал дед, протискиваясь в узкий дверной проем. – Тряпки да ведра. Маша, когда переезжала в город, все ценные вещи или продала, или раздала соседям. Один хлам остался.
– Не скажи, – улыбнулась я, оглядываясь по сторонам. – Эти тряпки, по всей видимости, раньше были рушниками, а ведра и вовсе старинные и деревянные. А тут, – кивнула на большой старый сундук, о который только что ушибла палец, – скорее всего, тоже хранится много интересного.
Дед закатил глаза.
– Ох уж мне эти музейщики, – покачал он головой. – Любите вы копаться во всяком старье. Ладно, Анюта, ты ищи сокровища, а я пойду бабушке воды из колодца принесу. Она меня об этом еще полчаса назад просила.
Я кивнула и склонилась над сундуком.
Идея поездки в Красово мне нравилась все больше и больше. Хотя, конечно, эта самая идея была обоснована целым рядом объективных причин. Главная из них заключалась в том, что один из домов этой маленькой деревеньки перешел во владение моего деда – Петра Матвеевича Лукова. Сию недвижимость он получил в наследство от своей старшей сестры Марии, которая скоропостижно скончалась минувшей зимой. Поэтому, оформив все необходимые документы, дедушка вместе с женой Александрой Дмитриевной, моей бабулей, отправился смотреть обретенную недвижимость.
Собственно, ничего нового увидеть в красовсом доме он бы не смог, потому как данная изба являлась его родовым гнездом: он здесь родился и жил много лет, до тех пор, пока не уехал в город поступать в художественный техникум. Окончив техникум с отличием, дед отправился покорять один из столичных институтов искусств, а получив диплом, остался в большом городе на ПМЖ, так как родная деревня больше не отвечала его требованиям – ни житейским, ни профессиональным. Более того, когда умерли родители, Петр Луков отказался от своей доли наследства в пользу сестры – ей деревенская жизнь была по вкусу, и переселиться из Красово в каменные джунгли она согласилась только тогда, когда старческая немощь уже не позволяла в полной мере заниматься милым ее сердцу сельским хозяйством.
Ехать в Красово с бабушкой и дедушкой мне было необязательно, однако я все-таки отправилась туда вместе с ними. У меня как раз появились четырнадцать свободных дней – на работе подошла очередь идти в отпуск. Проводить его в городе не хотелось, ибо там с костями сгрызгли бы черные мысли – частный этнографический музей, научным сотрудником которого я была последние три года, находился на грани закрытия, и я в самом ближайшем будущем рисковала остаться без работы.
Поездка же воспринималась как способ расслабиться и отвлечься. К тому же, Красово являлось и моей малой родиной тоже: если верить рассказам бабушки и записям в документах, я появилась на свет именно здесь, в стенах родового гнезда семейства Луковых.
Последний раз мы гостили в деревне много лет назад. Никаких особенных воспоминаний то далекое лето не оставило, а потому ничего этакого от нынешнего «путешествия» никто не ждал.
Красово, между тем, произвело на меня приятное впечатление. Скорее всего, причиной этому было внутреннее напряжение, не покидавшее меня последние четыре месяца. И которое после первых же суток среди берез и зарослей крапивы исчезло напрочь, оставив вместо себя ощущение уюта и покоя.
Другого объяснения внезапной любви к полувымершей деревне у меня нет, ибо этот населенный пункт находился в совершеннейшем упадке. Его улицы поросли высокой травой и кустами сирени, большая часть домов либо стояла заколоченной, либо зияла пустыми провалами окон и полуразобранных стен и крыш. Из сорока дворов жилыми оставались от силы десять, да и те были обитаемы исключительно за счет стариков.
Наш дом находился в удивительно хорошем состоянии. Бревенчатый, просторный, светлый, он смотрелся ничуть не хуже других избушек. О том, что тут уже никто не живет, говорила только пресловутая крапива – она чувствовала себя настолько хорошо, что выросла едва ли не в человеческий рост. Внутри изба тоже оказалось вполне приличной, если, конечно, не считать пыли и паутины, скопившейся за полтора года отсутствия хозяев. А еще старой, жутко скрипучей мебели и отсутствия каких-либо удобств за исключением электричества.
Два дня мы с бабушкой и дедом занимались тем, что приводили свою новую собственность в божеский вид – косили сорную траву, выметали пыль, мыли окна. Дедушка даже съездил в соседний городок и купил пару банок краски, чтобы покрасить резные наличники. От всего этого действа каждый получал свою долю удовольствия. Так, бабуля, вспомнив сельскую юность, даже предложила остаться в Красово до конца лета.
– Воздух-то здесь какой! – сказала она вечером второго дня. – Хоть ложкой ешь!
– Это потому что у нас за околицей стоит лес, – ответил ей дед. – Тебя, кстати, не смущает, что тут нет своего магазина? Продукты сюда автолавка привозит. Раз в неделю.
– Эх, Петя, разве в магазинах счастье? – улыбнулась бабушка. – Ты послушай, как сладко поют птицы!
– В лесу, может, и сладко, – усмехнулся дедушка. – А в деревне я никого, кроме соседских петухов, не слышал. Ох и горластые же, черти!..
Я слушала их разговор и улыбалась. Мне Красово тоже нравилось – вместе с его петухами, воздухом и избушками-развалюшками. Что до магазина, то он имелся в соседнем селе, всего в километре от нашей деревни. Конечно, для местных стариков это расстояние было серьезным, но никого из Луковых оно не смущало.
Впрочем, если признаться честно, лично мне родная дедушкина деревня была интересна и с профессиональной точки зрения. В таких забытых Богом селениях всегда можно найти кучу интересных предметов старины, а еще узнать много новых песен, сказок или даже былин. Как знать, вдруг здесь попадется в руки находка, которая сможет пополнить коллекцию нашего музея и спасти его от разорения?..
Сундук открылся легко и на удивление бесшумно. А предвкушение чудес сменилось разочарованием – в его глубоком нутре не было ни тканей с причудливой вышивкой, ни старых книг, ни даже каких-нибудь примитивных прялок. Только кусок непонятного предмета, напоминающий большое широкое полено.
– Это еще что такое? – удивилась я, ощупывая предмет руками.
В тусклом свете крошечной лампочки разглядеть полено внимательнее было непросто.
– Нашла что-то нужное?
Дед, уже переступивший порог чулана, вернулся обратно и склонился над сундуком вместе со мной. Что интересно, на него моя находка произвела гораздо больше впечатления.
– Вот это да! – присвистнул он. – Я и не думал, что он сохранился!
– Ты знаешь, что это?
– Конечно, – кивнул Петр Матвеевич. – Это же твой чур, Анютка.
– Мой что?..
– Эх ты, этнограф, – хмыкнул дед. – Это чур – ошкуренный древесный ствол. В данном случае, кусок ошкуренного древесного ствола. Давай-ка перенесем его в сени, там лампочка ярче. Надо его хорошенько рассмотреть.
С этими словами дедушка осторожно приподнял колоду и бережно, как ребенка, вынес ее из чулана.
– Почему ты сказал, что этот чур – мой? – поинтересовалась я, когда Петр Матвеевич положил свою ношу на пол.
На поверку находка действительно оказалась куском дерева, причем, очень гладким, тщательно очищенным от сучьев и коры и, по всей видимости, чем-то обработанным – судя по внешнему виду, растение, ставшее впоследствии этой колодой, было срублено очень давно, однако не потрескалось, не рассохлось, а только потемнело.
– Потому что он именно твой, – улыбнулся дедушка. – Это дерево срубил мой отец, твой прадед, за месяц до твоего появления на свет. И изготовил из него чур специально для тебя.
– Зачем?
– Есть такой деревенский обычай: за четыре недели до предполагаемого рождения ребенка, старший мужчина рода должен пойти в лес и принести из него молодое крепкое дерево. Да не любое, а особенное, то, которое подойдет будущему малышу.
– Что значит – подойдет? – не поняла я.
– Станет близким ему по духу или, говоря современным языком, сможет питать его энергетику.
– Ого, – удивилась я. – А так бывает?
– Понятия не имею. Но в старину верили, что все так и есть.
– Мистика какая-то.
– Не без этого, – согласился Петр Матвеевич. – Только не спрашивай, как старейшина рода определял, какое дерево подходит конкретному младенцу. Отец-то это знал, а мне рассказать позабыл.
– А зачем вообще нужен чур?
– О! У него была очень важная роль. Из него надлежало вырезать чуру – куколку, деревянный оберег. Когда рождался ребенок, чуру сразу клали ему в колыбель, чтобы защитить от болезней, злых духов и дурного глаза.
Вот это да!
– Мы-то с бабушкой давно забыли об этом обычае. Какие могут быть чуры в современном мире? Наша дочь, твоя мать, родилась в обычной больнице и никаких деревяшек ей в кроватку никто не подкладывал. Хотя, быть может, и стоило, – дед коротко вздохнул. – Мы ведь нарочно привезли ее в Красово за несколько недель до того, как ты появилась на свет. Надеялись, что дикая природа и деревенский воздух ее успокоят, мозги в порядок приведут. Прадед твой, как внучку увидел, сразу в лес засобирался. Так, помню, и сказал: этой уже ничто не поможет, а вторую девочку мы убережем.
– От чего убережем, деда?
– Надо думать, от глупой разгульной жизни, – пожал плечами Петр Матвеевич. – И ведь прав оказался отец. У тебя и мозгов, и удачи гораздо больше, чем у родительницы.
Я склонилась над чуром, погладила его рукой. О моей маме дед всегда вспоминал именно так – коротко и с горечью. Они с бабушкой считали ее болью своей жизни. Хотя и смирились с тем, что дочь такая, какая есть, и исправить здесь ничего нельзя.
Историю своего рождения я знала всегда. Никто ее от меня не скрывал, ибо смысла в этом не было ни на грош. Подобное шило утаить в мешке очень непросто – об Ирине Луковой, моей матери, до сих пор любят судачить соседи, ибо за двадцать лет, проведенных в родном городе, она оставила о себе много ярких воспоминаний.
Если верить очевидцам, мама с самого детства отличалась веселым и своенравным характером. В подростковом возрасте эти качества и вовсе переросли в настоящий авантюризм и неиссякаемую жажду приключений. Приключения, к слову, она находила на каждом шагу, а потому ее родители вскоре лично познакомились и с сотрудниками местной милиции, и со всеми хирургами районной больницы и даже с инспекторами ГИБДД. Ни внушения стражей порядка, ни разговоры по душам на поведение мамы не влияли. И хотя до серьезных правонарушений она никогда не скатывалась, ее разгульный образ жизни в компании бесшабашных друзей заставил здорово понервничать и отца, успешного городского художника, и мать – заведующую местной библиотекой.
Мамина натура была такой деятельной и горячей, что ее не успокоили даже внезапно появившаяся любовь к соленым помидорам и активно растущий живот. К слову сказать, на момент родов Ирине Луковой едва исполнилось восемнадцать лет, а о том, кто является моим отцом, история и вовсе умалчивает. Мама категорически отказалась называть его имя. Ехидные соседи тут же предположили, что девушка попросту не знает, от кого из своих многочисленных ухажеров она «залетела», но лично я считаю, что мама хотела таким образом уберечь возлюбленного от уголовной ответственности, ведь на момент их близости Ирина была несовершеннолетней.
Несмотря на беременность, мама продолжила сбегать из дома на вечеринки и посиделки, а потому в какой-то момент родители просто забрали ее из города и привезли в Красово – проветрить голову и хотя бы несколько недель подышать чистым лесным воздухом.
Ирина родила меня прямо в деревенской избе. Скорая помощь, вызванная к роженице из соседнего городка, увязла в грязи весенней распутицы, а потому фельдшер вошла в дом как раз в тот момент, когда я издала свой первый крик.
Первые месяцы моей жизни мы также провели в Красово – пока не высохли ручьи от талого снега, и дороги не стали пригодными для проезда.
В течение следующих двух лет моя родительница старалась быть хорошей матерью. Она меняла мне пеленки, учила ходить и говорить, водила гулять в парк и, когда требовалось, в детскую поликлинику на прием к врачу. Одновременно с этим Ирина даже поступила на заочное отделение университета. У бабушки с дедом появилась робкая надежда, что дочь наконец-то взялась за ум, однако вскоре эта надежда лопнула, как мыльный пузырь, – когда мне исполнилось два, мама заявила, что задыхается в четырех стенах, забрала из вуза документы, собрала чемодан, и, оставив меня на попечении старших Луковых, уехала из дома в неизвестном направлении.
С тех пор прошло двадцать четыре года. За все это время я видела Ирину не более пяти раз – во время ее коротких посещений родного дома. Она всегда привозила мне красивых кукол и плюшевых мишек, внимательно слушала рассказы бабушки о моих успехах в школе, а потом снова уезжала. К слову сказать, в последний раз мы общались, когда мне было девятнадцать лет…
Я вздохнула.
– И где же теперь моя чура, деда?
– Мы ее сожгли. В тот день, когда тебе исполнился один год.
– Зачем?!
– Так было надо, – пожал он плечами. – Она выполнила свою роль, и прадед вырезал для тебя другую деревянную куклу.
– Тоже «волшебную»? – улыбнулась я.
– Ага, – хмыкнул дед. – Из этой колоды он сделал много игрушек: лошадку на колесах, ежика с иголками, зайца… Может, помнишь? Ты в детстве любила их фломастерами разрисовывать.
– Не помню, – покачала я головой. – И что же, все эти фигурки были оберегами?
– Не все, конечно. Только одна, остальные – просто игрушки. Вторую чуру, к слову сказать, Ира увезла, когда в путешествие свое укатила.
Да…
– Как интересно, – пробормотала я. – И что же мы станем делать с моей колодой теперь?
– Не знаю, – пожал плечами Петр Матвеевич. – Выбрасывать точно не будем. Не для того она в этом доме двадцать шесть лет хранилась. Пусть лежит, может, еще когда-нибудь пригодится.
***
В относительный порядок наша красовская собственность была приведена к концу недели. Когда дом засиял чистотой (у деда еще оставались сомнения по поводу состояния крыши и крыльца, но тут мы с бабушкой ничем помочь не могли), настала очередь прилегающих к нему палисадника и огорода. Последний почти сразу решили не трогать, ибо сеять на нем что-либо посреди лета не было ни желания, ни смысла. Зато в палисаднике вскоре все цвело и благоухало – каждая из красовских бабушек-соседок, заходивших к нам в гости в течение этих дней, считала своим долгом презентовать несколько саженцев астр, георгинов и циний, выкопанных из собственного сада.
